наперегонки

Весь следующий день шел дождь. Он заливал своими слезами дворы и улицы, начавшие отцветать клумбы, грядки со скорым урожаем, а еще – человеческие души. Вот так, заполняя оставшиеся 22% тоскливой мутной жидкостью, в отражении которой не разглядишь и собственного лица. Бывает, смотришь в отражение в зеркале и не понимаешь – кто смотрит с той стороны? Кажется, совершенно другой, незнакомый человек повторяет движения, не ошибаясь в миллиметрах направления. Незнакомец – он страшный; он – не я. Чонгук устало проводит ладонью по запотевшему окну, в надежде разглядеть что-либо снаружи, что-то ярче серого бесплодного оттенка, однако сейчас даже детская площадка, пестрящая радужной окраской, обрела зернистый темный цвет. За окном уныло завывает ветер, беспорядочно гоняя полуголые беззащитные ветки кустов и слабых деревьев; они прерывисто колыхаются, будто пытаются вырваться из оковывающих кандалов, беззвучно кричат о помощи. Их писклявый немой крик застревает у Чонгука в голове, он беспомощно смотрит на влажную ладонь, где по линиям жизни скатываются грязные капли с запотевшего стекла. Безликие серые люди в плотных спортивных куртках и когда-то светящихся чистотой кроссовках ступают по лужам, упорно держа руки в карманах. Они не высунут ладонь из иллюзии тепла ни под каким предлогом, даже если кто-нибудь будет протягивать им руку помощи – возьмись же покрепче, останься со мной. Сырость оседает во рту плесневелым привкусом. Чонгук все разглядывает собственную ладонь, в одиночестве стоя у окна во время большой перемены – он не хочет есть, он думает о том, что никто никогда не захочет протянуть ему руку. А даже если попытается, Чонгук сам оттолкнет и вывернет кисть для профилактики, чтобы больше не совался, не притрагивался к личному пространству одиночки, иначе в следующий раз раздробит фаланги об асфальт. Где-то вдалеке звучит сирена скорой помощи, она не вписывается в антураж, слишком громкая и кричащая об угрозе чьей-либо жизни. Она выкрикивает – жизнь, когда в атмосфере прозрачным дождевым паром – смерть. Чонгук ведет плечом и на мгновение смежает воспаленные веки – пора возвращаться в реальность, продолжать играть. В классе на удивление пусто и тихо – все умчались в столовую на большую перемену; вероятно, Намджун сейчас устраивает драку под аккомпанемент звенящих железных палочек и подносов, кое-где перемежаясь с обеспокоенными охами кухарок. А Хосок радостно визжит где-то на заднем плане, подбадривая. М-да, школьная рутина. Он мажет неосторожным взглядом по сдвоенным партам – Чимин неизменно сидит на своем месте, будто прирос к стулу и пустил в пол корни. А место спереди пустует – Тэхена нет, сегодня он на редкость жизнерадостен, что не скажешь об остальных учениках, на которых сказывается давление угнетающей погоды. Вероятно, пойманный в клетку зайчик сейчас ошивается где-то в радиусе метра от хосокова личного пространства, пытается участвовать в заварушке, чтобы его приметили, приняли за своего. Однако по правилам это невозможно – нельзя перепрыгнуть с одного положения в коллективе на ступень выше, так уж заведено в старшей школе. Чимин вздыхает выше нормы и выглядит совершенно разбитым, ему бы наведаться в медкабинет и попросить отпустить с уроков, но он слишком упертый осел, чтобы отпрашиваться, когда по-настоящему хреново. Выпотрошить из пластмассовой коробочки витамины, рассыпав по парте, трясущимися руками собрать по одной, сгрызть сразу две таблетки. Затем попытаться заесть обезболивающим, чуть не подавившись из-за сухости во рту. Чонгук мог бы поделиться водой, поступив по-человечески, но это не его дело.

