наперегонки

Мигающая лампочка нагоняет желтую тревогу, электрическими разрядами пробивающую нервные клетки. Она не спасает от полумрака, лишь размазывает горчичные пятна по каменному полу камеры предварительного заключения. Здесь зябко и в груди немеют отвечающие за чувства окончания. Камень вешается на небном язычке, не разрешая сглатывать, собственная слюна кажется протухшей, взгляд на еще недавно перетянутые наручниками запястья вызывает нервозное головокружение. Намджун, по дурости, поднял кипиш, пытался сбежать и противостоять офицерам полиции, скороговоркой объясняя неубедительное: все законно, все совершеннолетние и имеют право развлекаться, а документы с собой таскать не обязаны. Слушать его никто не стал, благо, поддались блаженному сиропу лени и не стали осматривать помещения, иначе нашли бы много интересного. Но у местной полиции и так голова болит от каждодневных назойливых вызовов, зачастую не требующих вмешательства органов правопорядка, им некогда вдаваться в подробности нашкодившей мелюзги. Всем троим пообещали по протоколу в личном деле и выплату штрафа в течение месяца. А пока что: отсидка в обезьяннике за буйство и нежелание следовать закону. Спасибо, Намджун. Злостные угрюмые взгляды кидаются исподлобья, словно перекидывая друг другу теннисный мячик. Хочется раскрошить салатовую зелень о чей-нибудь череп. Красные вдавленные полосы пересекают вены, зудят; по камере равномерно разносится морской прибой людских вздохов. Скучно. Забившись бродяжным котом, на жесткой койке сидит Чимин, поджав под себя ноги и обхватив руками побитые колени. Пока пытался убежать от копов, упал на щебенку, разрезал джинсовую ткань до дыр и добавил побоев. Белесая скрипучая пленка осела на коже, как и в мыслях: донесут родителям, исключат из школы, искромсают будущее всего в нескольких неделях до официального беззакония. Обидно до бурлящей в нутре желчи, когда ловят с поличным на совершенной тупости, не беря анализы крови и не вдаваясь в подробности, кому было веселее прошлой ночью. Для кого-то это и лучше, но для Чимина – втоптанный в грязь ключ к спасению. Всю жизнь он куда-то бежал, к чему-то стремился и пытался жить по правилам этого мира, слыть порядочным, всюду быть первым, свято веря, что это откроет двери на новые возможности. Его ошибка заключалась в том, что в мире нет правил. Люди сами пишут своды законов, подчеркивая бордовой кровью из пальцев особо важные, подписывают лживые кодексы чести. И, в итоге, не сделав ровным счетом ничего, оказываются обманутыми за решеткой. Чимин смотрит в одну точку, шмыгает носом: он в действительности не знает, как объясниться перед родителями. Единственный, кого не особо ебет происходящее – Чонгук. Развалившись наплевательским разгильдяем рядом с лязгающей стальной решеткой, он играется с кольцом в носу, задумчиво оттягивая и предпочитая помалкивать. Намджун и так сделал все, что мог, дабы усугубить их ситуацию, а хвалиться и грозиться отцом, которого все равно не признает, Чонгук не собирается. Он скорее загремит в тюрьму по-настоящему, предпочтя быть вычеркнутым из семейного регистра, чем гордиться тем, что давно уже сгнило и воняет невынесенным мусором. За него все равно не заступится даже мать, семья так, держит для виду, слегка увеличив пространство между прутьями клетки, разрешив выбраться в открытый мир наполовину, оглядеться и наглотаться дерьма, летящего прямо в лицо. Чонгук, наверное, странный, раз не собирается принять поучительный урок и вернуться прилежным паинькой в семью, готовым взять всю ответственность за работу компании, снять пирсинг и перестать выебываться. Он – псих, который желает накопить силы, чтобы раздвинуть прутья и сбежать, не оглядываясь. В самый центр мировой помойки, лишь бы не оставаться в фальшивом вылизанном слюной плебеев дворце, прозябающем где-то на краю цветущей бизнес-индустрии. Ему