наперегонки

Четверг подкрался незаметным призраком, осев в легких пылью оправданного опасения и размытым чувством вины. За школьными окнами все так же скучно и однотонно, однако не из-за погоды, а из-за намертво, без пузырчатых пробелов, приклеенной к стене пленке нагнетающей безысходности. Она липнет, как осьминожья присоска учительскими словами о скорых выпускных экзаменах и новых контрольных, докладов, устных ответов… Нет, это ни разу не помогает с моральной или умственной подготовкой к экзаменам, только выбивает всю охоту к каким-либо жизненно необходимым действиям. От домашнего задания пухнет голова еще в начале осени, и на правой руке мизинец отказывается шевелиться, чтобы выковырять остатки ластика с заляпанной высохшими жидкостями клавиатуры. Ночами трудно. Сон исчезает и становится понятием мистическим, кличется в узком кругу мифическим зверем на страницах волшебных сказок. Отсылка прямиком из детского сада, когда хотел казаться крутым и не спал весь тихий час, шумел и разговаривал тайком с соседями, порой нарочно привлекая внимание воспитателя, но скрываясь за крепко зажмуренными глазами и рвущимся на волю наивным смехом сквозь твердую линию сжатых губ. Попытка одурачить воспитателя, игры в поддавки со взрослыми, когда сам оказываешься одураченным, но не понимаешь развернувшейся ситуации, потому что смотришь из маленькой щелочки жмурящихся глаз и сеточки пушистых ресниц. Теперь же, в старшей школе, привыкаешь рассматривать происходящее с высоты птичьего полета, забравшись в укромное место на крыше школы во время урока спорта. У Чимина недомогание на нервной почве и справка от врача – абсолютно честная, пропитанная терпким сладким запахом витаминов для тонуса. После недавнего проливного дождя заметно распогоживается, пробуют вылезть на свет робкие солнечные лучи – еще теплые, не успевшие отморозить кончики пальцев до гладких ледышек. Ветер ненавязчиво раздувает волосы, обнимая ласковыми потоками с юга. Не холодно сидеть на высоте четвертого этажа в расстегнутом легком школьном пиджаке, он жесткий и неудобный, не прикасается к коже мягко и приятно, как ткань любимой толстовки, но у Чимина нет выбора, приходится терпеть натирающий хлопок и зудящий эластан. Сеул совершенно внезапно атакует запоздалое «бабье лето», и на лице невольно появляются отпечатки ярких клякс от разбрызганных красок улыбки. Периодически и невольно, а потом насильно стираются влажной, пропахшей таблетками, ладонью. Чимин не в том положении, чтобы радоваться согревающему пятну солнца, окутавшему по периметру. Тэхен не появляется в школе еще со вчера. И Чимин осознает, что это и его вина тоже. Здесь нет никакой жертвенности и дружеской отдачи умом и сердцем – все правда и по-честному, обгладывающая кости от остатков совести первопричина присутствует. Зря он спровоцировал Чонгука громкими словами не на ушко, без прикрытия отчитывая друга, завлекая тем самым горящие огоньки в глазах дьявола. Просчитал с точностью и до нужного момента. Сволочь. Невинно улыбается учителям на уроках, непонимающе хлопая большими глазами на английском, а потом блещет недешевым пирсингом с настоящими камнями и ублюдской ухмылкой. Теперь Чимин смотрит еще настороженней из-под толстой оправы очков и закрывает варежку, не желая пробудить адское пламя искушения в темном нутре Чонгука. Будет говорить только обрывочно кратко и по делу, условно незыблемо по четвергам после школы за свободным столиком у окна в coffee bay. А тем временем бессмысленные, наполненные дистиллированной водой сообщения Тэхену улетают в никуда, проносясь по речной глади плоским камешком, отскочив пару раз по поверхности и все равно утонув в пучине. Бесполезно. И неизвестно, отключен ли у друга телефон или тот просто бессовестно игнорирует, потому что до кнопки вызова палец не дотягивается, замирая на полпути выключением экрана. Чимин не пытается извиняться, лишь прощупывает почву, осторожно придавливая землю ровной подошвой, не делая полный шаг, потому что иначе увязнет в грязи. И отмыться будет уже невозможно. Он отчего-то уверен, что Тэхен уже к следующей неделе отойдет самостоятельно, сделает непринужденный вид и продолжит плыть по течению - ему просто наскучит сидеть взаперти четырех неровных стен и дуться на собственные домыслы. Тэхен не обидчивый, пусть и накручивает себя без повода, вместо