Для самого себя. Начало

Пятьдесят шестой день       – Ложись! – Я влетел в гостиную и ткнул пальцем в сторону дивана. – Сюда!       Меня трясло, сердце колотилось так, словно хотело пробить в рёбрах дыру. Сейчас я бы разорвал пещерного медведя голыми руками, попадись он мне. Было всё равно, что Лёшка видит меня в таком состоянии, но сдерживаться я не собирался. Надо же додуматься до такого?! Бешенство, от которого перехватывало дыхание и ходуном ходили руки, которое увеличилось десятикратно, пока я спускался с пятого этажа, разрешало мне всё.       – Сразу так? – У Лёшки в растерянной, но всё же усмешке дрогнули губы – он по инерции пытался куражиться.       – Сразу. На живот, руки под себя. Без вопросов и разговоров, – я чуть не рычал.       – Ты чего? – Жалкая улыбка съехала набок и пропала.       – Я жду! И отвернись к стенке.       – З-зачем это?       – Я бы тебя ремнём выпорол, да поздно уже, надо было с рождения начинать.       – Ты чего, Назар? – теперь Лёшка выглядел по-настоящему испуганным. Я был рад видеть его таким – мне сразу полегчало. Словно мы были сообщающимися сосудами и поднявшийся столбик его страха сразу понизил мою ярость.       – Если ты сейчас… – Я сделал медленный вдох и так же медленно выдохнул. – Если ты скажешь ещё хоть одно слово, – я снова набрал воздуха в грудь, считая хоть немного, но вроде замедляющиеся удары сердца, – я за себя не ручаюсь. Марш на диван.       Не отрывая от меня ошарашенного взгляда, Лёшка неловко забрался коленями на диван и лёг, свалившись кулем.       – Ты лежишь до тех пор, пока не обдумаешь всё, что наворотил. Как только будешь готов разговаривать, приходи. Понял? Лежишь и думаешь. Носом в стену.       Это в первые дни я хотел его убить? Нет, то были мелочи, а вот сейчас!..       Дождавшись, пока Лёшка отвернётся лицом в обои, я ушёл на кухню. За окном я пересчитал машины, потом фонари по разным сторонам дороги. Прикинул, какой из них, перегревшись, выключится первым, и начал подсчёт горящих окон в доме напротив.       В какой-то из дней, особенно богатый на разборки и очередные выяснения отношений с Лёшкой, я вбил в поисковике «наказание детей». Посыпалась куча сайтов про недопустимость физических наказаний, но встречались и другие: про их целесообразность. От прописных, но бесполезных или просто тупых псевдоистин через час уже рябило в глазах. Окончательно добила одна мамаша на форуме, хвалившаяся супердоверительными отношениями с ребёнком и тем, что она ещё ни разу не прибегала к «воспитательному насилию». Всё-таки насилию.       В конце концов после чтения я вывел свою формулу: если ставить в угол – классика жанра для малышей, то для здоровенных лбов, что до сих пор так и остались детьми, такая же неподвижность и отсутствие любимых занятий в качестве наказания будет в самый раз. И как раз лежать лицом в неинтересную стенку, не имея возможности даже руками пошевелить – неплохая альтернатива: никаких тебе отвлекающих моментов, и есть реальный шанс хоть о чём-то задуматься. Своё тайное оружие я надеялся никогда не использовать – пусть просто будет. Но наступило сегодня. И не бить же его на самом деле. Нет, ну это ж надо прийти такому в голову?! За несколько часов до этого       Лёшка лил воду в ванной уже довольно давно – сомневаюсь, что по делу лил. Он нашёл в родной коробочке от моего телефона – вернее, уже своего – наушники и теперь постоянно ходил с музыкой в ушах, что бы ни делал, и потому любое дело у него занимало в два раза больше времени. Мне пришлось смириться: только наушники отвлекали его от нытья и жалоб на мой произвол, хотя он всё равно продолжал выпрашивать вернуть ему комп. Это Лёшка ещё не знал, что завтра я поведу его в вечернюю школу записываться.       Когда позвонили в дверь, я сразу напрягся, вспомнив визит Сосновского. На пороге, так и не сняв руку с звонка, стоял незнакомый парень: заострённое, словно заточенное лицо, тонкие губы, незажжённая сигарета, которую он перегонял из одного угла рта в другой, завязанный кривым узлом шарф под распахнутым серебристым пуховиком…       – Я хочу поговорить с Алексеем.       – С кем? – Я не сразу сообразил, какое имя он назвал.       – Слушай, давай без игр: кто да что, да почему. Позови его. Времени нет.       – Кого вам надо? – Упирался я уже по инерции, у Лёшки научился, наверное.       – Мелкого позови, говорю, нам надо идти.       На сутенёра он походил мало, но и на добропорядочного гражданина тоже не тянул. Или это смотрящий, который пасёт малолетних бомжей, даёт им так называемую работу и собирает потом процент? Лёшка перестал приносить доход?       – Ты кто вообще? Чего тебе надо от парня?       Я надеялся, что из-за шума воды и наушников звонка Лёшка не слышал: не хватало, чтобы он сейчас появился в коридоре. Сомневаюсь, что будет рад этому субъекту – наглый, надменный. У меня-то от одного взгляда на него сводило челюсти и зудели кулаки.       – Как тебя там?.. Да насрать. Он думает, что все проблемы за него будет кто-то решать? – Парень оперся рукой на дверь и попытался открыть её шире: – Давай, зови его. Или мелкий на улице?       – Ты откуда выпрыгнул такой деловой? Пока не скажешь... – Я стал теснить его на лестничную площадку и, только закрыв за собой дверь, немного расслабился. – Пока не скажешь, кто ты и что тебе надо, с места не сдвинусь. Да и потом подумаю.       – Подумай-подумай, полезно. А сейчас мне нужен мой пацан, и спрашивать разрешения я не собираюсь. – Он сделал шаг вперёд. – Ты вообще, кто такой, чтобы я перед тобой…       Дальше я уже не слушал: я целил именно в лицо, в челюсть, что он так красиво выставил, мразь. Лёшку ему подавай! Он отлетел к стене и осел на пол. С непривычки рука взорвалась болью, на мгновение онемели пальцы. Я потряс рукой.       – Вали давай, пока ментов не вызвал. Или тебе ещё добавить, без протокола? Увижу здесь снова, – я подошёл к нему и наклонился, – пришибу. – Получается, Лёшка его боялся, когда из квартиры не хотел выходить.       Парень сидел на полу и как лошадь мотал головой: видать, неслабо приложился о стену. Кровь из разбитой губы капала на куртку, на раздавленную сигарету, лежащую тут же, висла кровавой ниткой на подбородке. Парень поднял руку и обтёр лицо. Будто наводя резкость, он разглядывал свои пальцы, то приближая их к глазам, то относя дальше, поворачивая то так, то эдак. Я стоял рядом и ждал, когда он встанет и уйдёт. Словно забыв про меня, парень соединял и разлеплял указательный и большой пальцы – казалось, его рука была вымазана красным клеем. Я следил как загипнотизированный за повторяющимися движениями. Где-то я видел что-то похожее... В очередной раз, еле разлепив пальцы – кровь начала застывать, парень поднял голову.       – Бля-я-а, – прохрипел он, – ну кто поверит? За пиздёныша огрести от какого-то левого хрена. Что за хуйня? Слышь, урод, – парень осторожно покачал подбородок из стороны в сторону, – скажи этому уёбку, если он не хочет всё просрать в своей никчёмной жизни, то пусть придёт, срочно.       Проморгавшись, парень начал медленно подниматься на ноги. Приняв более-менее вертикальное положение, он вытер окровавленные пальцы о стену и, неверно ступая, пошёл вниз по лестнице.       Дождавшись хлопка подъездной двери, я вернулся в квартиру. Вода всё так же шумела в ванной. Ну и как сказать этому мелкому уёбку, что приходил…       Нет. Этого быть не может!       Сорвав куртку с вешалки и тщательно заперев за собой дверь, я сбежал вниз по ступенькам. Вылетев на улицу, огляделся – парень как раз сворачивал за угол.       – Эй. – Я свистнул.       Он обернулся, остановился, начав застёгивать пуховик. Я, пытаясь не упасть в резиновых шлёпках, поскользил, держа курс на серебристую куртку. Часть дороги я просто проехал, ноги нормально сгибаться отказывались – сразу же закостенели на морозе в домашних брюках.       – Резко передумал? – Парень нагнулся, зачерпнул снег и протёр им лицо. – Или может, размяться охота на свежем воздухе? Я только «за» – махаться я люблю.       – Я хотел бы поговорить с вами. Извините, что ударил. – В голове у меня был сумбур. – Я подумал, что Лёшка из-за вас дома сидит, что вы его... что вы... – Что не скажешь сейчас, всё будет либо глупостью, либо оскорблением.       – А ты глазастый, – он ухмыльнулся, – мы ведь с мелким совсем не похожи.       – Не похожи, – признал я.       – Давай домой чапай, мама-курица, – он окинул меня взглядом, – а то ласты склеишь.       – Вы ведь его родственник? Вы-ы… брат?       – Тимур. Да уж, мне крупно «повезло» с родственником, ничего не скажешь. – Он посмотрел на дом. – Он нас из окна не увидит? А то распсихуется, он это дело любит. Что-что, а истерику закатить… Я на пятом живу, в двадцать третьей. Ближе к девяти подгребай, сначала с тобой перетрём, раз ты такой весь ответственный. Мелкому пока не говори ничего, а то ещё сбежит, вот будет песня.       Я кивнул, и, шаркая ногами, чтобы не упасть, побрёл к подъезду. Около самой двери получил снежком по голове. Но когда я обернулся, на углу уже никого не было. Один – один.       В девять я позвонил в двадцать третью квартиру. Едва дождался вечера, в голове гудело от вопросов: почему при живом брате Лёшка оказался на улице? Как вышло, что Лёшкин брат живёт именно в моём доме и зачем он пришёл ко мне? Что здесь вообще происходит? Но когда на мой звонок вышла девушка, та самая, с мольбертом, что не могла попасть в подъезд, вопросов стало ещё больше. Или меньше. Лена, значит, художница, значит...       – Вы? Что-то с Лёшиком? – она втащила меня за руку в квартиру. – Что случилось? Он заболел, сбежал? Да говорите же, не молчите! – Лена отступила вглубь квартиры, прижав ладони к щекам. – Тимур! – закричала она. – Тимур! Тут... который с Лёшиком. Он пришёл.       – Мась, – в коридоре появился Лёшкин брат, – всё пучком. – И, повернувшись ко мне, спросил: – Ведь всё нормально?       – В порядке, я поговорить.       – Ну вот, Лен, человек просто пришёл. Как зовут, человек?       – Назар.       – Нифига имя! Слыхала, Лен? Иди-иди, дай нам поговорить, жив-здоров твой Лёшик.       – Не на пороге же. Может, в кухню? – Слова Тимура не слишком подействовали, она всё равно смотрела настороженно и часто дышала полуоткрытым ртом.       – Мы с Нариком лучше на лестнице, покурим. Ты не в обиде, – повернулся он ко мне, – имечко у тебя больно...       – Я – Назар. – От его беспардонности у меня воздух застрял в горле.       – Лады. – Тимур, подталкивая меня в спину, прикрыл за нами дверь квартиры, дошёл до окна и выудил из кармана джинсов сигаретную пачку. – А ты старше, чем я думал. Тебе сколько? – Он, прищурившись, рассматривал меня. – Тридцать, тридцать пять?       – Не всё ли равно сколько, не мясо на рынке.       Меня тянуло защищаться, спорить, доказывая, сам не зная что. С другой стороны, хотелось скрупулёзно разобраться, выспросить всё до мелочей, успокоить Тимура, себя. Я для этого сюда пришёл. А тут такой вопрос... Причём тут, вообще, возраст? Родной брат бомжует, всё настолько плохо, что ситуация требует немедленных мер, а не пустого трёпа под сигаретку на лестнице. Казалось, что меня столкнули в ледяную воду, и я, барахтаясь, не понимал, откуда ждать конца: утону или замёрзну?       – И то верно, плевать. – Тимур, морщась, прикурил. – Ты мелкому не проговорился? А то сбежит или ещё что выкинет. Я чего приходил-то: врачи сказали, что отец в критическом состоянии. Хотел, чтобы мелкий простился, чтобы по-людски... Но сейчас вроде устаканилось, Лена была у него: «тяжёлый, но стабильный».       – Отец?       – В больницу увезли. Сердце, стопудово мелкий доконал. Смотрю, он и в тебе зверя успел разбудить, видел я его: прибегал, вздрюченный, морда синяя. Выкинул бедняжку из квартиры? А чего ж потом обратно пустил?       