Post Mortem

I. Psychopompos Река медленно и бесшумно катила свои серые воды, отливающие шёлком, без единого всплеска скользя мимо серых камней берега. Ни звука не рождалось в стылом воздухе, ни единый вздох ветра не доносился до стоявшего на берегу, и запахи как будто не существовали в этом выцветшем мире. Ганнибал неторопливо отбросил тяжёлый тёмный плащ и опустился на колени, погружая пальцы в бессветную текучую глубину. Вода оказалась лёгкой, прохладной, стекала с кожи каплями, ни разу не сверкнувшими под низким небом. Поднявшись, он зашагал вдоль берега, пока за утёсом не увидел цель своего долгого, долгого, долгого путешествия. Наполовину вытащенная на мелкие прибрежные камни, чернела на фоне округлых волн узкими боками лодка. Весло небрежно валялось рядом, как вещь лишняя и ненужная. А возле лодки, облокотившись на высокую отвесную скалу, стоял и смотрел на приближающегося во все глаза психопомп – перевозчик умерших душ. Ганнибал не отвёл взгляда и не опустил веки, всматриваясь в того, кто станет его проводником туда, откуда нет возврата. Он был непостижимо, невозможно юн – красивое, чётко вылепленное лицо, мягкие вьющиеся пряди окаймляли гладкий лоб, а глаза под тёмными ресницами отливали голубизной, как оставшиеся в подлунном мире аквамарины в ожерелье полузабытой женщины. Синее одеяние его было укорочено, открывало босые ноги и обнажало гладкие смугло-белые руки. Весь он был цвет и жизнь в этом царстве блеклости и смерти, выросший на камне экзотический цветок, последнее напоминание о целовавшем его когда-то солнце. – Приветствую тебя, о новоприбывший! – воскликнул психопомп, когда Ганнибал подошёл к нему совсем близко. Голос его был неожиданно сильным, низким, поставленным, так что, показалось на мгновение, поверхность воды покрылась летучей рябью. – Я бы мог сказать «Здравствуй», но это бессмысленно в том месте, где мы оба оказались, – вежливо ответил пришелец, отбрасывая с головы капюшон. Перевозчик рассмеялся, показывая белоснежные крепкие зубы. – Каждый, приходящий сюда, приносит на устах своих новую историю. Но все они должны заплатить мне, чтобы перебраться на тот берег. У тебя есть обол? Ганнибал молча протянул юноше тусклую серебряную монету, на которой виднелась полустёртая чеканная сова. На мгновение их пальцы соприкоснулись, и пришелец почувствовал ток крови и биение жизни под тёплой кожей, вдохнул запах живого тела, услышал ровные толчки сердца. – Я могу перевезти тебя, – взвешивая монету на ладони, проговорил перевозчик, пытливо вглядываясь в стоящего напротив мужчину. Лицо пришельца было как бы высечено из камня, прямые волосы наискосок спадали на лоб, а тёмные немигающие глаза и странно очерченные губы делали его похожим не на человека, а на древнего демона. – Ты Харон? – Меня называют так, – пряча монету в висевший на поясе кошель, ответил юноша. – Но это не моё имя. – Каково же твоё? – Я испил воды из Леты, чтобы забыть его – его и всё остальное. Скажи же мне своё, пока и ты не зачерпнул из реки забвения. – Меня звали Ганнибал, – всё так же рассматривая юного перевозчика, сказал мужчина. – Мне есть что забывать, но я не стану этого делать. – Твоё право, Ганнибал! – Харон навалился на нос лодки, сталкивая её в воду. Река запенилась под ней, забурлила, покрылась белой пеной. Перевозчик ступил на шаткое дно и протянул руку Ганнибалу, но тот легко шагнул и встал рядом с ним. Весло рассекло серый шёлк воды, и утлый чёлн двинулся вперёд. – Давно ли ты перевозишь души умерших? – Не знаю, – не переставая мерно работать веслом, отозвался Харон. На лбу у него заблестели крошечные капельки пота. – Тут не