нечего терять, поэтому и не рыпается. Толстокожий офицер со взглядом прожженной охотничьей, угрюмо сканирует уже на протяжении часа. О времени пребывания в угнетающей камере им никто не удосужился сообщить, но впечатление создавалось неутешающее. Ночевку «у друзей», кажется, придется продлить и забыть на время о простейших правилах личной гигиены. Зубы сводит от желания сожрать тюбик мятной охлаждающей пасты, может, таким способом получится утолить и вакуумный голод, полым пузырем заполняющий желудок. Молчание давит на уши, только мертвый кит стонет и барахтается трупным окоченением в животе. Время застряло где-то в ровных параллелях решетки. - Эй, сколько нам еще тут торчать? – Намджун пытается снова, не в силах смириться с реальностью и бездействием, он привык таранить черепом все возможные двери, не спрашивая приглашения. – А пожрать тоже ничего не дадут? Морщинистые глаза офицера мысленно перерезают глотку. - Столько, сколько потребуется. Однако последнюю просьбу все же не игнорируют, потребность размять ноги подсобила тремя жесткими буханками хлеба и пол-литровой бутылкой воды. Спасибо, Намджун. В этот раз без иронии. Невзирая на общественный статус, душевное состояние и гордость, они вгрызаются в сухое пожелтевшее пшено, выедая до последней крошки; горло полощется простой магазинной водой, передавая бутылку по кругу. В такие моменты понимаешь, что даже у воды есть вкус. Она может быть протухшей или свежей, горькой или сладкой, качественной, усыпляющей внимание во время прочтения учителем школьного эссе. За кажущимися спокойными перенасыщенными глотками скрывается мышечная дрожь. - Эй, а если мне понадобится в сортир? – все не унимается Намджун, искушая проверенную опытом ищейку и растрачивая драгоценное терпение. - Обернись и разуй глаза, щенок, - смачный плевок прямо под ноги. Намджун обреченной тушкой оседает на вторую койку и из-под закрывающих лицо ладоней косится на ржавеющий бачок унитаза. - Только не говори, что тебе реально приспичило, - шипит Чонгук, бросая пристальный взгляд на стушевавшегося Намджуна. Тот лишь неопределенно жмет плечами и качает головой. - Как думаешь, он в порядке? Мне кажется, сдох, - перевод неловкой темы производится вовремя, Намджун кивает на сгруппировавшегося бомбочкой Чимина, засевшего в сыром углу. Чонгук вяло переводит взгляд на забитого парня. Возжелание загнанного потерпевшего вновь бьет по вискам молоточной дробью, жаль, что нельзя перевестись в одиночную камеру для двоих, запихнув в тесноту тьмы два вожделенных тела. Они все еще не насытились, только успели подступить к краю пропасти, но не сцепили руки, разделившись напополам законом. Отняв от разодранных колен голову, Чимин смотрит обиженным котенком, ходя желваками. Он зол, но выглядит неубедительно. Чонгуку в глаза ударяет еще распухшая губа с зализанной ранкой, внутренности скручивает, но уже не от голода. Мертвый кит вешается на кишечнике. - Чимин-и, что с тобой? – без беспокойства или интереса, вынужденно, чтобы Намджун отстал. - Да ничего. Познаю здешний антураж, пытаюсь слиться с атмосферой и медитировать. Внезапная дерзость веселит Чонгука, а у Намджуна губы складываются в ошарашенное «о», и прикрывается кулаком рот. - А я думал, обо мне мечтаешь, - наигранный вздох, хлопают ресницы. – Я тут, если что, изнемогаю, помираю от скуки, фиолетовой тучей навис над нашим скудным существованием. Дуга чиминова рта сама по себе выгибается, образуя арку недовольства и заебанности. - Ну чего ты такой грустный? Хуй сосал невкусн… - замолкает, недоговорив. Неловкими движениями сдирается с нижних век последний слой смольного карандаша, оставляя только естественную черноту синяков. – Ладно, согласен, тупая шутка. Отсосешь мне? От изысканной наглости малолетнего чертенка, у Чимина раскрывается рот, выбивая удивленное придыхание. Чонгук расценивает, как согласие, лыбится, дьявол, задевает