Для самого себя. Начало

Пятьдесят седьмой день       Оставив машину в сервисе, я поехал не домой, а к родителям, чтобы не видеть Лёшку и хотя бы несколько часов провести в другой реальности, очистить голову. За чаем с кексом, слушая замаскированные под светскую беседу сожаления мамы о моей одинокой судьбе, я как-то удивительно спокойно принял решение «сдать» Лёшку на пятый этаж и закончить с этими играми. Раз он не бомж, смысла в нашем совместном житье нет, как нет и в моей попытке чего-то там из Лёшки вылепить. Не нужно это никому. Его вчерашний отказ мне довериться больно, но точно всё расставил по своим местам. Не монтируется Лёшка с моей жизнью. Я слишком уж много ждал от своего «эксперимента», переоценил себя. И теперь, глядя на распалившуюся от моего молчания маму, удивительное дело, спокойно признался себе, что не со всем могу справиться, не всё могу решить. Получается, польза, оттого что Лёшка появился в моей квартире, всё-таки была. Я как будто воспрял духом и попросил маму отрезать мне ещё кекса.       Закончив пить чай, я посмотрел с папой второй период хоккейного матча неизвестных и неинтересных мне команд. Перед началом третьего периода, сославшись на тяжесть в желудке, дезертировал на диван в другую комнату. Успел задремать, когда мама принесла мезим со стаканом воды – должно быть, папа проговорился. От таблетки я отказался, но выпил ещё две кружки чая и доел кекс. Тянуть время ещё дольше было смешно.       Домой мама меня отпустила без душевынимательных разговоров в прихожей: всё, что было запланировано на прощание, я уже выслушал на кухне.       Войдя к себе в квартиру, я снял куртку, стащил ботинки, наступая на задники. Лёшки слышно не было. Диван в гостиной впервые был собран и даже покрыт пледом. Комната удивляла порядком: ни одной кружки или тарелки в поле зрения, ни огрызков яблок, ни единой упаковки от орешков и шоколада, в раздвинутых гардинах прослеживалась давно забытая мною симметрия. В довершении стоял влажный запах чего-то незнакомого, словно бы… Словно Лёшка мыл пол. Я ошарашено втянул носом воздух, опустился на корточки и провёл рукой по ламинату: извечного сора на пальцах не ощущалось. Жертвовать своими носками, чтобы проверить пол ещё и на липкость, я не решился – босиком я перестал ходить сразу, как только у меня появился жилец-грязнуля.       Лёшка нашёлся в моей комнате: он лежал на кровати, подложив под себя руки и уткнувшись носом в покрывало.       – Почему ты здесь? – Я подошёл и сел рядом, положив руку ему на плечо. – И зачем это всё?       Лёшка, так и не изменив позы, яростно извиваясь, словно потревоженная гусеница в коконе, попытался скинуть мою руку. Я оставил его в покое и отсел подальше. Я не мог избавиться от гаденькой мысли, что Лёшка каким-то волшебным образом прознал, что ему грозит скорое выселение, и благодаря невероятному чутью сейчас делал именно то, что могло поколебать моё решение: вылизал гостиную, даже сверх того, сам отбывал назначенное наказание и не разговаривал, а значит, не спорил, не грубил... Буквально всё было так, как я себе представлял когда-то. Однако уступать я не собирался.       Пусть хотя бы переляжет на свой диван, чтобы от его демонстрации чуть меньше веяло показухой.       – Если ты уйдёшь к себе, я скажу спасибо. А после можно попробовать вернуться к вчерашнему разговору. Так как?       Лёшка, помедлив, кивнул в покрывало, поднялся и с деревянной спиной, двигая лишь ногами, словно наполовину оживший манекен, вышел. Лёшка. За день до Начала       – А если отец узнает? Ты о ком-то, кроме себя, думаешь?!       – Ну ты же не скажешь?       – Не наигрался ещё, режиссёр? – Тим накладывал гигантские макароны-ракушки, сверху плюхнул грибную подливку. – Выкинь эту херню из головы.       – Почему сразу херню? Я хочу проникнуться этой… атмосферой. Надо же знать, что собираешься играть, ну подумай сам. Вот увидишь, всё норм будет.       – У тебя ничего норм не будет. Ты – косорукое уёбище, ничего сам никогда не делал, на чужом горбу всегда выезжал, маменькин сынок. И твой план – вырядиться нищим – говно. Я ещё молчу про всё остальное. – Тим выставил две тарелки на стол, значит, кормить меня предполагалось, несмотря ни на что.       – Тим, а вы с Леной...       – Ты только Ленку сюда не впутывай! Жри и вымётывайся, тухлых разговоров не люблю. – Тим кинул на стол вилки.       Я сел, чтобы не раздражать его в мелочах. С Тимом, чтобы добиться своего, надо было выждать. Это отец быстро сдавался. А когда я пускал слезу – у меня они всегда близко, – так и ещё быстрее. Тим, наоборот, не любил представлений, с ним нужна была другая тактика.       – От тебя воняет. – Тим отодвинулся вместе со стулом и провёз по столу за собой тарелку. – Из какой задницы ты вылез?       – Я собирался начать уже завтра. Ну или послезавтра. Два дня не мылся, волосы сальные, потрогай. – Я наклонил голову. – На тренажёры к физруку напросился, чтобы всё натурально. От меня Рыб шарахается. Тим, я готовился, ты же сам говорил...       – Что я говорил, что?! – Тим запрокинул голову и взвыл: – Ё-е-о-о! Ты точно больной! Какого тебе справку не дали? На сцену тоже выйдешь немытым? На хера?       – Ну просто, хочется. По-настоящему чтобы. Ти-и-им, я не смогу без тебя. Ты же мой брат всё-таки. – Я поправил клеёнку на столе и вздохнул. – Ну Ти-и-им…       – Хватит скулить, тебе никто не поможет. Выкинь это дерьмо из головы – экзамены на носу. Или ты идёшь себе под забором заранее место занять? Бомж, блядь, по призванию! Всё, разговор закончен, ешь.       Я заглотил несколько макаронин, чтобы Тим не подумал, что мне не нравится его готовка, и посмотрел на него умеренно жалостливыми глазами – сейчас нельзя сломать игру.       – Я сдам, вот увидишь. Пробники на девяносто баллов написал, ну ты же знаешь. Тим, пожа-а-а-алуйста, ну Ти-и-и-им...       Хоть он и ненавидел, когда я ныл, но если не трусить и продолжать, то, пробесившись, в конце концов Тим сдавался – этим способом я начал пользоваться с пятого класса. Сейчас процесс выбешивания шёл как надо: Тим закапал свою майку соусом, пока ел, и одновременно орал на меня. В какой-то момент я испугался, что переборщил, что Тим тупо выкинет меня из квартиры, по дороге переломав мне кости – не ограничится рукой, как тогда. Когда-то я думал, что меня усыновили – настолько Тим меня ненавидел. Но если он сейчас не поможет: хотя бы не отмажет перед отцом, не скажет, что я поживу у них с Леной, ничего не выйдет. Надо уговорить его, упросить – это мой шанс! Готов его фирменную затрещину выдержать. Только плакать нельзя – для Тима это как красная тряпка.       Наконец Тим устал орать и замолчал.       – Ти-и-им…       Но он уже встал и, дойдя до плиты, принялся доедать оставшиеся в сковороде макароны.       – Ну Ти-и-им…       Не обращая на меня внимания, он куском хлеба выбирал соус и капал на пол и опять себе на грудь.       – Идиот, ты не понимаешь? – Тим с грохотом поставил сковородку в мойку. – Ты несовершеннолетний и не можешь творить что захочешь. Отец за тебя отвечает. А если его прав лишат? Службы по детям прибегут, пока ты будешь в бомжа играться, менты подключатся, штраф какой-нибудь припаяют…       – Какие менты, какая служба? – Я не выдержал – иногда у Тима крыша нормально так отъезжала. – Ты бы ещё про тюрьму загнул! Я просто буду идти по улице, никого не трогая, на фига я ментам сдался? И вообще, мне завтра восемнадцать стукнет, забыл? Подарок сделал бы на днюху...       – Пода-арок?! – Тим дёрнул меня за ворот к себе, и я сразу пожалел, что открыл рот. – Ты… Ты вконец зажрался, – шипел он мне в лицо. – Ты с самого детства всегда получал, что хотел. Я не собира-а-аюсь, как отец с матерью, пресмыкаться перед тобой.       – Тим… Ну Тим… – Я пытался оторвать его пальцы от своей толстовки.       – Ты сам не знаешь, чего хочешь! – Тим перешёл на крик. – Зачем ты сказал отцу, что педик, на хера? Всё развлекаешься?! Меньше надо со всяким сбродом общаться. Чтобы я этого педрилу-Костика не видел на пушечный выстрел, урою! – Он оттолкнул меня с такой силой, что я ударился затылком о стену. – Закончи школу и живи как хочешь: будь педиком, шмедиком – меня это уже не будет колыхать. Но пока будешь делать, что тебе говорят.       Дождавшись, когда резкость перед глазами восстановится, я незаметно вытер лицо: Тим, пока орал, всего меня заплевал.       – Тим, ну пожалуйста, это всего несколько дней, – я начал сначала. – У меня же есть мозги, чтобы…       – Заткнись, пока я их по стене не размазал! – Тим так хватил кулаком по столу, что звякнули баночки с его обожаемыми специями.       – Чего такого-то? Ну чего ты сразу… Я всё время у тебя под боком буду. Мы же всё с тобой расписали, вот и схема...       Я схватил сумку и начал рыться, ища план. Ещё немного и Тим дрогнет: устанет спорить и, как всегда, махнёт на меня рукой – лишь бы я отстал.       – Смотри! – Я разгладил на столе истрёпанный листок в клетку с пятном от кофе. – Видишь, я даже пункт добавил, чтобы уже наверняка. Вот, смотри: «если...».       Дочитать я не успел – Тим не глядя смахнул листок на пол. Не порвал, уже хорошо.       – Я не уйду далеко. Замёрзну, на лестнице посижу, а ночью – в девяносто третьей, у меня и ключи есть. – Я достал из кармана левую металлическую болванку. Тим не будет проверять – ему главное, что я к нему не заявлюсь. – Парень из класса скоро въедет сюда, родаки квартиру купили: он мне должен, вот ключ подогнал.       – Думаешь, я ничего не понимаю, думаешь, я тупой? Я не отец, все твои игры на раз считываю. – Тим откинул створку окна, впуская мороз в кухню. – Значит, так, три дня тебе на всё, Ленка как раз уедет на свой пленэр. И в Италию ты не едешь – за хотелки надо платить, а я попробую стребовать деньги за путёвку по максимуму, какие смогу. С отцом сам разбираться будешь, почему не поехал, у тебя это хорошо получится. Оставшееся до санатория время будешь учиться.       – Тим!.. – Я готов был его расцеловать.       – Убери от меня свои грабли.       – Тим, только давай пять дней, а?       – И не думай! С голода сдохнешь. Или уже еды понатаскал в ту хату? Какой, кстати, номер квартиры?       – Нет там еды, всё по-настоящему.       – По какому? По-настоящему?! – Тим поддал ногой многострадальный план. – Ты ж проглот, отключишься на улице, а потом отцу из скорой сообщат, что тебя подобрали без сознания? – Тим гипнотизировал меня зверским взглядом. – Три дня. Три дня, чтобы поиграться в твои игры. Еды от меня не жди: быстрей оголодаешь, быстрей закончишь хернёй страдать.       За три дня попасть к незнакомому парню в квартиру, да ещё и корни пустить – надо быть гением. И от Лены надо будет прятаться, пока буду в подъезде пастись. И приходить к дому можно только тогда, как она на студию умотает, на всякий случай лифтом не пользоваться. Повезло, что Лены хотя бы первые дни здесь не будет.       Но Тим прав, долго я без еды не протяну. На всякий случай надо заначить себе из съестного чего-нибудь. На последнем этаже, кажется, только одна квартира заселена – за батарею в холле у лифта засуну пакет с хлебом и бутылку воды, никто не тронет. Проблем нет найти место в городе, где можно нормально заправиться, но если я не буду выглядеть по максимуму жалко, то план не сработает. Да и в приличное кафе в обносках вряд ли пустят. А перебьюсь! Всего-то несколько дней, выдержу. Я не маменькин сынок, у меня получится! И если бы мама не умерла, она бы могла гордиться, что я могу…       – О-о-о, вот и сопельки у сынульки, кто ж нам их подотрё-ёт… Никак не отвыкнешь нюни разводить?       Я сглотнул слёзы и, глядя на ухмыляющегося Тима, подцепил на вилку макароны. Грибной соус давно застыл, и во рту у меня будто пластилиновый ком ворочался. Я откусывал хлеб, смаргивал и снова жевал. И всё равно, назло себе, ему, не отводил глаз от Тима.       – Заруби себе на носу: как только я скажу, ты сразу закончишь свои игры в бомжа, понял?       – Между прочим, – я едва сглотнул всё, что набил себе в рот, – мне завтра восемнадцать стукнет, если ты забыл.       – А теперь слушай сюда, совершеннолетний идиота кусок! – Тим пребольно щёлкнул меня по лбу. – Я буду приглядывать за тобой – и чуть что, ты окажешься в своей комнате так быстро, что и понять не успеешь. И тогда отец узнает всё, абсолютно всё. За столько лет у меня много накопилось, чтобы ему глаза открыть на любимого сынка. Усёк? Только проебись где-нибудь, только дыхни не туда, ты меня знаешь.       И почему я не мог иногда помолчать? Я поднял с пола листок с планом и засунул в карман.       – Я всё понял, Тим, я пойду.       – Куда-а собрался, я ещё не всё сказал...       