существует времени. Никогда ничего не изменяется. Всё так же течёт река, всё так же над ней простирается серое небо, всё так же солнце минуту назад скрылось за горизонтом. Только умершие приходят, и я перевожу их, взимая установленную плату. – Ты был на том берегу? – Единожды, когда пил из Леты. Но я не помню ничего. Я высажу тебя и поверну обратно. Видишь, вдали уже виднеется заросший асфоделями луг? Там я оставлю тебя, как оставляю всех, кто отдал мне свой последний обол. Оттуда ты пойдёшь дальше, в обитель слёз и печали. – Почему не могу я попасть в Элизиум? – Ну уж нет, – снова рассмеялся перевозчик, утирая лоб. – Я много повидал здесь. Такие, как ты, никогда не попадут на блаженные острова. Тебе повезёт, если ты не будешь низвергнут в тартар, окружённый тройной стеной мрака. – Откуда можешь ты знать, что решат судьи? – Я не судья, это верно. Но я вижу каждую душу, понимаю всех, кто случайно или по собственной воле оказались на пути в Аид – всё их прошлое, все тягости и несбывшиеся надежды, все тайны и преступления. Поэтому я помогаю судьям, и иногда они приходят на тот берег и спрашивают меня. Ты несёшь с собой тяжкие грехи. – Верно, – кивнул Ганнибал, – но и многие печали. – Нет, умерший! Ты не печален. Тебя обуяла гордыня, твой самый страшный грех. Ты хотел стать вровень с богами, но ты всего лишь смертный, и теперь я везу тебя в царство смерти. Ганнибал сжал губы, удерживая гневные слова. – И ты, Харон, всего лишь тень, приставленная к своему челну, чтобы бесконечно возить таких, как я. – Я перевёз многих, но таких, как ты, не видал, – улыбаясь бесхитростно, ответил Харон. – Когда я увидел тебя, я подумал, что мог бы встречать тебя там, под луной. А может, ты пригрезился мне, и твоё лицо когда-то вставало перед моими глазами. – Забвение – дар богов. – Поэтому так много душ устремляется к Лете. Жизнь человеческая слишком тяжела, страдания сопровождают её от первого вздоха до последнего, и груз их слишком тяжёл для хрупких плеч. – Но рядом со страданиями идут и наслаждения. – Лишь короткие вспышки молнии в бесконечном мраке ночи. – Я не хочу забывать ничего из того, что пережил. Нос лодки мягко ткнулся в графитовый прибрежный песок. Харон выпрямился, откинул назад кудрявые пряди, пальцы ног его цеплялись за тёмные доски, удерживая тело в равновесии. – Ганнибал, я выполнил свой долг. Теперь ты можешь идти дальше. – Могу ли я когда-то вернуться, чтобы продолжить наш разговор? – Нет, – покачал головой психопомп. – Отныне твой путь – только дальше, вниз, в пучины мрака и забвения. Пересекший Стикс никогда не ступит вновь на его берега. Ганнибал медленно кивнул и ступил на землю. Харон легко оттолкнулся от сырого песка и, не оглядываясь, стал грести назад. Мужчина, оставшийся в одиночестве на берегу, всё смотрел вслед синему хитону, пока он не скрылся за жемчужным туманом. *** II. Аtrium Луга по берегу Стикса покрыты были бледными асфоделями. Ганнибал шёл между цветами, не источающими запаха, приближаясь к виднеющимся вдали трём дубам на распутье трёх дорог. Листва дубов казалось выкованной из железа, а стволы – обитыми медью. У подножия мёртвых деревьев в каменных, грубоострых, несокрушимых креслах сидели три старца. Многоморщинистые их лица были неразличимо схожими, руки мёртво возлежали на подлокотниках, лишь выцветшие глаза задвигались, впились в пришедшего. – Назови своё имя, умерший, – проскрипел сидящий в центре. – Меня звали Ганнибал, о справедливый Минос, – выпрямившись, ответил тот. – Мойры записали все твои деяния, Ганнибал, – просипел сидящий справа, вынимая из-под сребротканой накидки истрёпанный свиток. – Теперь мы