В Деревне Звука нынче смеркалось. Над убежищем, похожим на первый взгляд на разломанный в щепки ураганом сарай, жужжали комары, которые, благодаря выхлопам и особым химикатам из лаборатории, вымахали до размеров воробьев.
Мало кто знает, что раздолбанный сарай — лишь декорация, умело скрывающая от посторонних глаз лабораторию Орочимару, оснащенную самыми современными технологиями (по большей части ворованными), самыми смертоносными техниками и самыми добрыми жителями в радиусе многих километров (по той простой причине, что в радиусе многих тысяч километров больше никто не жил).
Надо сказать, что распространенный в Конохе стереотип о том, что Орочимару двадцать часов в сутки тратит на эксперименты, час на сон, а еще три часа — на похищение детей из деревень, был слегка притянут за уши.
Сейчас злой гений сидел за столом и старательно расчесывал длинные волосы, глядя на то, как Кабуто с завидным упорством натирает колбы.
— Орочимару-сама, я ни на что не намекаю, но вы, кажется, линяете, — буркнул Кабуто, указав на многочисленные черные волосы, которые Орочимару стряхивал со своей расчески.
— Весна скоро, — пожал плечами Орочимару.
— У вас в организме кальция не хватает, — возразил Кабуто. — Если вашу расческу почистить, то из волос можно шарфик связать.
Недовольно зыркнув на наглого Кабуто, Орочимару, словно назло, принялся чесать волосы с еще большим энтузиазмом.
— Осторожно, Кабуто, не пролей чай, — прикрикнул санин, когда его помощник локтем чуть не скинул со стола непрозрачный стаканчик.
— Это формалин, Орочимару-сама.
Глаза санина расширились.
— Как формалин? Да я полстакана уже выпил!
— Если вам понравилось, буду вам перед сном наливать формалин.
Если бы не удивительно хорошее расположение духа, Орочимару, всего скорей, убил бы своего единственного, а потому лучшего сотрудника. Но день выдался хороший, и Орочимару, вскоре забыв о содержимом стакана, прихлебывал «чай», созерцая труды Кабуто.
Ничего не предвещало беды.
Пока в коридоре что-то не загремело.
— Орочимару-сама? — нахмурился Кабуто.
Орочимару, отставив стакан, встал со стула и, на ходу складывая печати, резко дернул дверную ручку, распахнув двери.
— Ах ты ж скотиняка бледномордая! — проорала пухленькая бабушка, треснув его со всей силы деревянной ложкой по лбу.
Орочимару отскочил в сторону, а бабушка, сыпля проклятиями, стащила с плеч шерстяной платок и принялась лупить им Кабуто.
— А ты, очкастенький, куда смотрел, когда дитятку, сиротинушку неприкаянную, эта нехристь проклятая консервантами кормила?!
— Я-я-я… — икнул растерянный Кабуто, а потом, вспомнив, что он шиноби, швырнул в бабушку кунай, который она тут же лихо отбила ложкой.
— Ишь ты, ножи раскидывает! — гремела бабушка, погрозив ему пальцем. — А ну иди сюда, бабушка душу из тебя вытряхнет, за внука, кровиночку мою маленькую, которую ты, паразит, насильно полуфабрикатом, прости Господи, закармливал!
И, с удивительной прытью загнав Орочимару в угол, принялась лупить его ложкой.
— Сам бледный, как глиста, тощий, соплею перешибешь, — причитала бабушка. — Небось сам эту лапшу ГМО-шную наяриваешь и нахваливаешь. У самого на глаза гастрит, так еще и ребенка травил.
Попытка Орочимару применить простейшую технику закончилась тем, что по пальцам больно ударила ложка.
— Ребенок не растет совсем, ужас, как я купала его, помню, косточки пересчитать можно, щечек нет совсем, ручки-ножки тонюсенькие, а глазенки голодные, на борщ смотрел, как на диво дивное.
И, выпрямившись, бабулечка перевела дух и осмотрела лабораторию.