Получив ещё кучу унижений и нравоучений, я всё равно ушёл от Тима в отличном настроении: впереди было много дел, которые возбуждали и манили, словно коробка с подарком под новогодней ёлкой, когда у нас ещё всё было хорошо. Когда мама клала их туда для меня.       А проблем и правда мне добавилось. Утром я видел, как выгружали кирпичи из машины, и точно у двери в подвал – придётся часть стопки аккуратненько переложить, чтобы я смог попасть внутрь и переночевать. Я всё предусмотрел: сдохнуть от холода в мои планы не входило. Никакой одноклассник никуда не переезжал, но иначе Тим не стал бы даже разговаривать – он же не вконец отмороженный. И потом, я хотел хорошо сыграть свою роль. Если не выгорит, то точно не по моей вине.       Планирование – не самая сильная моя сторона. И чтобы не проколоться по глупости, мне нужна была помощь: как себя вести, что надеть и что говорить, чтобы сойти за натурального бомжа. Самым сложным было решиться попросить помощи у Тима, и так, чтобы он не догадался, в чём дело. Впрочем, больше было не у кого: Рыб в таком не шарит, Костик обстебёт и только. Не с отцом же разговаривать?       Я пришёл к Тиму в кафе, где он зависал в свой обеденный перерыв. Наверное, на работе Тим слегка бухнул, но оно как раз было к лучшему, потому что в трезвом виде он видел меня насквозь. Я конспективно доложил, что в школе задумали поставить спектакль к восьмому марта: что-то навороченное о роли женщины-матери в истории. И я вроде как главный. Заливал, что ищу креативный подход.       Тим ржал на весь зал: «В натуре, бомжи? Прям натуральные? Ха-ха-ха, директора инфаркт хватит!», «И учителя согласны? Не свисти! Меня пригласишь? Вот хохма!»       Проржавшись, он сел читать мой список, красиво озаглавленный «Внешний вид и поведение бомжей» – я заботливо подсунул свой карандаш. Кропотливо выписанный из интернета словарь уличного попрошайки его не устроил, как и походка голодающего, которую я изобразил. По пунктам с одеждой Тим особенно потоптался – много почеркал. Стуча карандашом по столу, хотел, наверное, мне по башке настучать, Тим нудел, что прикид не должен быть убитым или слишком грязным, чтобы не отвлекать зрителей от содержания спектакля. И чтобы в зале нас жалели, а не воротили носы. Постепенно моя затея становилась всё более реальной. Я всё-таки молодец, что выбрал Тима для такого разговора.       Часть гардеробчика я надыбал в церкви. Купил дешёвой одежды на рынке и пошёл жертвовать. Пока помогал раскладывать и упаковать в коробки, что уже нанесли, приглядел себе тёплую куртку, похожую на пальто, растянутый во все стороны свитер, с рукавами, которые легко достанут до колен – всё должно быть по-настоящему! Под шумок, пока не смотрели, засунул их в пакет и утрамбовал сверху рюкзаком. Теперь надо было решать, что делать с обувью и штанами. Надеть чужие джинсы побрезговал, решил взять свои, с дырой на колене, которую на спор разодрал, доказывая уже не помню, что именно, Рыбу. Кроссовки тоже взял свои – мои любимые, зимние. Наверное, плохо, что белые, ну да плевать. В одежде я следовал в точности инструкциям Тима: что-то нормального размера, что-то огромное, какие-то вещи более-менее приличные на вид, вроде как из прошлой жизни осталась, остальные – убитые.       Шмотьё из церкви я сразу сдал в химчистку – лучше потом самому всё испачкать по новой, зато буду знать, в каком дерьме вывалена одежда. Свитер растянул ещё больше, покромсав кое-где ножницами. Курткой вымыл пол в квартире, обтёр лавочку с грязным талым снегом, когда ночью вышел порепетировать. Когда куртка высохла, повторил манёвр. В следующий заход, для полноты картины, посидел в песочнице, полежал, стараясь всё-таки не увлекаться: всё должно выглядеть натурально и не блевотно – мне ещё в этом жить несколько дней.       Как только куртка приобрела сносный вид, я поехал на другой конец города погулять и привыкнуть к новому прикиду. Чтобы не напугать знакомых в своём районе, переоделся в туалете кафешки уже на месте. На выходе на улицу всё сразу изменилось, на меня пялились все вокруг: кто-то разглядывал в упор, не отводя глаз, пока мы не расходились, смотрели с жалостью или с отвращением, кто-то только бросал взгляд и сразу отворачивался, были и брезгливые ухмылки, и плевки, хорошо, что в сторону. Несколько раз меня толкнули, больно ударяя плечом. Как этим козлам было не противно? Я бы к такому, как я, на пушечный выстрел не подошёл, встреть на улице. Так что в первый раз я выдержал всего полчаса: сменил куртку за толстым стволом дерева, чтобы не так палевно, и поехал домой.       