У меня тоже есть долг, сэр

Осень – самое красное время года. Если верить словам поэтов и акварелям художников. Яркое, невыносимое, взрывающее скучную буднюю реальность искрами красно-рыжей опадающей листвы, единственное настоящее, свежее время года. Вот только в реальности все гораздо прозаичнее; в реальности осень имеет скорее сизо-серый оттенок, мрачный, тусклый, унылый, размытый, нависающий над Лондоном тяжелыми свинцовыми тучами, бесконечно давящий на глаза, уши, и от того более настоящее, что лучше всего иллюстрирует все чувства Агнесс, когда она стоит посреди кладбища на похоронах собственной сестры. - Ты все-таки пришел. – Она не поворачивается, когда краем глаза замечает силуэт подошедшего мужчины: за столько лет совместной жизни привыкаешь отличать шаги, дыхание, прикосновения, силуэт мужа от всех других. - Да, я… мне пришлось отменить несколько важных встреч, и Георг будет чрезвычайно разочарован: он сейчас как никто другой нуждается в моей поддержке… - Значит, герцог Кентский нуждается, а родная жена – нет? – резко перебивает его Агнесс. – Ах да, точно, совсем забыла! Я же не имею никакого отношения к государственным делам. - Агнесс… Она – точное воплощение этой осени, реальной, холодной, суровой осени: прямая, худощавая, с жесткими темно-каштановыми волосами, убранными в прическу так, что ни одна прядь не выбивается из-под полей шляпки с вуалью, сжатыми в одну тонкую нить и едва подкрашенными губами, не терпящая никаких возражений. И такая же ужасно самовлюбленная, как осень, привыкшая полагать, что все на свете будет так, как она захочет без малейшего ее личного вмешательства. И она так не похожа на красивую, безумную осень поэтов. Ее короткие, сухие поцелуи так не похожи на всегда продолжительные, заставляющие буквально молить о большем, поцелуи Перси. Ее жесткие пряди так не похожи на мягкие, темные – с проглядывающимся иногда рыжеватым оттенком – пряди Перси. Ее глаза, спокойные, светло-серые, суженные, так не похожи на по-кошачьи круглые карие глаза Перси. Удивительно, как могут отличаться друг от друга родные сестры. Что-то попадает Агнесс в глаз, и она снимает – осторожно, чтобы не порвать тонкую ткань – перчатки, чтобы это убрать. Ее ногти, как всегда, подстрижены – ровно, аккуратно, идеально. Ногти Перси были ярко-красными. Как кровь, до которой она могла иной раз прокусить нижнюю губу; как вино, которое приносил с собой Халлем во время каждого своего посещения; как буква «А», вышитая на груди у Эстер Прин; как фонари, висящие над входными дверьми на улице, где они чаще всего бывали вместе; как рясы крадиналов; как розы, которых ей никто никогда не дарил. Как осень – красная, невозможная, небывалая осень поэтов, писателей, художников, музыкантов, практически выдуманная. - Ты ничего не понимаешь, Агнесс. - Разумеется, куда уж мне! Вот только ты мог бы отложить все эти дела хотя бы ради памяти Перси. Хоть она-то была тебе дорога? - Перси меня больше не касается. - Видимо, с тех пор, как с ней стало сложнее изменять собственной жене. - Ты ничего не понимаешь, - устало повторяет Халлем. – У меня есть долг перед государством и герцогом. Она имела привычку кусать ногти, сидя в кровати, пока Халлем наливает им обоим вино. Может быть, чтобы заглушить свою совесть; может, пытаясь заглушить истинную себя. Теперь, когда она мертва, когда ее гроб уже в земле, это дело других. Черви помогут ее телу разложиться в земле; точно такие же паразиты, только в человеческом обличии, займутся разложением ее личности, ее совести, ее памяти на поверхности. А самое страшное – что Халлема это уже не волнует. В глубине души он тоскует по ее голосу, ее поцелуям, по ощущению ее нежной плоти в его руках, но не более того. Когда-то в детстве Мод научила сына, что, когда игрушка ломается, и ее уже никак нельзя починить, ее остается только убрать в чулан и начать играть с другими. Перси сломалась сама. А раз так, значит, это его не касается. В его руках еще много игрушек, которые предстоит сломать.

***

Гроб начинают засыпать землей, и Агнесс наконец-то поворачивается к мужу. - У меня тоже есть долг, сэр. Перед моей семьей. Моей. И ты к ней больше не относишься.