острым языком окольцованную губу. - Я надеюсь, ты сидишь на ананасовой диете, иначе и правда невкусно получится, - Чимин огрызается, поднимая со дна самые мутные шуточки, некогда вычитанные в интернете. - О, а ты что, сглатывать собрался? Как это мило с твоей стороны, Чимин-а, - красивый оскал не сдирается никакими усилиями, Чонгук хищником, готовящимся напасть на жертву, перебирается к изголовью кровати, складывая на жестком матрасе руки. - Как же меня забавляют твои наивные мечты, Чонгук-и. Игра на заточенных лезвиях началась, оба встали в нужные позы, достав из ножен блестящие остриями мечи. Чонгуковы руки перемещаются на смачные медовые бедра, стирая ребра ладоней о крепкие мышцы и стачивая ногти о стыки швов. Чимин на домогательства не реагирует, все еще имея чувство собственного достоинства, отталкивает раскаленный металл провокации. - Лапы убрал, - на деле просто дергается, буквально соскребая с себя Чонгука, размазав по голым коленкам еще свежий жидкий рубин с дорожной пылью. Однако соскаблить его с кожи, мыслей, зараженной уже души – невозможно. Остается довольствоваться еще действующим превосходством на людях, мало загружаясь последствиями. Чонгук шипит ошпаренным зверем, но сделать ничего не успевает, раскатистый голос офицера прерывает так и не начавшиеся игрища. - Что за пошлятину вы там развели?! Тьфу, блять, гомики, - густая харча стекающей жижей приземляется между прутьев, убеждая прикрыть варежку. - Знаете, вы все-таки так похожи, но будто находитесь в разных измерениях, - озадаченно хмыкает Намджун, полностью утратив чувство самосохранения. - Да завали уже, - получает сразу двойное, подтверждающее выдвинутую гипотезу, и, наконец, затыкается, выставив вперед челюсть. Обиделся. Чонгук отъезжает обратно в свой угол, бесцеремонно раздевает взглядом, зажевывая губу и чуть ли не раздирая, заигравшись, подражая Чимину. Он елозит кроссовками по полу, подбирает колени и скрывается рукой между ног, отдергивает. Наблюдение за тем, как Чимин ненавязчиво целует подушечки, перебирая по очереди, немножечко накреняет со скрипом крышу. В розовом рту пропадает средний палец, мокро обсасывается и со смаком выныривает, демонстрируемый Чонгуку. Кривизна гримасы не вызывает ничего хорошего, а Чимин в курсе, что потом не будут спрашивать о десерте, а вгонят в глотку, не взирая на вкус. Приходится сжимать пальцы на ногах, вытягивая носочек, предвкушая истому расправы и высекаемые из-под чонгуковых кулаков искры. Он жжется уже сейчас, расшатывает до лязга решетку и ни разу не вкуривает, какого хрена Чимин не млеет перед господствующим, а нагло дерзит и уклоняется. Куколка решила показать характер, устав вытанцовывать под дудку на шарнирах. Чимин не Тэхен, он не будет стелиться прикроватным ковриком, скорее, развалится на барском ложе в ожидании действа. Все запретные роли вскоре будут сыграны и испробованы самыми придирчивыми гурманами, осталось только, не дожидаясь команды режиссера, начать самим. А когда им нужны были чьи-то указания? Многозначительную, просеянную в воздухе тишину, рассекает беспринципный Намджун, все же решивший отойти в позорный угол по нужде. Сдавленные стоны недовольства сотрясают камеру. - Дайте поссать хотя бы, я ж к вам не лезу! Тяжелая дверь в дальнем конце коридора открывается, впуская в гнетущую атмосферу порыв ветреной свободы. Вошедший вызывает у раздраженно тарабанящего по столешнице офицера мгновенную реакцию, вытянувшись по струнке, он отдал честь и замер, не смея шевельнуться. Громоздкие сапоги уверенно прошагали к камере, замерев у входа. Чонгук, задрав голову, отшатнулся от двери, попытался принять приличную позу, что-то подсказывало, что с этим человеком лучше не шутить. - За одного внесли залог, - громовыми раскатами разнесся по узкому помещению голос, пробежался по стенам и застрял в головах у троицы. У каждого