После Зимы

Если бы кто-нибудь сказал Тетсуе, что он найдёт что-то, чем будет дорожить намного больше, чем расписанным баскетбольным мячем ещё времён Тейко, он бы только смерил равнодушным взглядом неудавшегося философа и предложил бы продемонстрировать свой фирменный крученый пас. Если бы кто-нибудь когда-либо сказал Тетсуе, что найдётся кто-то, кто будет понимать его и его желания и мечты, разделять с ним его цели и стремления больше, чем его отчим, он бы указал смельчаку дорогу по всем известному (и даже ему, негоже вечность ходить в моральных девственниках, чего бы там Аомине себе не напридумывал) эротическому маршруту. Самый короткий и самый болезненный — зря он что-ли ураганный пас столько времени совершенствовал? Но, как оказалось, никого, кроме себя, посылать не пришлось и не придётся. И сейчас, сидя на скамейке в центральном Токийском парке и наблюдая игру старших школ Ракузан, Сейрин и академии Тоуо, он думал о том, какой же коварной иногда бывает судьба. — Нет, ну надо же, ха! — пришедший поглядеть на тренировочный дружеский матч Кисе вертелся вокруг скамьи как лисица вокруг капкана, ищущая безопасный способ заполучить лакомство. И этим лакомством, судя по всему, является то ли сам Куроко, то ли ванильный шейк, который он мерно потягивает из бумажного стаканчика. — Вот точно судьба, однозначно! Это же надо было так жребий вытянуть, чтобы оказаться в одной команде с Аомине-чи и Акаши-чи! Кагами-чи, похоже, из везунчиков, — Рёта озадаченно поскоблил ногтем по нижней губе. Мидорима только пожал плечами, не отрывая взгляда от площадки, на которой закручивалось настоящее адское пекло, и покручивая в ухе наушник: — По гороскопу сегодня первое место занимают Стрельцы, а после них Овны. У Раков только пятая позиция, а Львы вообще одиннадцатые. — А, так вот почему у тебя сегодня такое кислое лицо, Мидори-чи! — Кисе торжествующе вскинул руку указательным пальце в небо, — А я то думал, что дело в том, что твою команду не позвали принять участие в этих товарищеских матчах. Мидорима покосился на него как на идиота: — Сейчас июль, идиот, — он небрежным жестом поправил очки на носу, — время персональных тренировок. Командные тренировки начнутся с августа. — А, ясненько, — блондин проследил взглядом небольшую спортивную огороженную площадку, а также парочку скамеек, забитых до отвала. Кроме одной. — Куроко-чии! Вышеназванный лениво повернул голову чуть вправо, взгляд его продолжал следить за мячом в тонких, но сильных бледных ладонях. Прыжок, и дальний трехочковый оказывается в корзине. Тетсуя мягко улыбается гордому и самодовольному взору ярких алых глаз; Акаши улыбается одними уголками губ, краем спортивной майки стирая пот со лба, и поворачивается лицом к Дайки, кидая ему очередной приказ. Тот морщится недовольно, но кивает под грозным взглядом. Куроко улыбается чуть шире. — Куроко-чии! И тут же скисает. Голова Сейдзюро снова поворачивается, и он закатывает глаза, увидев мчащегося к скамейке Кисе, неуловимо перекошенное лицо Тетсуи и равнодушно-вежливого Шинтаро, медленно движущегося в сторону одного неугомонного блондина и одной его сизоволосой жертвы. Фыркнув, он отворачивается под звук свистка и занимает позицию, все ещё краем глаза наблюдая за самой близкой к площадке скамье. Тетсуя пытается совладать со своим выражением лица, но, судя по понимающему и насмешливому взгляду Мидоримы, у него это выходит из рук вон плохо. Он старается, насколько это возможно, придать своему лицу сходство с камнем и, когда понимает, что управлять своими эмоциями становится уже легче, поворачивается к Кисе, глядящего на него взглядом преданного щенка. Уголок его губ дергается в намеке на нервозность: — Кисе-кун, — он кивает, сверля прохладным взглядом в миг просиявшего лицом парня, — Мидорима-кун, что привело вас сюда? Зеленоглазый кивает в ответ, взглядом указывая на край скамейки и после осторожно косясь в сторону Акаши. Тетсуя кивает. Только присев, Шинтаро очевидно собирается ответить, но против течения по имени Кисе, как говорится, не пройдёшь: — Я так рад тебя видеть, Куроко-чии, ты даже не представляешь! Столько времени прошло с нашего последнего совместного матча, а мы даже не виделись после этого, даром что живем в Токио! Мне иногда даже казалось, что ты меня избегаешь! Хотя взгляд Куроко не изменился, дёрнувшаяся в сторону Мидоримы рука говорила о том, что он услышал его издевательский смешок. — Тебе явно показалось, Кисе-кун, — Куроко смерил взглядом ещё громче хмыкнувшего снайпера, — просто, как ты мог заметить, в последнее время я много времени провожу с командой и… с Акаши-куном. Рёта кинул свой взор на площадку, ловя на себе горящий взгляд лисьих глаз, и тяжело вздохнул, отводя руку, уже собиравшуюся потрепать Тетсую по волосам. Все ещё находясь под прицелом, он отступил на шаг от скамейки. И ещё на шаг. И ещё. И только тогда Дьявол отвёл от него свой пламенный взор. Кисе нервно усмехнулся и постарался расслабиться, но ему казалось, что он все же чувствует ожоги, оставшиеся на спине после жуткого взгляда, полного явно кровавой жажды. — Д-да, точно, как я мог об этом з-забыть, — кареглазый неловко почесал затылок, взлохмачивая волосы, а после вытер ладони о светлую ткань штанов, — некоторое время назад Акаши-чии стал центром вселенной Куроко-чии, да? Голубоглазый моргнул, слегка ошарашенный таким заявлением. Он медленно наклонил голову к плечу, а его взгляд стал каким-то зыбким и плывучим. Он мягко усмехнулся, посмотрев на вытянутое в удивлении лицо Мидоримы, и перевёл взгляд в сторону площадки, ловя в ответ взгляд полный нежной привязанности. Сейдзюро смотрел не отрываясь, а в глубине темных зрачков сверкали отчаянная уязвимость и бесконечная болезненная тяга. Он улыбался той самой тёплой и полной симпатии улыбкой, от которой Тетсуя чувствовал себя невероятно легко и воздушно, чувствовал в себе одновременно огромную силу и непреодолимую слабость. Тетсуя ощущал себя одновременно защищённым и беспомощным, неуязвимым и полностью открытым. Он закрыл глаза и откинулся на скамейку, пытаясь навсегда запечатлеть в памяти это до безумия влюблённое выражение лица его возлюбленного. Центр вселенной, ха. Тетсуя улыбнулся, ощутив, как ветер погладил его по горящим от крови щекам, принося с собой тихий шёпот любимого голоса: «Люблю тебя.»