Я не отступил и ещё несколько раз, нацепив бомжатские шмотки, походил по городу. Чтобы не нарываться, выбирал маленькие улицы, больше смотрел себе под ноги, голову поднимал лишь по необходимости, сворачивал, если видел на горизонте мужиков по одному или вдвоём: стать калекой как-то не улыбалось. Вживление в образ пришлось свернуть, когда от неминуемого избиения тремя бухариками меня спасла какая-то бабка с колченогой шавкой. После недолгих раздумий и обойдясь без спора с самим собой на литературные темы: "тварь ли я дрожащая", решил в дни Х от дома вообще не уходить, а днём отсиживаться по максимуму на последнем этаже.       Если с одеждой и географией передвижения я разобрался, то со своими привычками было сложнее. Больше всего ломало обходиться без телефона. Первые дни руки казались лишними, а всё вокруг слишком ярким, шумным – начать обходиться без наушников оказалось не так-то просто. Мешали мысли, люди, звуки, всего оказалось неожиданно много. Но постепенно я притерпелся. За неделю и движения к карману не делал, услышав у кого-то в школе или на улице свою мелодию со звонка.       Неожиданно отец, заподозрив, что мою Соньку украли, потребовал ответа. Я толкнул речь о правильных старых временах и своём решении жить проще, совсем как он в своей молодости. Но отец не купился, что было вполне ожидаемо: сколько времени выпрашивать навороченный мобильник, столько наобещать за него, а потом выносить мозг невразумительными рассказами про какие-то там времена. Пришлось продемонстрировать ему живой телефон.       Я целых два раза попался на глаза парню из седьмой квартиры в самом непрезентабельном, а потому в самом своём лучшем виде. Отвращения на его лице не увидел. Хотя он толком и не смотрел – мазнул взглядом и прошёл. Шанс у меня есть. Пусть хотя бы на то, чтобы просто обратить на себя внимание. А уж пото-ом…       Я – гей? Да похрен! А вот то, что у меня ни разу не было отношений, никто не зацепил так, чтобы кипятком окатило... Словно неполноценный какой-то. Костик, когда про своего рассказывал, так я смотреть на него не мог, перекашивало от зависти. Почему у меня такого нет? Как мама умерла, так и отрубило: ни к кому не тянуло хоть наполовину так же, как к ней. Или такое не сравнивают?       Так бы я и считал себя ущербным, пока не оказался у брата на новоселье. К нему съехалась прорва народа: кроме нас с отцом, родни больше не было, зато друзья со старого адреса подтянулись, с работы. Мы стояли на улице около дома и ждали опаздывающих, чтобы заготовленная Леной кричалка, прозвучала как надо. Наконец галдящая толпа с букетами и подарками двинулась в подъезд. В лифт даже в три захода всё равно все не влезли бы, поэтому, растянувшись по лестнице, мы двинулись пешком.       Второй этаж. Он обошёл нас на втором марше и скрылся за своей дверью, с серебристой цифрой семь. Куча-мала из гостей укатилась по лестнице вверх, а я остался. Выравнивать сердцебиение и остывать: пылало жаром лицо, шея... Даже губы горели и пульсировали. Я видел, как он зацепился взглядом за мощную тётку, кажется, начальницу Тимура – то ещё пугало, в длинном розовом платье, волочившемся по ступенькам. От неё так пасло туалетной водой, будто бы она мылась в ней.       На пятом давно откричали с отбивкой поздравления, смолкли голоса, и дверь в квартиру Тимура захлопнулась. Я никак не мог собрать мозги в кучу: это так влюбляются? Или я тупо хочу, чтобы именно он меня трахнул? Первым. И ещё чтобы вот так смотрел: чуть сдвинув брови, внимательно, доставая до печёнок. И когда он будет... Бля-я-адь!..       Тогда я пообещал себе, поправляя стояк в штанах, что так и будет. И плевать, что он старше. Его задумчивый взгляд на откляченную задницу той бабищи оптимизма не добавлял, но я решил рискнуть. Мне хотелось. А я всегда получал, что хотел. Шестьдесят четвёртый день       – Лёш, поговорить надо. Пойдём? – Я махнул рукой в сторону кухни.       