расслабляющего хобби, а Чимин не привык извиняться и всегда мыслит чрезмерно рационально. Они стали общаться еще со времен младшей школы: поначалу неаккуратно, потихоньку сближаясь, сами не замечали, как делали небольшие шаги в сторону друг друга. Изначально у обоих был свой маленький мирок с определенными людьми и вещами, в нем были положены определенные устои и правила, абсолютно индивидуальный образ жизни. Но где-то на пороге занимавшегося подросткового возраста мирки раскололись, а побитое стекло слиплось с инородными кусками и превратилось в уже однородную массу. Окружающие называют такое явление дружбой, но ни Тэхен, ни Чимин ни разу за весь период общения не назвали друг друга друзьями. Между ними нет недопонимания и ярких конфликтов, в итоге все взрывы перетираются в пепел и осыпаются на поверхность застывших горных пород. Без извинений и лишней воды в разговорах – бесполезная трата времени. Обоим с детства были чужды такие понятия, как «дружба», «любовь»: кто такие друзья и когда заканчивается тонкая грань между духовным и половым влечением, превращая их в любовников? Зачем общество придумало и навешало ярлыки человеческим пластичным, перетекающим из одной вариации в другую, в зависимости от характера и понятий о мире, чувствам? Слишком по-разному ощущается, чтобы запихивать в стандарты, подгоняя под стереотипы. И слова слишком интимные, чтобы произносить вслух; можно подумать: «мы с ним, наверное, друзья», но не кричать каждому встречному, разбавляя чужое циничное пространство искушением подпортить другому жизнь. Предательство, ссоры, недопонимание… навязчивость. Всего этого нет, если нет условностей – так свободнее, есть место расправлять подбитые крылья. В любом случае, в подростковом возрасте – проще. Однако потребность друг в друге ощущается вдвойне, когда нет обязательств, порой, ждешь обычной прогулки до любимой кофейни с подкожным зудом и скучаешь по летним ночным вылазкам с длинными густыми разговорами о создании вселенной. Тэхен часто говорит что-то бредовое, а Чимин находит этому логическое объяснение и придает рационального смысла, расставляя только что выловленные из ниоткуда точки над «и». Полученные совместными экспериментами метафоры записываются после в блокнот или заметки на телефоне, помечаясь незамысловатым «ц» с точкой. Никто, отыскав, не понимает, а для двоих – целая вселенная и нервный смех сквозь зубы. Поэтому Чимина так же, вдвойне, расстраивает, что Тэхен начал изменять принципам – влюбился и утверждает: так оно есть. Что, хен, я правда это чувствую, кажется, это оно. А Чимина в ответ передергивает и отбрасывает обратно к исписанным примерами листам; он должен хорошо учиться, чтобы поступить в престижный университет и обеспечивать семью. Не то чтобы особо хотелось гнаться за стадным инстинктом, просто необходимость колет между ребер – Чимин не сможет оставить родителей впроголодь и умотать на подержанной импале отца к обрыву. Увы. Они с семьей содержат небольшую столовую в тихом безлюдном районе, подальше от шумного центра города и суеты. Посетителей, разумеется, мало, как и прибыли, но Пак как-то держатся, добавляя в лапшу новые смеси специй, чтобы придать обычному блюду вкус, который заставит редкого посетителя вернуться за добавкой. А сам Чимин подрабатывает наигранной отточенной любезностью опрятного мальчишки официанта, раззадоривающего на щедрые чаевые. У него хорошие отношения с родителями, и нет попыток сбежать из дома в жизненном опыте, чего-то, вероятно, не хватает в материальном плане, но жаловаться глупо и иррационально. Последнее Чимин предпочитает искать в примерах, а не в реальной жизни. Ему так удобнее: тихо, мирно и без скандалов, чтобы не тратить попусту собственноручно собранную коллекцию здоровых нервных клеток, припасенную на будущее в тяжелой взрослой жизни за двадцать. А пока, в преддверии девятнадцати, все просто. Учись и работай – больше ничего не нужно, зачем забивать голову и просторное нутро хламом в виде чувств непонятной природы. Чимин никогда не лезет на рожон и против вредных привычек, потому что, опять же, - мусор. Слепленный из отсутствующей логики Ким Тэхена, которому нравится пробовать все «новое». Блестящие в темноте отходы не выделяются на фоне, а затаскивают глубже во мрак, в районы затхлых тесных подворотен и чернильных не