наперегонки

Белый пустой свет раздражает глаза, дрожат веки, окна забыли занавесить с вечера. Чонгук глубоко вдыхает застоявшийся утренний воздух, потягиваясь, купаясь еще в теплых отблесках белого цвета и зарываясь в нагретую простыню. Суббота – день, когда можно расслабиться, в дверь не стучат служанки и не заставляют спускаться в столовую к семейному завтраку. Сегодня у «идеальной» семьи отпуск друг от друга. Вяло открыв глаза, Чонгук часто моргает, пытаясь привыкнуть к смотрящему на него из окон облачному, но светлому небу. Безмятежность мягко гладит разметавшийся по подушке шелк, смахивая привычно зачесанную челку на сонные глаза, по-невинному. Погрузившись в кроватные объятия, вставать совсем не хочется. Но они слишком большие для одного человека, даже раскинувшись звездочкой, не достаешь до краев, из-за чего каждое утро просыпаться тоскливо и мерзло от одиночества. Минутная нуга наваждением спадает, возвращая в пустоту и пасмурный ноябрь; на улице вовсе не светло. Рука безвольно опадает на вторую половину кровати, на пробу поглаживая несмятую простыню и с вечера взбитую подушку. Ударив в голову солнечной иллюзией, перед ним появляется спящий Чимин, он по-детски сопит, приоткрыв рот и сжавшись в комочек. Удивления нет от слова совсем, будто так правильно и было всегда. Чонгук осторожно касается оголенного плеча, боясь спугнуть видение – кожа еще теплая ото сна, гладкая. Пальцы перепрыгивают на щеку, касаются волос кончиками; Чимин открывает осоловевшие глаза, улыбается и… тает. Ускользает сквозь пальцы, просачиваясь водой и капая на постельное белье; Чонгук жадно ловит пустоту, а после еще долго смотрит на витающую в воздухе дымку испарившегося призрака своего легкого сумасшествия. Уже несколько дней подряд ему стабильно приходят милые сообщения от Биг Босса с угрожающим подтекстом. Будни они не скрашивают, лишь чаще заставляют засматриваться на наступающие грозовые тучи. Темное пятно сначала медленно подплывает, нависая над головой, а потом обрушивается ливнем, исполосовывая лицо и тело. Чонгуку полюбилось стоять под дождем, наблюдая за решеткой струек, стекающих с мокрой челки, – дождь смывает маски и границы реальности. Обнажает скрытое между строк, являя виду клетку, в которой заточен уже долгое время. Обувь вязнет в земляной каше, напоминая о зловонной могиле, которую сам себе вырыл. У Чонгука на все есть оправдание, но ни на что – искренности. Улыбаясь новым друзьям, внутренне бьет метко по центру, в солнечное сплетение, чтобы как можно больнее и эффективнее сломать, разорвать на части нервными окончаниями, словно играя в дартс. Чонгук думает, что вершит правосудие, ведь все, раннее сожженные хлесткими ударами, когда-то так же измывались над другими. Тем самым он становится марионеткой в руках дьявола, обрекая себя на вечные одиночные скитания. Разве кто-то захочет составить компанию продавшему душу? Ливень тушит пламя. По щекам стекают мокрые дорожки, создавая иллюзию слез, пусть хоть так, бесчувственно, но он будет плакать, грезя найти свой панцирь. Чонгук все еще уверен, что самые крепкие союзы олицетворяет принцип улитки. Не боясь простудиться, он идет к дому Чимина, невзирая на отсутствие зонта и прилипшую к коже одежду. Мысли вертятся вокруг настигающего неизбежного: его либо изобьют, либо… убьют. Чонгук не уверен, что лучше и насколько просто отделается. В прошлый раз вышло очень неприятно, главаря и всех его шестерок исключили из школы и заведомо лишили возможности поступить в колледж; мать Биг Босса умерла от инфаркта, услышав новости, пока Чонгук невинно хлопал широко раскрытыми