Тимур курил, не прикасаясь к сигарете рукой: пыхтел, как уголовник из кино. Нижняя губа у него распухла, подбородок из-за отёка казался свёрнутым набок. Усевшись на подоконник и пуская дым, Тимур с ухмылкой разглядывал меня. Наконец, он скорчил непонятную мину и снова заговорил:       – Мелкий любого достанет, с ним невозможно по-нормальному: руки так и чешутся ума вставить, я понимаю. А ты тем более не обязан терпеть его закидоны. Ты бы видел его тогда, уржаться, глиста глистой, а бесился, как дикий кабан, я по телику как-то таких видел; трясётся, кричит, что передумал, что не знал, какое ты дерьмо... Я аж заслушался, как он тебя крыл. – Тимур довольно улыбнулся.       От перегруза информацией, казалось, что мне в мозг воткнули оголённый провод. И с этим надо было что-то делать.       – Погоди, момент, – я замотал головой, – момент. Кричит, передумал… Что вообще здесь происходит, почему парень живёт на улице? Ты ведь его брат, у тебя есть квартира. Вы его выгнали из дома? Или ты здесь, а они с отцом бомжуют? Я ничего не понимаю! Почему Лёшка побирался, когда ты…       – А-ху-еть. Чердак не протекает? – Тимур постучал себе по лбу пальцем. – Значит, мелкий так и продолжает комедию ломать? Что он там тебе затирает, что сирота, небось?       Я отступил назад к лестнице, потом сделал ещё шаг, ещё, пока не упёрся в перила. Я хотел знать всё, за этим и пришёл, но сейчас едва удержался, чтобы как испуганный ребёнок не зажать уши ладонями. Я сделал глубокий вдох и взялся руками за перила, чтобы не сорваться, чтобы не ввязаться в драку не пойми с кем. Чтобы успокоиться мне нужно было что-то посерьёзнее пересчёта и работы над дыханием.       – У твоего побирушки дома одного шмотья на лимон, не считая всяких гаджетов. Шоб я так жил! Но ему мало – приелось всё, решил развлечься – в бомжа поиграть. Вот так сегодняшние детки оттягиваются, когда им скучно. Прикинь?       – Развлечься? – Я потёр лицо руками. Услышанное не укладывалось в голове: какая-то дичь.       – Алё-алё, база, слышь, тебя кондратий-то не хватит? Всё у него имеется: и дом, и папаня. В перспективе, думаю, и диагноз из дурки появится. Но согласись, в моём братце сдох великий артист, а? Говорят же, что все шизики гении.       – Ты знал? Знал и позволил ему…       У меня кружилась голова, я физически чувствовал, как мозги плавятся в черепе. Хотелось высунуться в окно и орать во всё горло: от злости, отчаяния, от бешенства. С парнем на улице могло случиться что угодно, но никого это не волновало.       – Чувачок, ты истери, да меру знай. – Тимур поднялся с подоконника и, поведя головой из стороны в сторону, подвигав плечами, практически встал в стойку. – Ты кто такой, чтобы читать мне морали?       – Я тот, кто подобрал твоего брата, кто прожил с ним бок о бок полтора месяца. Я тот, кто… – У меня запульсировали костяшки на правой руке. – Если бы однажды я не вмешался, его могли бы серьёзно покалечить. А может, и убить.       На площадке выше хлопнула дверь, и невидимая нам женщина звонко сказала кому-то:       – Я ушла, наполнитель куплю.       Через несколько секунд спускаясь быстрым шагом, она дошла до нас, кивнула Тимуру, покосилась на меня и побежала дальше вниз. Я проводил её взглядом, пока мог видеть, и повернулся к Тимуру.       – Я смотрю, ты у нас святоша, прям с крылышками? – Он снова сидел на подоконнике и сверлил меня злым Лёшкиным взглядом. – И как тебе на одних квадратных метрах с ядерной бомбой, нимб не расплавился ещё?       – Нормально. Привык.       Исповедоваться я не собирался, только не перед ним.       – Привык, значит. Ну-ну... – Тимур затушил бычок о стену и швырнул его в лестничный пролёт за моей спиной. Показалось, что он целил мне в лицо. – Годик потерпи его, потом поговорим – «норма-а-ально», – передразнил он меня. – Сначала мать всё с ним сюсюкала, теперь отец вместо неё, как помешанный твердит: «У него мамы нет, жалко его». Сам мелкого себе на шею посадил. Но мне-то что, главное, я к этой херне отношения не имею.       – Зачем ты мне это говоришь? – От обилия информации у меня ломило в висках. Я уже не хотел ничего знать.       – А чо такого? Так ты ж почти член семьи. – Тимур осклабился и выбил щелчком следующую сигарету из пачки. – Чего мелкий к тебе прилип, не пойму. Ты ему уже и личико поправил, а он всё равно к тебе вернулся.       – Его избили на улице.       – Ага. – Тимур прикурил так мощно, что почти всосал огонёк от зажигалки.       – Это правда. Я его пальцем не тронул.       – Такой стойкий? – Он медленно выпустил дым. – А мы люди простые, без заморочек. Как-то думал, вообще убью. Ему не мешает иногда вправлять мозги. Как мать разбилась… Выпила-то децл, тупо всё вышло. От отца адеквата ждать-не дождаться: только и пляшет перед своим Лёшенькой на цырлах. Не знаю, кто больше меня бесит. С мелким всё понятно, по нему психушка плачет, но отец должен понимать…       – Алексею надо вернуться домой.       – Ты его сдать хочешь, надоел? – Тимур захохотал. – Не-е-е, не торопись. Отец в больнице, волновать его нельзя. Не надо ему знать, что Лёшка здесь, а не в Италии.       – Но мальчику надо в школу.       – Терпит школа. Ты знал, что он загранку на свои хотелки променял? Санаторий опять же по боку.       – Загранка – это Италия? Санаторий зачем, Алексей болен?       В полученной от Тимура обрывочной информации я автоматически выстраивал логические цепочки, заполнял белые пятна. Это было привычно и позволяло держать себя в руках.       – Испугался? – Тимур спрыгнул с подоконника, подошёл к своей двери, постоял, приложив ухо к металлической обшивке, и вернулся обратно. – Зараза к заразе не пристанет, отдыхай. Отец на работе выбил мелкому путёвку для укрепления здоровья, пока восемнадцать не стукнуло, подсуетился, успел. Как Лёшик из-за бугра вернётся… вернулся бы: Италия – подарок на днюху, то прямым ходом отправился бы нервишки лечить. Но по чесноку, нам от него санаторий нужен, на всю жизнь. Ленка... Она с мелким как-то более-менее. Слышь, можешь ещё его подержать у себя? Одному ему жить в квартире, пока отец болеет – не вариант. Ты видел, на что он способен, братец мой ненаглядный, ему присмотр нужен. У тебя на глазах побудет пусть.       – А у тебя?       – Не-е-е, я его к себе не возьму. Мне пока на свободе погулять охота – срок за убийство мотать не тянет. И так не слава богу, ещё и гомосятина эта… Дальше что? Вот к тебе пролез без мыла. Как же ты купился-то, Назарчик, дорогой? – Тимур потянулся и снял с моего плеча невидимую пушинку, попутно выдохнув дым в лицо. Осклабившись, пошевелил пальцами в воздухе, словно растёр что-то невидимое. – С виду и не скажешь, что лох. Или ты тоже из этих, заднеприводных, и тупо пользуешь, раз сиротка бесхозная?       Только благодаря закалке, полученной за эти полтора месяца с Лёшкой, я не выкинул Тимура из окна. Чтобы успокоиться, я начал по одному сжимать в кармане пальцы левой руки в кулак, попутно считая каждый: сначала от мизинца к большому пальцу, потом наоборот.       – Ладно, ладно, ты лицом не играй, не надо. Мы пуганные. – Тимур сдавил сигарету зубами и на его лице заходили желваки. – Если тебе в ответку от меня раньше не прилетело, то не думай, что сейчас целым уйдёшь. Я мирный только с виду.       – Я не возражаю, чтобы Алексей пока остался у меня, – я едва совладал с голосом. Не начинать же снова драться?       – Ну и молоток!       Он снова как-то быстро повеселел. Как они всё-таки похожи с Лёшкой – эти перепады настроения...       – Что бы там мелкий не говорил, я в эти его педрило-штуки не верю. Но он мне пока что брат, и если ты... – Он ощутимо ткнул кулаком в моё плечо.       – Я сказал уже, я его пальцем не тронул. – И тоже толкнув его в плечо.       – Я всё думаю, как ты с ним? – Тимур не обратил на мой жест никакого внимания. – Размазать его по стене не тянет?       Я бы мог много что рассказать Тимуру, просто поговорить, пожаловаться, спросить совета, если бы он был нормальным братом Лёшке, а не козлом с похожим набором генов. Тимур, лишь бы не заморачиваться, лишь бы ему было удобно, пошёл у Лёшки на поводу и разрешил проводить опасные эксперименты. Что это за брат такой?       – Ты вот припёрся такой весь из себя… Думаешь самый умный? – Тимур оперся на подоконник, скрестив руки на груди. – Думаешь, его тут пытают бедненького? Я пробовал по-всякому, ничего не помогает: не хочет он вести себя по нормальному. Чуть что не так скажешь – бесится, доказывает, орёт, наглеет… Не выдержишь иногда, бывает, так у него чердак срывает в секунду – сбегает из дома, мы с отцом проходили. Мелкий всегда психованным был, только мать могла его уговорить. Так и лип к ней: сюсюкались вечно, вечно в обнимку, как приклеенные. А сразу после похорон такое нам устроил!.. Ему лет десять было. Я не стерпел... Искали его потом два дня. Год назад мы искали уже-е… неделю, наверное. Сколько нервов это стоило, а сколько бабла ушло-о-о. Отец, наверное, весь местный козлятник «кормил» от шофёров до генералов, пока сы́ночку не нашли.       – Из-за чего он тогда сбежал?       – Связался в школе с каким-то недоумком, мутная история. Мелкий тогда даже Ленке ничего не рассказал – что и как. Он в то время или отмалчивался, или без затей посылал. Друзья у него, скажу тебе… Это отдельная песня. Чуть из школы не вылетел, ну я и запретил ему подходить к этому хмырю, но кого он слушает? Я сорвался. Всего пару швов, делов-то, а гипс просто так навесили, подстраховаться. Зато мелкий сразу в себя пришёл: ниже воды, ниже травы. Отец говорил, что даже учиться стал лучше.       – Раз сейчас Алексей не дома, значит, не помогло такое… воспитание? – Я едва мог шевелить занемевшей от бешенства челюстью.       – Заниматься его воспитанием, смотрю, целая толпа. Может, хочешь меня жизни поучить? Ты ему – никто, а мы – семья, мы лучше знаем. Да если бы ему не исполнялось восемнадцать, на хуй бы я его послал с его причудами, а не к тебе в руки. Слушай, – он сплюнул, – а ты чего пальцы гнёшь, я не пойму? Или думаешь...       – Тимочка, может, вы в дом пойдёте? – Откуда ни возьмись, за моей спиной материализовалась Лена – я даже вздрогнул от неожиданности.       – Мась, иди домой. Я в порядке. – Тимур быстро нарисовался рядом со мной и словно терминатор железной рукой, обнял меня за плечи. – У нас с Назаренком всё хорошо, иди.       Мы так и стояли, улыбаясь, как дауны, пока Лена наконец не скрылась за дверью. Тимур ещё сильнее сжал моё плечо – я скривился от боли, рывком высвободился и отошёл в сторону. Тимур, шагнув к стене, ударил по ней несколько раз кулаком, потом пнул ногой. Взвыл от боли, выматерился, дохромал до окна и вперил в меня взгляд.       – Трахаешь его?       – Ты с первого раза не понял? Я с Алексеем… – я беспомощно закрыл глаза, понимая всю тщетность попыток хоть что-то объяснить.       – Не, не, не-е, избавь меня от ваших пидорских подробностей. Если он согласен, то пользуй, не моя забота. Воспитывай, трахай – мне похуй. А этот... Гомик нашёлся! По-онял он, видите ли, про себя многое. Что этот маменькин сынок понять-то может? Он никогда ничего не делал сам, с рождения жил на всём готовом, как в попку с пелёнок начали дуть… Во! – Тимур согнувшись, начал хлопать себя по коленям и ржать. – Пусть теперь… – смех так и душил его, – и подолбят в неё, родимую, чтобы он понял, что жизнь штука тяжёлая. Будет ему лечение от гомосятины его.       Неожиданно перестав смеяться Тимур, замерев в полуприседе, спросил:       – А ты и впрямь из этих? А с виду и не скажешь.       – А ты из каких?       Мы какое-то время стояли молча. Я видел, сколько всего в нём было Лёшкиного, и жаль его было тоже, как Лёшку, запутавшегося и несчастного. Давно большого мальчика, обиженного на младшего брата, что забрал у него внимание матери.       – И что Лёшка в тебе такого увидел? – Тимур пыхнул сигаретным дымом и скривил губы, будто собирался цикнуть сквозь зубы.       – Не надоело?       – А ты послушай, послушай, тебе полезно. Мелкий, когда не говнится и не выёбывается, лезет с какими-то разговорами, спрашивает, спорит, кричит, ржёт, как конь, матерится. Пробовали отучать, но – мимо. Он заводной, весёлый, если очередной хуйнёй не страдает, конечно. А ты – тугой, правильный весь, как памятник гладенький. Смотри! – Тимур набрал полный рот дыма, округлил губы и начал быстро его выдыхать. – Бля, – расстроился он, разогнав облако рукой, – а вчера получилось. – Без дураков, если бы я не пришёл, неужели не допёр бы, что мелкий комедию ломает?       – Сообразил бы со временем. Он слишком разборчивый для бомжа.       – Разборчивый? Как ты красиво, аж по писаному, – хмыкнул Тимур. – Каша для его величества – блевотина, бутеры готов метать целый день, а лучше в одну харю батон колбасы сожрёт: сидит и откусывает, как сникерс. И подушек-то нам надобно побольше да помягче, и в комнату к прынцу без стука ни-ни, вещей не касайся. Площадь у него, видите ли, личная нарушается и аура протухает. Разговаривать будет, когда соизволит быть в настроении. А когда ему что-то от тебя надо, соловьём разливается. Откуда он такой вообще нам на голову свалился, с фортелями своими?       – Он худой, как от недоедания. Сначала вообще на полу спал...       – Недо... чего? – Тимур закашлялся в приступе смеха. – Он жрёт, как прорва, но на психе всё как в топке сгорает. А на полу ему нравится спать, и если не будить, так до обеда проваляется: по ночам в свои игры нарубится, задрот, потом отсыпается. Мужик, давай в открытую: денег буду давать за мелкого – за постой, за хавчик, только подержи его у себя. Я его больше получаса не выдерживаю, сорвусь и правда покалечу. Ленка, прикинь, тихоня тихоней, а с катушек слетела, как вас в подъезде срисовала, всю печень мне проела. Грозилась свёкру доложить. Но я её прижму, не пикнет, только скажи ей, что ты в теме и согласен. А то она думает, что ты её Лёшика запугал и насильно держишь. Уссаться, кому такое добро нужно! ***       Лёшка пришёл на кухню злющий, сел на пол у стены и уставился на меня:       – Ну и что?       – Ты готов разговаривать?       – А что разговаривать, я плохо себя веду, вещи раскидываю, посуду не мою, думаю только о себе. Я больше так не буду.       – Всё?       – Ещё я наглый и капризный. Ничего не ценю, никого не уважаю, дурка по мне плачет и-и-и… Прости меня, – добавил он таким тоном, как, должно быть, дворяне когда-то благодарили прислугу за поданный чай.       – Всё?       – А ты разве не это хотел услышать? – Лёшка подался вперёд, едва заметно пригнувшись к полу. Словно наблюдавший за мышью кот перед прыжком.       – Значит, не помогло лежание. Может, завтра? – Я встал. – Иди, Лёш, спать, время двенадцатый. Я не хочу больше разговаривать.       Я особо и не надеялся, но попробовать всё же... Враньё, надеялся! Больше того, я был уверен, что Лёшка, если и не поймёт, что мне всё известно, то сам расскажет правду. Поноет, разведёт на жалость, обвинит всех на свете, но признается. Мне признается. Не запишет в надоевшее большинство, а всё расскажет потому, что я тоже для него особенный, кому можно доверять. Но, выходит, я из толпы ничем не выделяюсь, я – один из многих: такой же как его брат-недоумок, или ещё хуже – первый встречный. И меня просто использовали ради глупости, блажи, ради тупого прикола.       Лёшка, судя по лицу, над чем-то напряжённо раздумывал и уходить к себе не спешил. Я постепенно расслабился и словно перестал чувствовать: разочарование больше не давило цементной плитой. С холодным спокойствием я констатировал своё фиаско – не вышло у меня ничего: ни с Лёшкой, ни с чем.       – Я не понял, зачем это всё было надо! – Лёшка подскочил с пола, мгновенно оказавшись рядом. – Чего ты добивался?       – Завтра договорим, Лёш, если получится. На сегодня с меня хватит. – Я отодвинул его со своей дороги. – С утра надо машину в сервис отогнать. Коробка пробуксовывает.       – Завтра? Какая коробка?! Назар, скажи, ты чего хотел?       – Коробка передач. Спокойной ночи.