— И неудивительно, почему не растет ребенок! В такой грязюке только тараканы расти могут! — всплеснула руками бабулечка. — Господи-Боже, дышать нечем. А пыли сколько, ой еханьки! Ах ты паразит!
И снова принялась избивать Орочимару ложкой.
— Так дом родной запустить, зла на тебя не хватает! Зато волосья отрастил, как невеста на выданье! Вон у меня внучки за сто километров в лесочке живут, ну такие ж чистюли, любо глянуть! А ты? И не стыдно тебе, а? Ой, горе мне с вами, горе, — покачала головой бабушка. — Так, а ну взял веник в руки.
Орочимару, лишившись дара речи еще минут пять назад, лишь хлопал глазами.
— Давай-давай, бери веник, лентяй. А ты, глазастенький — тряпочку, и иди, вон, пыль протри с полок, — распорядилась бабулечка, закатав рукава ситцевого платья. — Давай-давай, и совочек бери, чернявый. Не надо тут с бабушкой спорить! И вот так вот, в кучечку сметай, а потом все в совочек…
Четыре часа спустя
— Тесто так тоненько раскатываешь, стаканчиком кружочки вырезаешь, — говорила бабушка, а Кабуто кивал, как китайский болванчик. — В каждый кружочек варенья чайную ложечку, потом залепливаешь и в духовочку.
— В духовочку, — кивнул Кабуто.
— И яичком потом смажешь, так пирожки красивые будут, наливные, как с картинки. А гадость эту американскую, растворимую, чтоб я больше не видела. Это ж желудок гробить, почки сажать и печень убивать.
Очищенное до блеска убежище пахло свежестью и пирогами.
Орочимару, побитый ложкой и лохматый после уборки, стоял в уголке, прижимая к груди веник, выглядел так, словно только что познал истину бытия.
— Ох, умотали вы меня, бессовестные, — буркнула бабушка. — Вернусь через неделю, все проверю. Чтоб полы блестели, пыли не было и стол накрыт. А то взяли моду, как свиньи жить, ни стыда, ни совести.
И, беспрепятственно пройдя сквозь стену, исчезла.
Кабуто протер очки краем передника и моргнул.
— Орочимару-сама, — осторожно позвал ирьенин.
Орочимару вдруг расплылся в блаженной улыбке, стиснув веник в руках.
— Какая женщина, — мечтательно протянул санин. — Какая женщина…
***
А в это самое время в главном офисе организации Акацуки происходило следующее.
— Что значит «не знаю как»? — орал Лидер, отчаянно жестикулируя. — Берешь тесто, пихаешь внутрь творог, сверху — изюм и запечь!
— Ватрушки печь — не Однохвостого захватить! — пожаловалась Конан, судорожно листая книгу рецептов, а Дейдара, измазанный творогом и мукой, пытался формировать из странной клейкой массы ватрушки.
— Вы и Однохвостого не захватили, — напомнил Лидер. — Ватрушки они освоить не могут. Сасори, напомни, чтоб я сказал бабушке научить каждого печь ватрушки.
Сасори кивнул и вытер платком шмат прилипшего творога с щеки Дейдары.
— А вообще, бабка мало ватрушек напекла, — подытожил Лидер.
— Это просто кто-то слишком много ест, — возразил кто-то дерзкий.
— Зетсу, мразь!
Зетсу испугался и притворился фикусом.
Голод и острая нехватка в организме ватрушек заставляли Лидера по максимуму эксплуатировать своих подчиненных.
— Лидер-сама, я понятия не имею, почему борщ красный, — пожаловался Какузу, мешая что-то в кастрюле. — Что-то мне подсказывает, что это не борщ.
— Да что это за сборище неумех! — рычал Лидер. — Один борщ не может сварить, другие ватрушки печь не могут, третьи нажрались, как твари!
— Не бузи, хуетряс, — похрапывая на стуле, проворчал Хидан.
Итачи и Саске, глядя на мир одинаковыми бледно-зелеными лицами, сидели вокруг большого розового тазика, а Кисаме, то и дело перекладывая им на головы мокрые полотенца, лишь покачал головой.
— Итачи-сан, говорил я вам, не надо это пить…
— Заткнись, Кисаме, я отлично себя чувствую, — возразил Итачи.