глазами перед директором и плакался глазными каплями, убедительно пародируя вселенские мучения. И ему совсем не жаль. - Скажи, твоя педантичность все-таки решила, что у меня слишком пыльно, и ты решил помыть пол, используя себя в качестве тряпки? – Чимин критично оглядывает образовавшуюся у порога своей комнаты лужу и черные земельные разводы. - Нет, я решил сделать все еще грязнее. Чонгук отлипает от косяка, который подпирал плечом, и впечатывается в Чимина, чья одежда, словно губка, разом впитывает влагу. Футболка становится прозрачной, клеится к коже. А Чонгук не спрашивает разрешения, он штампует поцелуями чиминовы губы, шею, ключицы и оттягивает зубами мокрую ткань. Влажные покраснения превращаются в сладостную печать, некую привилегированную дьявольскую роспись от сатанинского посредника. Все горит огнем, вода уже не действует, лишь ошпаривая. - Закрой дверь… - хрипит Чимин, пытаясь освободить из цепкой хватки руку и дотянуться до ручки. Но попытки пресекаются, выгибаются под неестественным углом кисти, вызывая крик, невидимыми кандалами приковывают к стене, рыча на ухо. Раздается раскатистый грохот – Чонгук все-таки захлопнул ногой дверь. Он приходит каждый день в поисках потерявшейся жизни, зажимает и изводит до полубессознательного состояния, но никогда не притрагивается больше дозволенного, сколько бы Чимин не умолял. А после раскуривает что-то до ужаса крепкое и едкое у раскрытого окна, глубоко вдыхая никотиновую дождевую свежесть, пока Чимин приходит в себя и вытирает салфетками испачканные руки. Эти моменты автоматически заносятся в графу бесценные, потому что Чимин в редких случаях не возникает по поводу перегара и несусветной наглости, так же глубоко дышит и желает раствориться в клубах дыма. Обычно, ближе к вечеру, Чонгук становится крайне разговорчивым и меланхоличным, разверзаясь новым ливнем, разрывающим душу, будто из-за обилия мыслей лопается растянутый до предела пузырь. - Знаешь, возможно, я скоро умру. В этот раз бледная пленка покрывает его лицо, пряча обыденные колкости и привычный сарказм, сквозь поры пытается пробиться детский склизкий страх. Чонгук ладонью смахивает червивую испарину воспоминаний. Придя к Чимину, он не уложил на лопатки, выбив из-под непроницаемых залежей скепсиса томные вздохи, просто молча сел на кровать, свесив голову к полу. Пять слов упали первыми, насыщенными азотом, тяжелыми каплями, предвещая шторм. Вырывающий под корень и сносящий в турбину захламленного торнадо, где в центрифуге расщепляются человеческие души. В данной истории Чонгук – Зевс, разломивший небо и покрошивший его лоскутами на землю. Однако, разрушив свое царство, он падает прошивкой молний сквозь, попадая прямиком во владения Аида, где уже ждет, истекая кровавой слюной, Цербер. Чонгук не уверен, сколько дней осталось до катаклизма, поэтому рассеянно перемалывает слова в пространство, надеясь, что Чимин поймает порошок сути. - Осталось совсем немного до судного дня, когда мое сердце положат на весы рядом с пером. Угадай, какая чаша перевесит? Мне с рождения подбросили лишний груз на душу, лишив выбора. И сейчас: если я явлюсь на стрелку, обнажившись раскаянием, - никто не поверит, потому что ложь. Я ни капли не раскаиваюсь, мне не жаль и не стыдно, было бы неплохо даже повторно харкнуть этой шайке в лицо и заставить проглотить. Но мы не в боевике, чтобы, даже на высоком уровне владея тхэквондо, я смог управиться с вооруженной битами и оголенной местью бандой. Я не могу подставляться, раньше времени ныряя в кипящее марево, нужно всего лишь жирное пушечное мясо, которое не жалко, чтобы