* * *

- Пойдем, покурим? Мелкий дождик продолжал накрапывать, зернистыми каплями увлажняя волосы и школьную форму. Тэхен жмурится, бесполезно пытаясь стряхнуть скопившуюся на кожаной сумке воду. Он обреченно перевешивает ее через плечо и переводит мутноватый нечеткий взгляд в сторону Хосока, беспринципно держащего руки в карманах джинсов и ожидающего ответа. Хотя отрицательный в любом случае неуместен. - Пошли, - немного неуверенно, шлепая вымокшими конверсами по лужам. Летняя ткань не выдерживает осеннего натиска, звучно хлюпая скопившейся нерешительностью. В школьной подворотне на удивление пусто, будто все испугались губительной для фильтра влаги и горького привкуса пропитанного скорбным дождем табака. Жестяной мусор и пластиковые пакеты примяты грязью по углам, смешанные с вязкими плевками отплевывающихся от реальности. Здесь в ярких граффити на отколупывающихся стенах скопились потерянные подростковые души: несущие смысл только для узкого круга надписи, отпечатками черные знаки из сажи, ковер из сплющенных серых окурков, прилепляющихся к подошве. Место, в котором можно вдохнуть свободно, но подавиться вопросом: как бы не спалиться родителям? Сюда открыт проход каждому, сбившемуся с пути, а ночью, в сгущающихся сумерках, можно исчезнуть в нависающих ободранных высотках, закрывшись во флёре дыма. Хосок выуживает из пачки «красных» сразу две сигареты, протягивая одну Тэхену – у него привычка. А Тэхен, не колеблясь, берет зачем-то, хотя сам не курит, только картинки из интернета сохраняет в запароленную папку и издалека наблюдает за поспешно курящим с утра Хосоком – измученным, взъерошенным и непривычно спокойным. Вне школы он всегда такой – неулыбчивый, прячущий тревогу между пальцев, скованных осенним холодом. Поэтому Тэхену жаль и хочется голых жгучих чувств, пусть и ломающих изнутри кости, зато честных, зудяще-искренних. Но он понимает, что Хосок не откроется, тот даже в компании Намджуна с вечно приклеенной к лицу улыбкой. Закурив, Хосок смачно затягивается, смотрит на растерянного Тэхена с сигаретой между средним и указательным, без слов подносит к его лицу зажигалку. Лучше не вникать, проще действовать. Тэхен понимает, как ни странно, сразу, вставляет между аккуратных, сухих от ветра губ фильтр и позволяет поджечь. Осторожно затягивается, подавляет дерущий горло порыв прокашляться и сплюнуть осевший пепел. - Ты ведь не куришь, да? – пряча зажигалку, спрашивает Хосок, пока Тэхен давится, вновь затягиваясь собственной смертью. - Я все равно думал начать рано или поздно. Случись это сегодня или через месяц – какая разница. Хосок обранивает усмешки между тягами. - Лучше бы вообще не начинал. Курить – плохо. - Сказал человек с сигаретой во рту, - язва просачивается в выдыхаемый дым. Разу к четвертому Тэхен приноровляется. - У меня были причины, Тэхен-а, - случайная честность проскальзывает потухающим огоньком в глазах. Упс. Тэхен не должен был этого заметить. – Не важно. - У каждого всегда есть свое оправдание, не правда ли? - Умно. Окурки тонут и затухают в разводах луж – нечаянно оброненные слова мешаются с грязью, утягивая на дно недавний разговор. Тшш, никто не должен знать. - Ким, чтоб тебя, Тэхен! – яростный удар о бетон, оставляя грязный след от подошвы, и злобное сопение. – Ты еще и курить начал, дальше что! Чонгук вырезает на лице удовлетворенную ухмылку, прислоняясь к холодной стене, не боясь испачкать тошнотворно-официальный пиджак школьной формы. Он оказался прав – как всегда. Чимин, как верная собачка, побежал за своим хозяином, который, в свою очередь, наплевал на преданность ничего не понимающего животного. Хотя порой к беспорядочному тявканью стоит прислушиваться, Чонгук знает, что они с Чимином похожи – оба анализируют, классифицируют окружающих людей. Чимин тоже смотрит вглубь, не разбираясь в причинах, видит насквозь и брезгливо отбрасывает в сторону, потому что – начинка давно сгнила. Однако оба занимают разное положение в обществе. Почему? Чонгук подкрадывается волчьей поступью – и набрасывается, а Чимин лишь пугливо поджимает хвост, молча презирая с безопасного расстояния. Чонгук – действует; Чимин – наблюдает. Чонгук – волк; Чимин – шавка. В салоне оказывается тесно и безлюдно, но, несмотря на это, все выглядит стоящим на своих местах. Многочисленные стеллажи с сережками, кольцами и штангами расположены по периметру стен, где в щелях, заменяя обои, вылавливаются плакаты рок-групп разной временной категории, олд-скул перемешан с новым движением, неуместно накладываясь друг на друга глянцем. За стойкой со скучающим видом сидит один единственный мастер, кропящий над очередным скетчем в толстом блокноте. Тэхен