будем судить тебя согласно им. – Эак, много ли зла сотворил этот человек? – обратился к державшему свиток Минос. – Столько, что хватило бы на десяток других душ. – Может ли он говорить в свою защиту? – прохрипел сидящий слева. – Да, справедливый Радамант. Каждая душа может оправдаться в своих проступках, и мы должны её выслушать. Ганнибал окинул взглядом железнолиственную крону, камни под ногами, асфодели на обочинах дорог. – Мне нет оправдания, справедливые судьи. Но я хочу просить не за себя. – За кого же? – За юношу, перевезшего меня сюда. За психопомпа, сопровождающего умерших в их последнем пути. За юного Харона. – Чего же ты хочешь для него, гордец? – Он не мёртв. Он живой. Отпустите его назад. Вздох прошелестел по зазвеневшей листве. Радамант хрипло рассмеялся, закашлялся, как старый ворон. – Безумец, понимаешь ли ты, о чём ты просишь? Мёртвый или живой, он будет перевозить души, подобные твоей, и никогда не вернётся под луну. – Это жестоко и несправедливо, судьи. – Умерший, поистине ты не ведаешь, что говоришь! – Минос скрючил иссохшие пальцы, вцепился в холодный камень. – Что тебе за дело до перевозчика? – Я знаю, какая участь мне уготована, и не в силах её изменить. Но я могу помочь ему. – Это всё, что ты хочешь рассказать нам, безумец? Багровый огонь полыхнул в тёмных глазах Ганнибала, мимолётный, как удар сердца, короче взмаха ресниц. – Да, справедливые судьи. Минос долго смотрел на него из-под седых косм, потом заговорил: – Твоя душа заслуживает вечных мук в тартаре. Но мы решили по-иному. Тебе не будет воздаяния, не будет и прощения. Ты волен бродить по лугам, но не приближайся к Стиксу. А если захочешь, то можешь испить из Леты и забыть все свои печали. – Это всё? – Всё. Суд окончен. Ступай, безумец! *** III. Rex Каменистая дорога уходила вдаль, к скрытому во мраке и тумане горизонту, и Ганнибал неторопливо шагал по ней. Аид был пуст и необитаем, ни единая тень не встретилась ему, как будто мир был ещё юн, и ни одна душа ещё не рассталась с телом. Слева от него показались испарения страшных Стигийских болот. Оттуда доносился нескончаемый тихий стон, и Ганнибал обогнул их, страшась увязнуть в вязкой плотной жиже. Наконец он начал замечать далеко в стороне чьи-то тени – женские, мужские, детские. Они сторонились его, не подходили близко, как будто ощущая скрытую угрозу. Луга сменились растущими вокруг скалами. Хотя впереди у Ганнибала была целая вечность, он шёл, не останавливаясь, потеряв счёт времени, которого тут не было, не чувствуя усталости. Сандалии его мерно стучали по плотному гравию, не рождая многозвучного эха среди мрачных скал. Утёсы становились всё выше, а ущелье – всё уже, пока не превратилось в расселину, где с трудом могли разойтись двое. Казалось, ей не будет конца, как вдруг скалы разошлись, открывая ровную гранитную площадку, вознесённую высоко над царством смерти, круто обрывающуюся в неизмеримую глубину. Вдалеке в серой дымке виднелся Ахеронт, за ним – тихоструйная Лета, ещё дальше – огненный Пирифлегетон и впадающий в Стигийские болота Коцит; над равниной возвышались, еле видные, три дуба над судилищем, чернел в стороне мрачный тартар, золотились блаженные острова, а под самым горизонтом протекал Стикс. На самой площадке высились два золотых трона. Один из них был пуст, а на другом восседал сам сын Кроноса и Реи, брат Зевса, владыка обители мёртвых – Аид. Тугие кольца его бороды серебрились, складки чёрного одеяния были неподвижны, а лицо, не знающее солнца, было белым как слоновая кость. Больше на площадке не было никого. – Приветствую тебя, владыка! – промолвил Ганнибал, склоняясь в