выкинуть как обожравшуюся свинью на растерзание каннибалам. Я всегда действовал по четко заданной структуре обворожения и обмана, и сейчас – не исключение. Так было в любой школе, где я учился, ведь люди разные, а начинка одинаковая. Скорбеть уже нет смысла, вершить трухлявое правосудие – тоже, но остановиться уже невозможно. Фитиль бомбы зажжен уже давно. - Ты не блядский Бэтмен, Чонгук, и ни разу не Робин Гуд, - Чимин сидит на кровати, скрестив ноги по-турецки, и пристально всматривается в одни лишь двигающиеся чонгуковы губы. – Будучи заточенным в клетку еще с рождения, ты пытаешься разогнуть прутья и вырваться на свободу, но вместо этого сам не замечаешь, как строишь вокруг себя чертову китайскую стену, используя случайно подвернувшихся рабов вместо собственной силы. Запираешься в башне, словно диснеевская принцесса, но не ждешь принца. Я не понимаю твоей тенденции к самоуничтожению посредством противоречий, что ты пытаешься доказать? Повисший вопрос ниточками тянет за подбородок, поднимая голову. У Чонгука в зрачках отражается кирпичная стена и искривляется затравленный крик его жертв. - Всю жизнь я пытаюсь сломать созданное не мною, но неосознанно возвожу собственное, поддаваясь инстинкту самосохранения. Я вырос с серебряной ложкой во рту, Чимин, пусть и ненавижу это, но не могу иначе. Не в состоянии не управлять. - Нет. Просто ты трус. Одно неверное движение, и еще невысохший цемент смазывает ровные каменные колонны. Стены рушатся землетрясением, хотя Чимин всего лишь тронул пальчиком. Из широко раздуваемых ноздрей выплевывается пламя, обугляя милую гадливую улыбочку. Чонгук большим пальцем ломает костяшки и казнит распятием прямо на постельном белье. - Как и ты. А Чимин смеется ему в лицо, торжествуя над сбившимся механизмом. - Да, так и есть. Мы одинаковые, Чонгук, разве ты не заметил? Грубая сила приветствуется восторгом и почестями, расцветая новыми гематомами на хрупком податливом тельце. Ремнем стягивается шея, чтобы унять рвущийся наружу клочьями истерический смех. Ладони заменяют хлыст, вырисовывая новые узоры на ягодицах и спине, после бегло проходясь поцелуями по рассыпавшимся шоколадной крошкой родинкам, прижигая раны, словно йодом. Чимин хрипит, не в силах рвать связки на крик, и блядски обтирается о грубую джинсу, надеясь хоть в этот раз выкроить лакомый кусочек, но его вновь лишь утыкают носом в стояк, приглашая долго и с упованием сосать, млея под своеобразными чонгуковыми розгами. Чимин травится Чонгуком, каждый раз сильнее встряхивая клетку с диким зверем, зная, что в один момент тот окончательно вырвется на волю. Взяв за привычку наведываться в гости каждый вечер, однажды Чонгук приходит с взрывающимися в глазах фейерверками. Причина торжества находится сразу – он подготовил план для выпуска свиней из загона на растерзание гончим. Потирая ладони, словно муха, он рассказывает в чернилах и подробностях, начисто, без случайных клякс. А, закончив, мучительно долго и дразняще вязко целует, словно отжатый нечестным путем у барыги в трущобах талисман. - Пойдешь со мной? - Тебе нужна моя помощь? – но заметив нахмуренные брови и дергающийся глаз, Чимин исправляется. – Поддержка? Выдранный из-под кожи гнусавый рык смежается со звонкой пощечиной. От жара остроты на глазах выступают слезы, Чимин поворачивает голову, не смея смахнуть с жалобных глаз смятую челку. - Присутствие? - Любимые игрушки обычно таскают с собой везде и всюду, Чимин-и. Закрыв глаза, он держится на одних вылепленных Чонгуком шарнирах, привязавшись к кукловоду намотанными на кулак лесками. - У меня нет выбора? - Смирись.