таких фриков раньше видел только на картинках в пабликах с депрессивными названиями, наличие подписок на которые прячет от зоркого глаза правильного Чимина. Хаотично уложенные наверх аквамариновые волосы с выбивающейся на лоб упертой челкой, под которой вызывающе блестит в брови штанга, он задумчиво кусает припухлые губы, окольцованные с двух сторон золотым украшением, а через акриловые шестимиллиметровые тоннели Тэхен видит стоящую сзади на полке статуэтку эльфийки. От искривленных, витиеватых и странных узоров на руках и шее, смысл которых известен только самому татуировщику, Тэхена слегка передергивает. Однако он не может оторвать восхищенно-взволнованного взгляда от парня. - Здорова, Джин, - Хосок, совершенно не сокрушенный окружающим готическим антуражем, проходит к стойке, пожимая слегка рассеянному мастеру руку. Браслеты и подвески на тонком запястье рассыпаются эхом шелестящего звона. - Пришел доделать дракона? Или решил забить чем-нибудь рукав… - Джин говорит так же отстраненно, как и двигается, будто недоговаривая фразу до точки, оставляя после себя многозначительное сыпучее многоточие. - Вообще-то, я с другом. Он здесь впервые, так что сделай все в лучшем виде, ладно? А я останусь на закуску, - Хосок улыбается, указывая на мнущегося позади Тэхена, а потом спохватывается. – И да, добить дракона. Но Джин уже не слушает, его оценивающий прищур неторопливой рептилии устремлен на Тэхена. Он раскладывает его по полочкам, обрисовывает контур тела под мешковатой формой, ищет выгодные места и использует пока ничем не тронутую кожу вместо холста. - Где хочешь себе тату? - На ключицах. Овитую колючей проволокой сакуру, - произносит заученную фразу Тэхен, он не раз тренировался дома. Вязкое молчание растекается по салону красками идей в голове Джина. - А ты не думал продолжить тянуть нежные ветви растения до левого плеча, а душащие колючки проволоки – до шеи? - Да, именно так я и...! – запал восторга и удивления вырывается из глотки, тормозя около губ, потому что Джин перебивает коротким «отлично» и обнадеживающей улыбкой. А потом добавляет заискивающе-шипящее, поднимаясь с места: «Пройдем ко мне в кабинет». Нереальный, не от мира сего, он даже ходит, будто ступая по инородной лунной поверхности, Тэхену кажется, что он попал в один из своих любимых пабликов с картинками. - Сделай в цвете, - словив момент, украдкой шепчет на ухо Джину Хосок. Он знает, как выразить тэхенову грациозность, неуместно уживающуюся с забавной неуклюжестью в лучшем виде. Черно-белый ему не подойдет, затмив неловкую утонченность тяжелыми красками. Весь процесс Тэхену напоминает когти чиминового кота, элегантно и со вкусом проводящие по одному и тому же нежному кусочку кожи, пока не удостоверятся в том, что проникли достаточно глубоко. То есть больно. Больно до стыдливой влаги под веками и сточенной эмали. Тэхен знал, что так будет – долго и мучительно, однако красиво. Красиво до дрожи в пальцах и учащенного пульса, когда подушечками можешь касаться свежего, еще воспаленного и зудящего рисунка. Как бы то ни было, он делает это для себя, а не для Хосока. Влюбленная розовая картинка успокаивающих поглаживаний и подбадривающих слов разрезается тонким визгом иглы и утрамбовывается вымученными скукой вздохами. Хосок сидит в телефоне на протяжении всего времени, бьет рекорд в «сабвэй» или печатает бессмысленные смс с текстом не оригинальнее, чем «как дела» и «что делаешь». Периодически он приподнимается со свободной кушетки, на которой валяется, смотрит заинтересованно на перекошенное от боли лобными морщинами лицо Тэхена и падает на упругую поверхность обратно. Джин весь в работе, с ним сейчас не поговоришь на отвлеченные темы, он даже возмущенных тэхеновых писков не слышит и не поправляет взмокшие аквамариновые пряди, упавшие на густо подведенные глаза. Остается только ждать. Они заканчивают, когда уже начинает темнеть. Хосок неестественно быстро выпрямляется, взволнованно печатая Чонгуку сообщение; душащая зевота пропадает за долю секунды. Резкий от ломящей скуки в костях ответ приходит сразу: Мы заебались ждать. Чимин, думаю, тоже, хотя он упрямее, чем я думал. Жди. У Хосока пульс учащается и дыхание неровное. Он взволнованно наблюдает за тем, как Джин кропотливо дезинфицирует свежую татуировку, после закрывая прозрачной пленкой и давая Тэхену подробные указания за уходом. А потом… - Сокджин слушает. И у Хосока перехватывает дыхание заржавевшими клешнями, в напряженной тишине слышен только торопящийся куда-то неразборчивый голос по ту сторону трубки. Джин вслушивается напряженно, не двигаясь с места, кажется, будто из него, как и из Хосока, высосали весь воздух. - Мне