поклоне. – Зачем ты пришёл ко мне? – низким рокочущим голосом спросил царь подземного мира, глядя на него без улыбки. – Я хочу исправить то, что не успел. – Почему ты решил, что я позволю тебе это? – Я смиренно прошу тебя. – Хорошо, Ганнибал. Говори. – Справедливые судьи оставили меня бродить по твоему царству. Но на том берегу Стикса остался тот, который не должен быть в стране мёртвых. Я просил у них отпустить психопомпа, но они отказались. Теперь я прошу тебя об ином – позволить Харону войти со мной на асфоделевые луга. – Почему тебя печалит его судьба? Веки Ганнибала дрогнули, и короткий вздох вырвался из груди. Но солгать владыке он не посмел. – Потому что это моя вина в том, что он оказался между живыми и мёртвыми. Аид медленно поднял руку с зажатым в ней жезлом. За спиной загрохотали сорвавшиеся вниз камни. Ганнибал же продолжил, сжимая пальцы: – Я был обуян гордыней. Я хотел сравниться с бессмертными богами. Я отдал всё, чем обладал, чтобы стать равным олимпийцам, всё, вместе с ним. Но я не получил награды, я был низринут с высот своего всевластия в твою тёмную пучину, а тот, кто оказался мне дороже вечности, теперь перевозит души умерших. – Харон испил вод Леты, принесённых ему Гипносом. Он хотел забыть тебя и всё, что ты с ним сделал. – Подари ему покой, Аид! – Он обрёл его. – Нет! Если я не могу вернуть ему жизнь, то я хочу отдать ему хотя бы смерть. Аид молчал, всё так же без улыбки глядя на Ганнибала. Потом заговорил снова, и голос его был странно печален: – Однажды сюда уже приходил живой, хотевший забрать свою умершую жену. Его пение очаровало всех, даже меня, и я позволил ему взять её душу и вернуться с ней наверх. Но он не сумел сохранить её. Почему ты решил, что Харон пойдёт за тобой? – Позволь мне попробовать, владыка! – вскричал Ганнибал, воспрянувший от зародившейся надежды. – Хорошо. Ты можешь попробовать. Я разрешаю тебе приблизиться к Стиксу, но только единожды. *** IV. Canis Жемчужный туман всё так же окутывал медлительную реку, несущую свои тихие волны. Ганнибал стоял на самом краешке воды и смотрел, как возникает в призрачном мареве знакомый синий хитон. Харон грёб, всё так же стоя в своей узкой лодке, но у его ног, грея босые ступни психопомпа, уютно свернулся страшный трёхглавый Цербер, страж ворот подземного мира. Даже Ганнибал на секунду замер, поражённый его ужасным видом, но юношу, казалось, совсем не пугал уродливый зверь. Когда челн достиг берега, Харон улыбнулся, потрепал пса по тому месту, где три шеи переходят в загривок, и ловко ступил на влажный песок. – Приветствую тебя, Ганнибал! – воскликнул он, бросая весло на дно лодки. – Не думал, что увижу тебя вновь. – Пойдём со мной. – Куда? – Я проведу тебя по лугам, где ты не был. Улыбка снова осветила юное лицо. – Хорошо. Цербер пока постережёт мою лодку. Он доверчиво подал свою тёплую руку Ганнибалу и сжал его холодные тонкие пальцы. Пёс зарычал, оскаливая все три головы, но не двинулся с места, выполняя приказ, и лишь рассматривал жёлтыми глазами две удаляющиеся фигуры. Харон оглядел своего спутника, прикоснулся на ходу другой рукой к его плечу. – Я знаю, зачем ты пришёл, Ганнибал, – тихо, мягко проговорил он. Их шаги звучали теперь согласно, и длинные стебли травы качались и касались босых ног психопомпа. – Что ты видишь в моей душе, Харон? – Одиночество. Страх. Боль. – Почему ты пошёл за мной? – Потому что меня ведёт судьба. Ко мне явились Эринии и передали приказ Аида следовать на тот берег. Я приплыл и увидел тебя, как рок, от которого не уйдёшь. – Что ты помнишь обо мне? – Ничего. Возможно, мы были близки так, как только это может быть между