***

Над гробом разрухи и забвения пролетают одиночные птицы, их крики поглощаются тишиной и разбиваются о бетонные стены, ласкаемые легкими мазками ветра. Посреди диких колючих зарослей и пыльных песочных дорог громоздится заброшенный завод. Каменная крошка покрывает его полы, заржавевшие масляные станки устрашают железными конечностями, осколки выбитых окон испещрены природными царапинами. Завод мертв, он больше не дышит. Сквозь его расколотые кости пробираются незваные гости, насыщая онемевшую оболочку учащенным дыханием. Они прибежали сюда настолько быстро, насколько могли, забыв о запланированных делах, ведомые дружеской преданностью и ответственностью за младшего. Намджун и Хосок не знают, как будут выкручиваться из ситуации, но действуют по четкому принципу: своих в беде не бросают. Звонок от Чонгука обрушился посреди обыденного перекуса между зависаниями перед телевизором за приставкой совершенно внезапно. Чонгук вообще не особо одобрял телефонные разговоры и уж тем более, никогда не звонил сам. Хосок и Намджун переглянулись с недожеванными бутербродами в раскрытых ртах и недоумением на лице, одновременно бросившись к разрывающемуся смартфону. Ответом был пронзительный крик, скачущий между октавами. Так кричат, чтобы заглушить боль, разрезая связки и оглушая мозговые клетки, надеясь обмануть сознание и нервы. Так хрипят, когда понимают, что надрываться бесполезно. - Чонгук?! – выходит смазано, но хором, выплюнув остатки бутерброда. Слышится треск и отчаянный, умоляющий отголосок застревает в ушах: - Помогите… Типично отрешенный, но необычно нервный в последние дни образ Чонгука становится предельно ясным, раскрываясь попаданием под руку разъяренной уличной банде из прошлого. А отчаянная просьба о помощи пугает до мириада сорвавшихся с цепи мурашек. Чонгуку пришлось проглотить смешавшуюся с кровью гордость, он не справляется самостоятельно. За сброшенным звонком следует сообщение с координатами местонахождения. Тем временем Чимин раздраженно закатывает глаза, морщась от корчащегося на земле и всхлипывающего в трубку Чонгука. Он ломает ветки и разбивает балки о рассыпавшуюся вокруг щебенку, не смея тронуть вжившегося в роль жертвы Чонгука даже камешком. Все на самом деле лишь наглая иллюзия гениального актера или заигравшегося мальчишки. - А что будет, если я промахнусь, Чонгук-а? – заискивающе шепчет Чимин, вертя в руках увесистый камень. - Я лишу тебя возможности созерцать представление, отдав этим мудакам на растерзание. - Неужели ты в состоянии от меня так просто избавиться? Вопрос остается без ответа, теряясь в глухом падении камня и пыльных следах на щеках от собственнических поцелуев. …Их окружают стайкой изголодавшихся собак, как только Намджун с Хосоком ступают на арену, раскинувшейся среди развалин широкой залы. Избитого до полусмерти тельца друга нигде не наблюдается, скребя на сердце плохим предчувствием. Главный из банды выходит в центр, гадко ухмыляясь, проверяет время. - Вовремя, - орлиные раскосые глаза заслоняет съехавшая на брови смятая бандана. – Жаль только, что не тот, кого мы ждали. - Где Чонгук? – вызывающе спрашивает Хосок, решившись на гневный выпад и наивное доверие. Вокруг слышатся смешки, окружившие их в ожидании крутят в руках дубинки, насмехаясь. - Его здесь и не было. Друг мой, тебя наебали, - ласково произносит Биг Босс, наклоняясь к Хосоку, у которого в глазах застыло паническое опустошение. Понявший все сразу Намджун крепко сжимает хосокову вспотевшую ладонь, будто сочувственно сообщая: мы могли догадаться. – Слышишь, Кукки?! Тут о тебе интересуются! Не сильно поранился, не простудился, пока имитировал собственные побои? Я знаю, что ты