Я решался на этот разговор целую неделю. Меня не отпускала мысль попробовать начать с нуля, без лжи и притворства, и поэтому я ждал, когда у Лёшки хоть немного улучшится настроение, чтобы он смог проникнуться моментом и довериться. Но чем больше проходило времени, тем меньше я верил в свою затею. Да и зачем что-то начинать? Ситуация в корне изменилась, вводные данные изначально были ошибочные, а раз так, то задушевные разговоры не имеют никакого смысла – пора прощаться. Только перед этим надо поговорить начистоту, чтобы я не чувствовал себя таким идиотом, чтобы Лёшка запомнил, что нельзя так поступать с людьми и что всё всегда выходит наружу. Ещё я хотел услышать извинения, в любой форме в Лёшкиной манере, даже виноватого взгляда будет достаточно. Хотя и этого могло не случиться.       С того дня, как я потребовал от него честности, что-то изменилось, но что именно, я не мог сказать внятно. Словно в часовой механизм попала песчинка, пока лишь делающая тугим его слаженный ход, но с каждым днём приближающая неизбежный конец. Лёшка, непохожий и одновременно похожий на себя, того, каким я знал его, следил за порядком в комнате, готовил немудрящие ужины, даже раза три отметился в магазине. Читал книгу, когда приходила его очередь, так же огрызался и спорил со мной, но как-то вяло, без былого азарта. Впрочем, я и сам изменился: я смотрел на Лёшку теперь другими глазами. Незнакомый пацан с кучей тараканов в голове, с ненормальной семейкой в придачу, с разбившейся на машине матерью, любившей выпить, как я понял. Зачем-то вышедший из шкафа перед семьёй: игрался, провоцировал или действительно открылся? Всё это слишком сложно для меня, слишком затратно и, по большому счёту, не нужно мне. Нас с Лёшкой словно отбросило друг от друга на миллионы световых лет.       На кухне я многозначительно помолчал, давая последний шанс Лёшке сохранить лицо и рассказать всё самому, но тот застыл у окна и как воды в рот набрал. Я вздохнул и сел за стол.       – Раз ты так и не созрел для разговора, значит, начну я. Точно не хочешь ничего мне сказать? – закинул я удочку, надеясь, что он просто не понимает, какая возможность перед ним – именно сейчас стать взрослым.       – Вышел срок сдачи твоего дивана в аренду? – отмер Лёшка, наконец садясь напротив.       Не только Лёшка не торопился открывать карты, я тоже молчал о встрече с Тимуром. И моё молчание мешало чувствовать себя обманутым и считать на сто процентов правым. Наверное, мне всё же стоит начать исповедоваться первому.       – Никакая аренда не длится вечно. Погоди, – я остановил Лёшку, когда он собрался что-то сказать, – давай поговорим как два взрослых человека, без игр. Вся эта твоя подростковая беготня по потолку здорово выматывает.       – Я разве бегал по потолку? – хмыкнул он.       Я потёр лоб, представив эту картинку: мне ещё истерик не хватало.       – Не бегал, – признал я. – Выходит, я везунчик. Хотя с тобой и без этого не соскучишься. А отсутствие скуки, получается, – чувствуя себя донельзя глупо, я развёл руками, – не последнее в списке моих жизненных ценностей. Мы с тобой, Лёш, так непохожи – даже странно, что смогли как-то ужиться. Если бы мне кто-то сказал, что такое возможно, не поверил бы.       – Тогда, может, чайку? – Лёшка расплылся в знакомой мне нахальной улыбке и поднялся. – Закрепим наше...       – Нет, Лёш, чая не будет, сядь. Пообещай, что выслушаешь и серьёзно подумаешь над моими словами. – Мой только что случившийся душевный стриптиз явно был лишним – разговор наш уходил не в ту сторону.       Он упал обратно на табурет и подпёр голову, подставив под щёку кулак.       – Ну давай, жги. Я ум наморщил.       – Я знаю, что твой брат с женой живут на пятом этаже.       – Всё?       Если Лёшка и удивился, то не слишком.       – Нет, не всё. Я знаю про твоих родителей. И догадываюсь, что с братом у вас отношения так себе. И, как я понял, шмотки, в которых ты сейчас ходишь… Короче, я всё знаю про тебя, Лёш.       – Давно знаешь?       Я пожал плечами.       – И что, гордишься собой? – С нервным смешком он взъерошил свои волосы.       – Лёш, причём тут гордость?       – Насладился?       