выветривающихся разводов на коже. Сигареты, алкоголь, легкие наркотики, пирсинг, татуировки, вандализм – Чимин может перечислять вечно – ложное понятие свободы. Только Тэхену все равно нравится, нравится забываться и уходить от чиминовой перенасыщенной правильным реальности, пусть он и спешит за смертью, обманываясь дующими навстречу ветрами свободы, Тэхен хочет успеть как можно больше, прежде чем догонит собственную кончину. Не хочется лежать в гробу на поминках и размышлять о том, какая же скучная была у него жизнь, насколько сильно сморщилась кожа от количества прожитых лет, и внутри все сжалось в одну большую старческую болячку. Тэхен не хочет стареть. Он боится испортиться, стать похожим на протухший воняющий продукт из холодильника, к которому испытывают разве что отвращение. Страшно представить, что юношеская свежая красота может превратиться в размякшее и потекшее нечто, которое впоследствии все равно выкинут на свалку, продезинфицировав после помещение освежителем воздуха. У него в семье, в отличие от Чимина, достаток и размеренный темп жизни. У отца и матери свои проблемы, в которые Тэхен не рискует залезать, игнорируя периодически образующиеся скандалы, а у него – свои и намеками проскальзывающая самостоятельность, которую пытается выбить у родителей ненавязчивыми поступками. На самом деле Тэхену до ужаса трудно одному и все из рук валится: еда подгорает от избытка масла; вещи красятся и садятся, превращая некогда мягкую ткань в жесткую, а расходы распределяются неравномерно. Но он старается делать хоть что-то, дает никому не нужные советы хорошим знакомым и напутствия на будущее, когда сам им же не следует, выставляя себя в их глазах мудрым дураком. А после имеет привычку впадать в подобие депрессии, разворачивая мозг преувеличенными смыслами среднестатистических фраз. Между строк ничего нет, но Тэхен находит. Первый день сидит, с вылазками только на кухню и в уборную, в комнате под Дебюсси, рассматривая серые занавески, на второй достает заныканную на черный день бутылку егермейстера, давится, расплывается вместе с пейзажем и отходит к третьему дню, в который раз зарекаясь больше не пить. С языка еще долго не стирается приторная горечь. …Они всегда были слишком разными, но как-то по-особенному дополняли друг друга, принимая несвойственную им чужую сущность.

* * *

Мягкая музыка заполняет кофейню, создавая атмосферу гармонии с внутренним миром и дымящейся чашкой кофе, дожидающейся на стойке около баристы. Слегка угрюмого под натиском продолжительного рабочего дня и ранней смены, но мастерски знающего свое дело, улыбающегося легко и без примесей, просто потому что действительно нравится варить кофе. Он готовит для себя, в перерыве между натиском клиентов, мятный мокко, окрашивая кофейно-молочную пенку зеленоватым оттенком, таким же, какими воздушными мазками посыпаны кончики его волос. Бирюзовая мята смешивается с блондом и кофейными зернами – глубокий вдох – у Юнги идиллия. К сожалению, его внутренняя медитация и познавание дзена с полуприкрытыми глазами длятся недолго. Дверь с резиновым чпоком открывается, впуская внутрь тепла и уюта городскую суматоху, рев двигателей и взрывающиеся клаксоны. Зябко поежившись, Юнги отставляет только начатый стаканчик и подходит к кассе, прослеживая ревнивым взглядом по отношению к разрушенному покою за зашедшими подростками. Они минуют стойку, будто бы в правилах и не прописано: «в кофейне нельзя находиться, ничего не купив», направляются в самый тусклый угол у окна – там круглый столик и два жестких стула, не очень вписывающаяся в антураж мебель. Юнги фырчит, возвращаясь к мятному мокко, честно говоря, ему до фени, будут они покупать что-либо или нет, выгонит, если начнут отсвечивать. Мутноватые подростки, орущие на все заведение, часто сюда заглядывают, у них тут, можно сказать, притон ровно с четырех и до конца смены Юнги; что происходит после его ухода – он уже не в курсе, в это время парня больше заботит скребущая по задней стенке черепной коробки так и не начатая курсовая работа и выенные университетской жизнью нервы. Второй курс юридического и вечный вопрос: «какого хрена я тут забыл?» запиваются крепким кофе и заедаются большими непроглатываемыми кусками сухой ностальгии по школьным годам. Когда-то ведь он тоже так зависал компанией в их личном месте, где можно