нужно идти, - шелестит он в своей привычной манере, виновато отводя взгляд мимо Хосока. – В следующий раз с тобой продолжим, ладно? Ты знаешь, где ключи, приберешься и закроешь, когда будете уходить. Джин не просит одолжения, он сообщает факты и раздает указания. Потому что Хосоку доверяет больше, чем своему второму «я». Постоянная клиентура и летняя подработка сближают почти до братских уз. - Удачи, Тэхен, - взмах рукой на прощание и пряный шлейф фруктовых трав после себя. Все начинается с повисающего в воздухе покашливания. Тэхен заламывает тонкие заостренные пальцы, не в силах поднять лоснящиеся волнением и неприкрытой неловкостью глаза. Он все еще без рубашки, полусидит на кушетке и нервно сглатывает обретшую острый привкус корицы слюну. Теперь Хосок сосредоточен не на увлекательной игрушке и как бы собрать денег побольше, а на покрасневшем участке кожи с чуть выступающими линиями чернил. Он бы с радостью снял хрустящую тонкую пленку, чтобы посмотреть, как Тэхен самозабвенно, подушечками пальцев, будет вести невидимые линии вдоль веток сакуры. - Знаешь, тебе очень идет, - он спрыгивает с кушетки, делая медленные шаги в сторону Тэхена, подкрадываясь к ничего неподозревающей добыче. - Правда? – зайчик все еще прячет глазки, – какой милый и стеснительный, аж в груди щемит. - Думаешь, я бы стал врать? – властно поднимая за подбородок, заставляя столкнуться взглядами. Огонь в глазах Хосока расплавляет желание на дне тэхеновых зрачков. Он вспоминает слова Чонгука, и губы сами приоткрываются в немом вопросе, мелко дрожа. Хосок смотрит сверху вниз, очень долго и протяжно, вытягивая все возможные чувства из Тэхена, заставляя умолять действий засаленным взглядом. Хосок понимает – Тэхен в курсе. И сам не может не признаться хотя бы самому себе, что хочет попробовать на вкус эти испачканные сигаретным пеплом губы, продолжающие дрожать даже во время поцелуя. Он наклоняется медленно, не отпуская подбородок, дожидаясь, пока Тэхен поддастся и закроет блаженно глаза, растворится в долгожданном мягком поцелуе. Хосок не закрывает глаза, лишь делает вид, отвлеченно проводит по волосам, задевая ухо – в глубине салона бренчит входной колокольчик. Вибрирующий новым сообщением от Чонгука телефон незаметно убирается в задний карман. Тэхен продолжает таять, а Хосок – топить. Свет, камера, мотор! – пишет Чонгук. Усмешка прячется в поцелуе, прокрадываясь на чувствительные после иглы плечи. Хосок рисует на Тэхене узоры пальцами, воплощая зрительные картины Джина и вызывая дрожащие короткие стоны – от смеси жалящей боли и оправданных надежд. Тэхен молодец, он заглушает утробные вои Чимина за приоткрытой дверью, пытающегося вырваться из стальной хватки Чонгука. Но тот непоколебим, он наклоняется к чиминовому уху, нашептывает что-то долго и беспорядочно, пугающе нежно гладит по волосам и крепче вжимает искусанную ладонь в чиминов рот. - Разве тебе не нравится наблюдать за тем, как лучшему другу хорошо? Он же счастлив, посмотри, - редкое касание губ до ушного хряща, задевая нерв терпения где-то у Чимина в груди. – Разве тебе не хочется ощутить что-то похожее? Хоть раз поступить неправильно, наперекор своим скучным чистым принципам? Этот мир в любом случае измажет тебя в дерьме, так чего же смирно дожидаться неотвратимого, когда можно насладиться процессом? - Извращенец, - угадывает Чонгук в движении безобразно мягких губ на своей ладони. Однако Чимин больше не сопротивляется, обмякает в неослабевающей хватке, устав бороться. Он может лишь безмолвно наблюдать с безопасного расстояния, не имея права голоса. С недавнего момента ему разрешено играть только по чонгуковым правилам. Что ж, почему бы не подчиниться, тем временем создав собственные, усыпив бдительность, перевести стрелки. В таких играх главное правило – не зазнавайся. Чонгук его уже нарушил. Насмешка вылавливается из воздуха и вновь скрывается в пучине тэхеновых набирающих обороты стонах. Возможно, Хосок перестарался, оставив на нетронутом чернилами плече бледный засос, но идти наперекор собственным желаниям не мог, притворяясь актером на камеру. Он убеждается в том, что Тэхен уже прилично возбужден, лениво разворачивается к зрителям спиной, зарываясь в каштановые волосы, пряча чужую голову у себя за плечом. Тихий влажный шепот на ухо топит тэхенову реальность и представления о мире в бездонной морской впадине. - Помаши в камеру, Тэхен-а. Чонгук моментально реагирует, выпуская Чимина, создавая впечатление грязной дружеской подставы, от которой хозяйственным мылом точно не отмоешься. В затопившей кабинет морской соленой водой тишине раздается щелчок выключенной камеры. Намджун весело гогочет. - Снято!