тонко кольнуло под ложечкой: не за меня ли? – Чон Чонгук, прошу пройти на выход. Калитка отворилась с жалобным стоном. Не отлегло. Понятное дело, что без вмешательства отца тут не обошлось, а раз соизволил пожаловать сам начальник полиции, то сумма была немаленькая. Чонгуку пиздец, это он отчетливо понимал, когда, скрипя костяшками, выходил из затравленного обезьянника. Хотелось курить, но пачка осталась где-то в гаражных завалах. И слава богу. На предмет нежданного обыска он чист. Прощальный взгляд длится чуть дольше нужного, а нейтральность на мгновение обращается в тоску. Чонгук опускает голову, сцепляет руки в замок, словно на нем все еще затянуты невидимые наручники. Он садится в машину к водителю, готовясь ехать в отчий дом на каторгу, казнь была бы скоропостижной и отмывающей грехи. Расширенные зрачки дергаются в эпилептическом припадке, страх завис где-то с краю. …Разделенные на двоих еще пару часов утекли в покрытый оранжевым налетом бачок, после смывшись наполовину, застряв посреди водопровода. Не вышло даже поговорить о чем-нибудь продуктивном. Уход Чонгука раздавил весь задор и дерзость армейскими берцами начальника полиции. Еще устойчивее становилось впечатление, что за ними никто не придет. Однако обнадеживающий хлопок увесистой двери раздался вновь, ближе к вечеру. На этот раз офицер и не подумал дернуться, смакуя на языке глазурь и заливая в глотку переслащенный кофе, а перед лязгающей калиткой появилась выжатая, но уверенная фигура Юнги. Растрепанные волосы измученно скрывают глаза полумесяцы, руки с промерзшими пальцами в карманах коричневого пальто сжаты в кулаки. Он не удосуживается обернуться на парней, смотрит отрешенно на офицера, кивает на замок, мол, отпустите их. Залог внесен уже сразу за двоих, а в кофейне одиноко бренчит пустая касса; их выпускают, подталкивая в спину, чтобы быстрее проваливали. Чимин выходит первым, падая в тиски тэхеновых объятий, друг не обращает внимания на запах несвежей одежды и недееспособную тушку в своих руках, он сжимает так крепко, как только может, возвращая все долги и безмолвно извиняясь. Тэхен правда очень сильно переживал. За его спиной смущенной тенью раскачивается по пустырю Хосок, раскатывает вину по воздуху и натужно вздыхает. Он впервые не может подобрать слов случившемуся. А за тяжеловесными каменными стенами еще остаются Юнги и Намджун. Намджун, пользуясь моментом, кивает Чимину на выход, заворачивает за угол и утягивает с собой Юнги. Бариста недоволен, у него выжжены до угля зрачки; бескорыстная помощь имеет свою грань, врезающуюся в усталость. А у Намджуна неиссякаемое количество энергии и желание перетереть пару моментов в спокойной обстановке. На деле же: сказать спасибо, но иначе он выражаться не умеет. Несказанно рад уже тому, что тэхенова неуклюжесть бывает полезной, а наивность и паника, выплескивающаяся волнами – убедительной. Юнги повелся, вызвался помочь и отбросил все скопленные месяцами карманные деньги, все равно не хватает, а мальчишке жрать на что-то еще надо. Поэтому теперь он здесь, вновь тащит на себе неподъемную ношу, разносится терпким шлейфом запретного американо и лениво облокачивается на стену, в то время как Намджун пытается высечь из-под языка что-нибудь разумное. - Спасибо, - звучит спустя пару напряженных минут, слово дается с трудом, застревает в зубах и давится непривычными согласными. - Не мог же я оставить вас гнить в тюрьме, - усмешка тонет в пыльном углу. Юнги отлепляется старой жвачкой от стены, мнется, зажевав кожу на губе, но хочет уйти. Намджун не дает, выдергивая из кармана руку и пригвождая к себе. - Тебе ведь теперь есть, на что жить? Где ты достал деньги? – беспокойство о ближнем своем проявляется только в такой, извращенной форме, легкой агрессией и сжиманием бледных запястий до пунцовой красноты. - Ты недооцениваешь меня, Намджун. Я не бедный