Лёшка не собирался ни слушать меня, ни открывать душу, ни, тем более, вести себя как взрослый. Только я к старому возвращаться не собирался: больше никаких поблажек и сложных философических подходов к нашим разговорам. Теперь он должен стараться, он должен лезть из кожи. А я устал. Устал от постоянного напряжения, от поисков обходных путей, пожарных выходов, которые частенько оказывались замурованными. Всё это не моё: не моя ответственность и не мои проблемы. И каким бы отморозком ни был его брат, Лёшка должен вернуться домой. И сейчас надо с минимальными потерями для себя донести это до Лёшки. Чтобы понял и спокойно ушёл. Или хоть как-нибудь ушёл. Я просто хотел вернуть свою спокойную жизнь назад.       – Лёш… – Я потёр лицо ладонями. – Если бы с самого начала я узнал, что это всё спектакль и ты ушёл бы в отказ, я бы понял, даже оправдал, наверное. Но сейчас, когда мы вроде нашли общий язык, сблизились, твоё поведение... Лёш, я устал чувствовать себя…       – Прям исстрадался. Пожалеть тебя? Небось рад, что есть повод избавиться от меня. – Он говорил отрывисто, зло. Ядовитая улыбка кривила губы.       – Прекращай, Лёш. Мне надо было заткнуть уши и не слушать Тимура, выгнать его? Не я к нему пришёл, он ко мне. Я всю неделю ждал, что ты сам всё расскажешь, но, как видишь...       – Ты, наверное, чувствовал себя таким у-умным, таким идеа-альным, таким... Каким? – Он неловко подмигнул мне сначала одним глазом, потом другим, словно у него вдруг начался тик. – Такое узнать, ещё бы! Небось смотрел на меня и наслаждался своим величием? А я, такое дерьмо, не уважил, не снизошёл вывернуться наизнанку.       – Лёш, заканчивай этот спектакль. Каким величием? Ты меня вообще слушаешь?       Казалось, время безжалостно выпнуло меня в наше первое с ним препирательство, когда я пытался обозначить границы его пребывания в моей квартире. Жуткое в своей бессмысленности и оттого вгоняющее меня в оторопь до сих пор.       – Нимб на мозги не давил? Ты ж должен быть лучше всех в мире.       – Прекрати. – Никакому синдрому, ни Стокгольмскому, ни с утками – из последнего, что я почерпнул про воспитание, – меня не сломать. – Это я должен сейчас сидеть с лицом оскорблённой невинности и предъявлять тебе претензии, не ты. Я привёл к себе с улицы несчастного голодного парня, а он оказался… Дураком я себя чувствовал, Лёш, идиотом. Ты развёл меня как лоха. А теперь выставляешь предателем? Ты у нас мученик, а я говно, потому что скрыл от тебя, что знаю, кто ты?       – Я думал, ты – настоящий, а ты как все. – Он побарабанил пальцами по столу. – Сходить, что ли, к братцу родному, на чай напроситься, раз тут отказали, как думаешь? – Лёшка изобразил подступающую рвоту и, гримасничая, высунул язык.       – Ты ведь и сам понимаешь, что жить здесь плохая идея. Отец выйдет из больницы, брат тоже тебе не чужой...       – Тебе навешали лапши, как последнему… идиоту. Тим небось стоял тут, втирал… а ты и поверил. Он же брат, как-никак, у-умный, ста-арший…       Лёшка покусал сначала нижнюю губу, потом верхнюю и, глядя куда-то мне за спину, спросил металлическим голосом:       – И что теперь? Мне вымётываться?       – Я не гоню тебя прямо сейчас. Позвони Тимуру, обговори с ним всё, перевари, привыкни…       – Привыкнуть к чему, к козлу-брату? К тому, что мама... – Лёшка внезапно вцепился зубами в свой большой палец.       – Лёш, ну подожди, давай поговорим. Лёш? – Нервных срывов мне ещё не хватало.       – О чём... – он сфокусировал на мне взгляд и выпустил палец изо рта. – О чём мне с тобой разговаривать, слушать, как опять соврёшь?       – Честное слово, тебе не надоело? Сколько можно? Для кого эта комедия? – Я начал выходить из себя.       – Пойду я, пожалуй. – Опершись на стол, Лёшка медленно поднялся с табурета.       – Так будет лучше. Сейчас ты пока этого не понимаешь, но потом, скажешь спасибо.       – Мне лучше там, где тебя нет. – Он оглядел себя: – Подаришь свои штаны, жаба не задушит? Остальное, что накупил, в сэконд сдашь, отобьёшь бабки.       Я кивнул, не заботясь, с чем соглашаюсь. Я надеялся, что теперь-то наконец всё: Лёшка высказался, ему полегчало, и теперь всё закончится. И он действительно прямым ходом двинулся к входной двери как был: в футболке, моих джинсах и в одних носках.       – Лёш, подожди! – Я смотрел на него, стоя в дверях кухни. – Если захочешь поговорить… Я оставлю дверь открытой.       – Ага, окно. – Лёшка, не оглянувшись, щёлкнул замком и с силой захлопнул дверь за собой.       Вернувшись на кухню, я зажёг газ под чайником. Лёшке пора возвращаться в школу. Да и кто я ему, чтобы он жил тут? Никто. Я привык к нему? Привык. Смогу, как раньше? Делов-то! Другой день       – Чего не открываешь, не хочешь? Сдохнешь, пока дождёшься!       За входной дверью обнаружился Лёшка, привычный в своей беспардонности и одновременно какой-то новый. То ли я отвык от его худобы, то ли он ещё больше попрозрачнел, щёк нет, глаза на пол-лица, как у куклы. Настороженный, несмотря на браваду. Волосы Лёшка забрал в куцый хвост, криво выстриженную чёлку откидывал с лица, но она не слушалась и всё равно падала на глаза. Чёрная водолазка, чернильно-чёрные драные джинсы – у него все вещи чёрные? Видеть Лёшку в его, получается, родной одежде было странно.       Держась рукой за входную дверь, я смотрел на него, воровато подмечая новые черты и узнавая знакомые. Я не видел Лёшку всего восемь дней, но мёртвую тишину в квартире, бессмысленные вечера, давящие колючие сумерки по утрам я больше не мог выносить. Я смотрел на него и думал о ерунде: что он ест дома на завтрак, какой у него комп, какая картинка стоит на экране, убирает ли на столе, какая у него комната, как он учится и на какой главе мы с ним остановились восемь бесконечно долгих дней назад.       – Пустишь? – Он опять откинул чёлку и задрал подбородок.       Я шагнул в сторону, пропуская Лёшку в квартиру. Я смотрел, как он заходит, и при этом никакое дежавю меня не накрыло, и ностальгировать по нашей первой встрече не потянуло. Он просто зашёл, как делал это всегда. Только дальше не двинулся, засунул руки в карманы и расправил плечи.       – И что, хорошо живёшь: сладко спишь, вкусно ешь? Нервы, смотрю, в порядке. – Лёшка кусал верхнюю губу и всё никак не мог остановиться на мне взглядом.       Подойдя ближе, я убрал ему чёлку с лица, придержал рукой, чтобы видеть глаза.       – Никак не угомонишься? Пришёл всколыхнуть мою успокоенную нервную систему?       – Мне уйти? – Лёшка боднул мою руку, опять уходя от взгляда. – Ты сказал, что оставишь дверь открытой, я проверить пришёл. Вижу, опять наврал.       – Чай будешь?       – Нет. Диван буду.       – Диван?       – Хочу назад свой диван.       Я рассмеялся. Только Лёшка мог так запросто напроситься снова жить со мной.       – Меня Тимур выгнал, – буркнул Лёшка и сгорбился. – Не то чтобы… Сказал, чтобы я валил на второй, раз на пятом этаже меня всё не устраивает. Я и свалил. – Ковырнув мыском кроссовки ламинат и подняв голову, он наконец сфокусировался на моём лице.       – Ты помнишь, чья очередь читать?       – Да пофиг! – В секунду сбросив обувь, Лёшка уже закидывал меня вопросами из гостиной: – Где моя футболка, ну та, мерзкая? А, я в ней ушёл. На моём диване никто не спал? А провод купил новый? Мне комп нужен для учёбы, так что сам понимаешь... – Судя по перемещающемуся голосу, Лёшка нарезал круги, проверяя свои владения. – И активнее с проводом, мне завтра в школу. К врачу я больше не пойду, имей в виду. На ужин у тебя что? Я есть хочу. И готовить не собираюсь. И, кстати, твой стол теперь мой, ты им всё равно не пользуешься. Комплект ключей мне сделай. А новый диван не думал прикупить? А то старый как-то не того.       Он ещё что-то говорил: перечислял, ставил перед фактом, требовал... Я стоял в коридоре и чувствовал, как улыбка примерзает к лицу.       – Диван разберёшь? Я чот забыл как. Назар, ты где? Слышь, сходи за моими вещами к Тимуру – я не дотащу. Всё своё я в сумки покидал, он покажет. Наза-ар, ты чего там? И ещё мне понадобится шкаф. В смысле, кусок шкафа. Ты слышишь? Чего застрял?       Я потёр лицо руками, огляделся по сторонам – мне начинать всё сначала?       Он не сделал меня другим. Я сам не собирался становиться мягче или проще. Я доволен собой, какой есть. Лёшка лишь придал смысл моим желаниям, моему завтра. И в этом завтра я хотел возвращаться домой, видя свет в своих окнах. Как раньше. До того, как Лёшка ушёл и одним махом выстудил мою квартиру и меня.       Пусть сначала. Я готов. Конец первой части