людьми, а возможно, лишь мельком увиделись один раз в придорожной таверне. Но я знаю, что я захотел это забыть. – Почему же ты не боишься меня? – Чего может бояться тот, кто ушёл за последний предел? Но не только из-за этого я иду сейчас рядом с тобой. В тебе много зла, но для меня его уже не осталось. Они шли и шли, юноша говорил и говорил, а Ганнибал с ужасом видел, как бледнеют его ярко-алые губы, как стекает румянец со щёк, сереют лазурные глаза, чернеет синяя одежда. Харон выцветал, терял жизнь, превращаясь в тень самого себя. Вот его дыхание затруднилось, задрожали руки, колени подкосились. – Ганнибал! – воскликнул он, не понимая, что происходит, бессильно падая на землю. В серых теперь глазах плеснулся страх и тут же погас, придавленный неодолимой апатией. Ганнибал подхватил обмякшее тело и понёс дальше, прислушиваясь к тому, как всё реже и реже бьётся сердце, пока наконец оно не остановилось вовсе. Тогда он опустился на землю, бережно держа Харона на коленях и прижимая его голову к своей груди. – Недалеко же ты ушёл, смертный, – раздался над ухом насмешливый голос. Рядом с ними стоял в венке из тёмно-красных, почти чёрных маков Гипнос; из-под цветов выглядывали крохотные переливчатые крылышки. Бог обошёл вокруг, покачивая головой, полуприкрыв тёмные глаза. Ганнибал молчал, не отнимая головы Харона от места, где когда-то билось и его сердце. – Когда этот мальчишка явился сюда, я принёс ему вод Леты в золотой чаше. Он выпил их и забыл тебя, став хорошим перевозчиком. Если бы не забыл – пропал бы, сгинул в болоте. – Почему я не могу забрать его? – тихо, осторожно прошептал Ганнибал, как будто боясь разбудить спящего. – Почему не можешь? Забирай, он твой! – Гипнос язвительно расхохотался, и маки на его голове закивали крупными головками. – Но живым не место в царстве Аида. Таков непреложный закон мироздания. – Ни жизни, ни смерти, – ещё тише проговорил Ганнибал, прикасаясь губами к кудрявой макушке. – Ты же хотел бессмертия? А он его получил. – Нет! Не этого я хотел! Я не знал, что случится! Бог лишь пожал плечами, и крылышки его сложились изящно. – Это уж не моя забота, умерший. Аид разрешил тебе приблизиться к Стиксу, ты это совершил. Чего тебе ещё нужно? Ты и так просил о слишком многом. – Я всего лишь хочу исправить содеянное. – Есть вещи, которые даже мы, боги, не можем изменить. Мойры ткут нить судьбы, и если твоя судьба – никогда больше не увидеть возлюбленного, – что же, так тому и быть! Ганнибал поднялся, и, не отвечая, побрёл со своей ношей обратно, к берегам Стикса. И пока он шёл, лицо Харона постепенно порозовело, грудь приподнялась, вдыхая воздух, и наконец он открыл ясные голубые глаза. Цербер, завидев возвращавшегося, вскочил, качнув лодку, стал облизывать тремя языками руки психопомпа. Ганнибал же стоял в отдалении, видя, как уплывает челн, как не оглядывается стоящий в нём человек. *** V. Gaudeamus Времени не было в царстве Аида, не сменялись согласно круговороту живого мира день и ночь, лето и зима, лишь нескончаемой вереницей шли и шли новые души. Ганнибал сидел неподвижно на камне, глядя на простирающуюся перед ним равнину. Никто не мог сказать, сколько он пребывал там, разве что психопомп мог бы пересчитать оболы, отданные ему за переправу, и узнать, скольких он перевёз после их последней встречи. Времени не было, но не было и забвения, и как бы ни манили Ганнибала обещавшие покой воды, он не двинулся с места. У него не осталось ничего, кроме памяти, и он не мог потерять ещё и её. Иногда на горизонте возникали чьи-то тени – те, что расстались с жизнью по его вине, и другие, но никто ни разу не потревожил