студент, травящийся старыми носками в лапше из-за нехватки средств, у меня тоже есть свои лазейки. Лазейки в виде содержащего его Джина, да. Юнги, разумеется, тактично умалчивает, не хочет, чтобы Намджун в это влезал. Парень явно испытывает далеко не дружескую симпатию, и Юнги не претит, его, наоборот, привлекает, как потерявшегося в кромешной темноте мотылька на ламповый свет. Но Джин связывает тугими узлами, за него, конечно, можно хвататься, но страшно цепляться рыболовным крючком, доверившись. Спокойствие рептилии и непоколебимое равнодушие устрашают, за уравновешенной оболочкой будто скрывается дикий зверь, дышит огнем, раздувая клубы пламени из ноздрей. Юнги убеждается в этом каждый раз, когда наступает ночь и его зверски вжимают в матрас, заламывая хромированные запястья. Он уже давно грезит об освобождении, но лишь строит воздушные замки, не в силах принять попытки бегства из-за банального отсутствия денег. Юнги осточертели запреты и невидимый контроль, призраком шествующий по пятам, хочется развалиться на крыше под никотиновыми тучами и проорать во всю глотку как же все заебало. Намджун готов подарить легкое сумасшествие и привкус подросткового безрассудства, а с Джином разве что пикник на берегу ручья и ощущение преждевременного дома престарелых. - Просто я беспокоюсь. Юнги, блин, я теперь тебе до конца жизни обязан… - Нет, не обязан. Забей, Намджун, и прими как должное, - пытаясь выдрать остатки амбиций из хватких рук. – Пусти. - Я так не могу. - Можешь, - жалкие попытки не работают. Намджун сильный, а Юнги – слабак, моральный и физический. – Неужели в тебе нет ни капли эгоизма? - Есть, но не по отношению к тебе. - Блять, Намджун… Последняя возможность не позволить пташке упорхнуть заключается в поцелуе. Ненавязчивом, стремительном и даже кротком. Мягкие мятно-кофейные губы Юнги остаются формой эфемерного воспоминания на намджуновых. Он отпускает сразу же, рука отнимается, опадая безвольным суком по швам, Юнги смотрит долго и как-то болезненно, покрасневшие контурные веки трепещут, губы раз за разом возобновляют совсем детское тактильное ощущение. Но он ничем не может ответить. - Блять, Намджун, - единственное, что Юнги может предложить. Развернувшись, он оставляет сокрушенного Намджуна посреди темноты одинокой лампочкой, отчаянно мигающей для привлечения внимания. Накалившись до предела, она перегорает в момент включения, Юнги еще не в курсе, что был тем, кто нажал на выключатель.

***

За все время поездки водитель не говорит ни слова, беспрекословно выполняет свою работу, возвращая сына босса в отчий дом. Его волнует только зарплата и все, что ей способствует, а не следующие дополнением лишние слова утешения или осведомления состояния. Табличка «не интересует» накрепко прибита ко лбу. На заднем сидении старается ровно дышать Чонгук. Он готов пойти наперекор всему в этом мире, но застынет, замешкавшись, только перед отцом, мужчиной, породившим детскую травму и создавшим монстра. Чонгук уверен, во всех последствиях виновен один лишь отец, печально только, что сам он этого не признает, отнекивается и скрывается за насилием. Однажды Франкенштейн провалил эксперимент, не заметив, как затолкал в самое нутро остатки собственного сына, разодранные в нервном припадке куски, которые трудно будет извлечь и склеить воедино, не упустив ни одного клочка. Машина плавно останавливается возле ворот особняка, щелкают, открываясь, двери, в отражении розоватого предзакатного солнца Чонгук мельком встречается с высеченным из стали лицом двойника. Отражение выгибает бровь, интересуясь: «стушевался, сосунок?». Чонгук трясет головой, отворачиваясь, внутренне он не настолько уверен, каким кажется внешне; на самой глубине острые лепестки бумаги разрезают органы. Его незамедлительно вызывают прямиком в кабинет, не давая возможности заглянуть к себе в комнату или в ванную. Мать