— Я выпил на полрюмки больше, — злорадно фыркнул Саске.
— И орал в унитаз на полчаса дольше, — напомнил Итачи.
— Я первый согласился пить!
— А я первый почувствовал легкую эйфорию!
— А я первый догадался закусывать отрубями, — парировал Саске.
— И первый рухнул на стол.
— А ты убил родителей!
— А тебе не хватает ненависти!
— Лидер-сама, разрешите, я их уебу, — страдальчески проворчал Хидан.
— Разрешаю, Хидан. За это я выпишу тебе премию.
Какузу, принюхавшись к содержимому кастрюли, скривился. Что-то ему подсказывало, что это есть нельзя.
С ватрушками тоже дело не ладилось: Конан лихорадочно просматривала рецепты, а Дейдара ненароком скормил почти весь творог ротикам на руках.
Лидер был в бешенстве, и кто знает, что бы произошло дальше, если бы Сасори не обнаружил в кладовой банку консервированных помидоров, которые гордо окрестил ужином.
В тот самый момент, когда нукенины восседали вокруг стола (а Учихи вокруг тазика) и жевали помидоры, из коридора послышалось заветное:
— Внучики! Ручки мыть и кушать, бабушка сейчас сырничков нажарит!
— Бабушка! — закричал Дейдара и ринулся в коридор, обнимать призрака.
— Ну наконец-то, — с плохо скрываемым восторгом пробухтел Лидер, с готовностью поправив резинку на штанах.
Бабулечка, что-то щебеча, влетела в кухню, уже повязав передник, как вдруг взгляд ее упал на братьев Учиха.
— Матерь Божья-Царица Небесная! — ахнула она. — Дитятки мои! Заболели! Не уберегла! Не уберегла!
И, послав Кисаме за одеялами, бросилась искать градусники.
— Доходились без шапки! Не бережете себя, и так болезные, страшно глянуть. Ой, порча на вас, точно порча. Вас бы к бабке-шептунье отвести…
— Бабуля, что там насчет пожрать? — протянул Хидан, и тут же получил по лбу ложкой.
— Ну что за человек, ей-богу, совести нет! — возмущалась бабушка. — Внучатки болеют, глянь, лица на них нет, а тебе б только поесть!
— Бабуля, мы четыре часа не ели.
Бабушка в ужасе всплеснула руками. Не зная, за что хвататься: то ли лечить братьев от неизвестной болезни, то ли быстро кормить «опухших с голоду» внучат, она схватилась за голову.
В итоге, пока варилась картошка, над которой уже совсем скоро дышали протестующие Учихи, бабуля крутилась у плиты.
— Смотри-смотри, как сырники делать, — ворчал Лидер на ухо Конан. — А то только и можешь, что чайный пакетик кипятком залить…
***
Пока утренняя порция ватрушек румянилась в духовке, бабулечка, перекипятив молоко, скорехонько поспешила прополоскать простыни (дабы ее больные внучатки спали только на стерильном). Причитая про себя что-то о «хиленьком иммунитете», бабушка, щедро плеснув в таз хлорки, принялась тереть хлопковые простыни, пока не услышала стук в двери.
Гостей в шесть утра внучата не ждали, поэтому бдительная бабушка, сразу достав из кармана передника деревянную ложку, поспешила к двери.
— Кто там? Милицию вызову, — пригрозила бабушка. — Ишь ты, наркоманы, обколются своих грибов и честным людям в рань такую в двери ломятся. Ух, выйду, ложкой как тресну!
«Наркоманы» послушались и больше не стучали. Бабушка, открыв дверь, выглянула на улицу, подозрительно осмотревшись. Наконец взгляд ее упал на крыльцо, где лежал оставленный невесть кем букет ромашек.
Подняв букет, бабулечка мигом растаяла.
— К внученьке женихи ломятся, — ласково покачала головой она, еще не зная, что таинственный поклонник приходил отнюдь не к Конан.
А открыточка с эмблемой Деревни Звука бабушке вообще ни о чем не говорила.