его. Наверху сменялись цари, рушились и восставали новые государства, хлебопашцы прилежно бороздили грудь земли-Геи, а он всё глубже и глубже погружался в тоску и отчаяние, недвижный и безмолвный, как надгробное изваяние. Пока однажды он не повернул голову и не увидел рядом с собой темноволосую женщину в шёлковом струящемся зелёном одеянии. Она тихо сидела на шершавом валуне, выпростав руки из широких рукавов, затканных цветами граната, склонив голову набок, рассматривала его внимательно. – На твоём лице скорбь, – тихо и ясно проговорила она, не спрашивая, а утверждая. – В твоём мире множество скорбящих душ, царица, – голос Ганнибала после долгого молчания был хриплым и шипящим. Персефона улыбнулась ему, как улыбаются неразумному ребёнку. – Моё царство обширно, но две трети года я провожу наверху, с матерью. После солнечного света мрак кажется особенно ярким. – Мой свет остался на том берегу Стикса. – Я долго думала, как помочь тебе. Ганнибал вскинул голову, глянул недоверчиво, нахмурено. – Царица, не обнадёживай меня пустыми обещаниями, как твой величественный супруг. – Мой супруг не обещал тебе ничего. Не его вина, что твой возлюбленный навечно прикован к своей ладье. – Ему не даровали ни жизни, ни смерти, и я никогда больше не смогу увидеть его. И это я виновен в том, что он сейчас перевозит души умерших, а не возлежит рядом со мной на прохладной траве. Я, только я виновен в том, что легкомысленно променял его на пустую мечту. И в том, что он захотел забыть всё наше прошлое. – Ты винишь себя, и это хорошо. Гордыня стала причиной этого, и ты научился смирять её. – Что же мне делать, Персефона? Скажи, зачем ты пришла? – Зёрна граната могут упасть в землю и дать новые ростки, – певуче проговорила женщина. – Я не могу даровать тебе жизнь или ему смерть. Всё, что я могу дать вам – вот это. С этими словами она вынула из рукава широкого одеяния крохотную веточку, всю сплошь золотую, с продолговатыми узкими закруглёнными листьями. Она тихо светилась изнутри, и даже издалека чувствовалось тепло, исходящее от всё ещё живого растения. Ганнибал вздрогнул, не в силах отвести взгляд от этого маленького кусочка солнечного света, бог весть как занесённого в этот тёмный мир. – Посмотри, смертный! Эта ветка – из моего сада, который находится далеко на востоке, в мире живых, но куда даже им добраться нелегко. Я сама срезала её на исходе того дня, когда должна была снова возвратиться сюда. Если ты примешь её, то сможешь покинуть тёмный Аид вместе со своим психпомпом. Ганнибал вскочил, но богиня предостерегающе подняла бледную тонкую руку. – Постой! Я не всё сказала тебе. Это – не воскрешение; это – новое рождение, множество рождений, бесконечная цепь мучений и страстей, встреч и расставаний. Я дарю вам вечность, но вечность страшную. Готов ли ты? – Мы встретимся? – Если ты сумеешь его разыскать. – Он узнает меня? – Если сможет полюбить тебя. – Буду ли я всё помнить? – Возможно. – Какова цена? – Неизбежное расставание. Никогда вы не достигнете покоя, даже если найдёте друг друга, и если это будут муки, то муки вечные. – И всё? – Чужая кровь. Кровь и плоть. Ганнибал прижал ладони к лицу. Перед его внутренним взором возникли и зазмеились вдаль две дороги в две вечности. В одной из них у него не было ничего, кроме воспоминаний; в другой могло не стать и их. И выбор этот был во стократ мучительней, чем все те, что он уже сделал в своей жизни и после смерти. Долго, невыносимо долго сидел он так. Потом он отнял ладони от лица и протянул левую руку богине. Зажав крепко золотую ветвь, он бежал вперёд, туда, где над рекой стелется жемчужный туман.