было осесть надолго, словно паразитическая бактерия, и разносить на всю округу пряные запахи недавно скуренной травки. Комбо красных от недосыпа и наркотического воздействия глаз, непринужденная сонливость и слоящийся мир: весело, прекрасно, хочется улыбаться. Юнги усмехается в полупустой стаканчик, отмечая, что еще ни разу не выгонял шкодящих старшеклассников, хотя каждый раз обещал себе. Потерявшись в мыслях, он не сразу замечает, как перед стойкой вырастает один из парочки подростков: тот, что пониже и в больших очках с толстой черной оправой. Он вертит в руках кошелек, заказывает капучино и спокойно ждет, пока приготовят, а Юнги краем глаза косит в сторону удобно упавшего в углу второго мальчишки. Тот крутит в пальцах ручку, перекатывая между средним и указательным, а потом огненные стрелы его взгляда ослепляют Юнги, заставляя вернуться к созданию узора молоком на пенке. Баристу не покидает странное ощущение, будто бы его только что просканировали лазером, спалив заживо душу и внутренности. Неприятно. Чимин специально ждет заказ у стойки, оттягивая время до новой встречи с Чонгуком с глазу на глаз, ему спокойнее наблюдать за размеренными действиями ловкого умиротворенного баристы, от которого приятно веет мятой, чем сидеть на стуле, скукожившись под взглядом угольных глаз. Чонгук играется – Чимин чувствует его оценивающий взгляд на своей пятой точке и невольно опускает края накинутой поверх формы толстовки ниже. Чем же они сейчас будут заниматься: учить интегралы? Да тут скорее Чонгук научит Чимина, объяснив тему по-новому, в своей извращенной вариации реальности, а потом выдаст дохуя смешную шутку про уединение, интегралы и практику. Чимин обреченно хмыкает, размешивая в капучино сахар. Ну да. - Ну что, чем займемся для начала? – медленно и осторожно спрашивает Чимин, опускаясь на деревянный стул, словно на мину времен второй мировой войны. Чонгук выстукивает пальцами на губах известный только ему ритм, вблизи утратив хитрый прищур готовящегося напасть гепарда, оставив только усталый совиный взгляд больших глаз и не выдохнутый воздух на кончиках губ. - Английским, - безмятежная сталь в голосе Чонгука слегка напрягает, но и позволяет расслабиться, он вроде не настроен враждебно, что-то незамысловато чиркая в блокноте для записей. Чонгук странный. У него какая-то своя четко выстроенная траектория логики, которую Чимину пока не удалось постичь. Он как уравнение с отсутствием корней и на первый взгляд красивыми числами, впоследствии вырастающие со скоростью геометрической прогрессии в неизвлекаемые корни. - Хорошо, что конкретно тебе непонятно? – Чимин выбрасывает из головы любимую математику, заменяя, на время, цифры буквами. Он немного удивлен чонгуковому выбору, потому что языки всегда казались чем-то незамысловатым и интересным, что можно проглатывать, как орешки, варьируя и сортируя по полочкам грамматику, особенности применения языка и отдельно собранную в кучки тематическую лексику. Изучение нового языка для Чимина было с роду тренировки перед системой математических складов. - Мм, - Чонгук на секунду запинается, поджимая губы, давая Чимину возможность обдумать его действия. – Вариации прошедшего времени, сложное будущее и что такое вообще пассив?.. У Чонгука такое искреннее непонимание в совиных блестящих лоском глазах, что Чимин забывает проглотить горчащий на поверхности языка кофе – он не совсем понимает: Чонгук вводит новые правила или демонстрирует неусвоенные старые? Правда не понимает, да. Серьезно. Это прикол такой? Забавы не перебесившегося мальчишки?.. - Чонгук, а… Сколько процентов ты набрал на переходном экзамене по английскому? – вопрос бесстыдно бестактный и неправильный. Чимин, ты идиот. - Не твое дело, - детская обреченность слетает с лица прозрачной жвачной пленкой, возвращая тлеющие угли на дне зрачков и являя оскорбленный оскал. Чонгук до последнего скрывает свои хиленькие успехи в гуманитарных науках, а, в особенности, в языках. Его до изжоги раздражает немощность своего мозга понять правила и прочувствовать структуру, чтобы без зубрежки и на автомате; приходится работать до последнего пота и первых признаков промозглого насморка, иначе никак не выбиться в рейтинг лучших, а, точнее, занять в нем первое место. У Чонгука такой принцип: все или ничего. Ну, да, максимализм. Однако, дающий