встречает в коридоре, натянуто улыбается, растягивая резиновые губы, мягко подталкивает огрубевшей морщинами рукой в сторону лестницы. В солнечных лучах, зависших посреди гостиной, пылинки складываются в невесомое «удачи». - Знаешь, сколько денег я трачу на тебя ежедневно? – разговор начинается без приветствия, едва успевает неловко закрыться дверь, как статная фигура в кожаном высоком кресле начинает свою речь. Мужчина не разворачивается лицом, позволяя привыкнуть к накаливающейся атмосфере, отдышаться от подъема по лестнице и придумать аргументы в свою защиту. – Знаешь? Ты хотя бы считать до стольки умеешь, спиногрыз малолетний?! Барьер непроницаемости срывается раньше, чем было задумано. Чонгуку не дают шансов защититься. - Да ты хоть имеешь представление, сколько мне пришлось отвалить, чтобы тебя освободили досрочно?! Чтобы не исключили из школы и не марали тебе личное дело?! – кресло резко разворачивается, являя виду пылающее гневом лицо отца, вздутые вены близки к тому, чтобы разорваться бурой жидкостью на стены. – Ты онемел? Можешь сказать хоть что-нибудь в свое оправдание? Я сделал все, чтобы ты продолжал жить нормальной жизнью, чтобы заткнуть всех свидетелей и отчистить от дерьма твое лицо! А ты не можешь даже объяснить, какого хрена устроил?! Стремительный замах чудовищной силы и все предметы со стола летят на пол, разбивается стеклянная именная табличка, несколько осколков размазывают тонкие царапины по щекам Чонгука. Но он смиренно ждет, терпит. Все нормально, пока сам отец не поднял на него руку. - Я бы пережил протокол в личном деле, ты мог не… - договорить не дают. - Абсурд! О себе ты подумал, а о компании?! О том позоре, который ты накладываешь на компанию, ты не подумал, Чон Чонгук?! Ты – клеймо, болтающееся мертвым обрубком, давно пожирающимся червями. Я бы с радостью избавился от тебя, но наследие этой тупоголовой женщине, с соломой вместо мозгов, отдать я не могу. А у тебя в голове вроде подает признаки жизни что-то рациональное. - Я не собираюсь становиться наследником. Керамическая статуэтка пролетает в опасной близости с ухом. Чонгук вздрагивает. Страх – недопустимое чувство; он расползается склизкими холодными змеями, обвивается влажными тельцами вокруг сердца и сжимает, ломает до тех пор, пока не крошится стержень нравственности, погружая в забвение перед собственными кошмарами. Как только стержень превращается в гнилую труху, человеком можно управлять. Чонгук не скрывает перед собой, что боится, но не может позволить заметить отцу, иначе его с легкостью щелчка пальцами превратят в послушную марионетку. Как только Чонгук научился стоять за себя и выказывать какое-то сопротивление, сопровождаемое не раз насилием, от него на время отстали, дали мнимую свободу действий и перестали тыкать носом в наследие. Однако упустили, что Чонгук не настолько доверчивый и наивность растерял еще лежа в детской кроватке. Он сразу понял, что воздух вскоре перекроют, всего лишь подготовив почву для нового удара. Поэтому Чонгук действовал умнее, он стал готовиться ко дню Х, когда терпение отца, наконец, иссякнет. Следующий шаг – молчание, сейчас лучше соблюдать нейтралитет и сухо выслушивать все штыки. - Твое отношение удивительно. Мне пришлось отдельно заплатить сдавшему вас с поличным человеку, чтобы только защитить твою шкуру. Ты даже не имеешь ни малейшего понятия, с каким отродьем водишься. Ведь этот человек хорошо знаком с тобой и твоими погаными дружками. Чонгук не двигается, сцепив руки за спиной, вытянувшись по стойке смирно и глядя перед собой, не моргая. А внутри воцаряется хаос вопросов, список знакомых пролистывается с неимоверной скоростью туда-обратно. Ошибка. Запрашиваемый вами человек не найден. Пожалуйста, попробуйте еще раз. - А теперь проваливай. Чонгук разворачивается на пятках и выходит, не меняясь в лице; сердце, задыхаясь, бьется о ребра.