корни из глубокого детства, прорастая на поверхность сорняками, ничем подростковым здесь и не пахло. А Чимин кусает губу и пытается исправить ситуацию, понимая, что задел что-то, еще дергающееся в приступах предсмертной агонии, хотя давно должное подохнуть. - Давай тогда начнем с форм пассива, у нас скоро по нему проверочная… В пальцах заметно унимается дрожь вместе с полившимися из чиминовых уст объяснениями; Чонгук внимательно впитывает в себя каждое слово, выделяя всему свое место в определенном участке мозга. Сейчас Чимин для него не одноклассник-задрот, удачно попавшийся сосед по парте, а наставник и репетитор, помогающий проломать очередной путь к лучшим местам. Поток концентрации прерывается на закравшихся лишних мыслях, когда Чонгук подмечает пухлые контурные губы Чимина, двигающиеся в такт вибрациям его голоса. А потом накатывает кипящей лавой осознание: помощь?! Чонгук никогда не опускался до просьб о помощи, а теперь сидит в провонявшей горечью кофейне и прилежно внимает каким-то чужим дерьмовым попыткам помочь. Из жерла начинают выплескиваться огненные, дымящиеся сгустки, однако, не лишая самоконтроля и не задевая судорогой мышцы лица. Нарциссовое самолюбие непоправимо задето, и обнажены обглоданными костями естественные человеческие факторы. Чимин уже подпущен слишком близко, его осведомленность в чонгуковой жизни переливается через край, шипящими взрывами обрушиваясь на лаву. Какого, мать его, хрена, Пак Чимин?! Упс. Кто-то вступил в игру на равных. Чонгука внутренне передергивает, и только бровь на секунду взлетает вверх, возвращая выражению обыденную хмурую отрешенность. Во вновь обретшую свой дзен кофейню врывается буря старшеклассников, срывая купол долгожданного спокойствия, так долго и тщательно выстраиваемый Юнги. Проскальзывает мысль, что чаевых он точно не получит, если сгоряча наорет на дохуя шумных парней, поэтому бариста лишь сужает глаза в натянутой улыбке, лелея надежду, что хоть один из новоприбывших закажет напиток. Приготовление кофе помогает восстановить навсегда утерянные нервные клетки. - О, здорова! – беспрерывно гогочущий блондин оглушительно подскакивает к стойке, заставляя Юнги поморщиться от факта их знакомства. – Ты теперь во вторую смену, что ли? - Сократили количество работников, приходится пахать за двоих, - невозмутимо отвечает Юнги, протирая стойку и шевеля губами минимально, лишь бы не привлечь внимания к непрофессиональной беседе. - Нихуясе… Когда ты учиться-то успеваешь, старик? - Когда и где приходится, Намджун. Я не обязан перед тобой отчитываться: либо заказывай, либо вали. Они с Намджуном познакомились в конце августа, перед самым первым сентября, когда парень зачастил в кофейню с утра пораньше перед уроками, порой он ждал прихода Юнги под дверью, молчаливо безропотно предвкушая открытие. Дописывал конспекты в семь утра, перебарщивая с эспрессо, под пристальным незаметным наблюдением Юнги. Только последнему больше импонировал задумчивый, не без тайн и заранее расставленных возможностей, Намджун, чем компанейский быдловатый гопник с района. - Окей, тогда сооруди для меня кофе недели. И с сиропами не переборщи, - «дружеский» подкол получает ответ в виде искрящихся в глазах грозовых молний. Юнги перебирает мяту в пальцах, запуская руку в волосы, пытается унять раздражение закушенной губой и сгребает с подноса намджунову мелочь. - Ты курил только что? - Да, что в этом такого? - Сделай шаг от стойки назад, - сам Юнги не двигается с места, застыв около раскрытой кассы со смятыми купюрами в руках. - Юнги… у тебя пмс? – Намджун снова пытается, упорно отказываясь снимать маску полнейшего дебила в глазах баристы, но отбитого крутого парня – в компании подобных. - Я вчера бросил. А теперь отойди. Касса закрывается раскатистым звенящим звоном оркестра колокольчиков; Намджун, принимая поражение, поднимает руки вверх и делает шаг назад, при этом чуть не врезавшись в прошмыгнувшего мимо Чимина с неподъемным рюкзаком на одно плечо и пустым стаканчиком из-под капучино. - До свидания, - бросает он улыбчивое баристе, вызывая у Юнги всплеск растерянности и сиропа – мимо кружки. - Блять… - цедит он, провожая разверзшимся морским штормом взглядом неприятного спутника вежливого парнишки в очках. Они одновременно скрываются в водовороте городской жизни. - Я же просил не переборщить.