здесь, ублюдок! Небось, наблюдаешь и наслаждаешься, да? Подпитываешь чужими страданиями свое садистское начало. Что ж, спасибо за пушечное мясо, но в следующий раз этот прием не прокатит. Биг Босс взрывается в пустоту, трансформируя всю свою ненависть в слова, но вызывая у Чонгука только смех. Откуда-то сверху истерически разверзаются надтреснутым хохотом, разнося по заводу громогласное эхо. Иней покрывает спины всех до единого, превращая дыхание в ледяной пар. Чонгуку до колик в животе весело, а Чимина знобит от его улыбки, видимой впервые. Сумасшедший, высеченный на лице психопатический оскал, надолго врезается в воспаленную память, наведываясь после ночными кошмарами. - Чего и следовало ожидать, - шепчет Биг Босс, искривляя шрам над губой, когда вновь наступает тишина. – Взять их! Сцепившиеся плечом к плечу Намджун и Хосок оказываются в эпицентре хаоса. Обрушившееся на спину предательство прогибает хребет и заглушает фоновый шум, но инстинкт самосохранения берет вверх, вылавливая из сумятицы тел понимающий взгляд Биг Босса. Он тоже через это прошел. Однако, лишать своих шестерок забавы не собирается, пустив происходящее на самотек. - Хосок… Ты ведь умеешь драться? – выдыхает Намджун, сжимая кулаки. - Ну, у меня неплохой мах ногой… - неуверенно пищит парень, крепче вжимаясь в широкую спину друга. За всю свою жизнь он привык оставаться зрителем, поддерживающим бойцов ярыми кричалками. Пусть и привыкший к нескончаемому домашнему насилию, драться Хосок не умел. - Танцор, блять. Дикий рык освободившегося зверя вырывается наружу, когда Намджун бежит в самое марево, сбивая кулаки ударами в кровь и рикошетя дубинками о чужие головы. Хосок тоже пытается отчаянно отбиваться, в основном отпихивая противников ногами и оглушительно визжа. Ему больно и страшно, как и каждый раз, когда выпивший отец заходит в комнату с полупустой бутылкой, а после раскалывает ее о голову и раскрашивает красным татуировки. Сейчас все происходит в замедленной съемке с дежа-вю на повторе, заставляя давиться собственными вдохами и пропитываться кошмарами. Физическая выдержка и ловкость не могут длиться вечно, в итоге заканчиваясь как можно теснее сгруппировавшимся, обессилившим комочком на грязной земле. Намджун присоединяется к нему спустя некоторое время, но уже пластом, со стекающей изо рта бардовой струйкой. Он не может согнуть ногу, а вместо воздуха в легких саднят осколки. Конец кажется близким, потому что нападающие останавливаться не собираются, их жертвы слишком быстро сдались, не утолив полностью кипящую гневом ненависть. Но, к счастью, Чонгук успел внести свою лепту, просчитав на несколько ходов вперед и предусмотрев, пусть и хилую, но подмогу. Чимина, как ни странно, удерживать, скрутив за спиной руки, не пришлось, он понимал, что ничем помочь не сможет и умирать пока не планировал. А Тэхену хватило всего одного сообщения с неизвестного номера. Получив извещение о том, что Хосок в беде, он не думал долго, выбросив далеко и надолго все обиды и обещания забыть самому себе, примчался стремглав на заброшенный завод, распаляемый изнутри идиотской влюбленностью, которой невозможно противостоять. Чрезмерно жертвенный миловидный парнишка на несколько секунд перенял на себя всеобщее внимание, появившись в бетонном проходе, словно ураган смятения и застоявшегося в глазах ужаса при виде крови. Тэхен совсем еще домашний, он к такому не привык, да и видел только в фильмах, пусть и грезил попасть в любимые кинокартины. Реальность не такая привлекательная, ТэТэ. - А это еще что за хер? – раздается из столпившегося над распластанными на земле парнями скопления. - Тебе ли не похуй? Вали его тоже! - Хосок! – однако у Тэхена на уме только один человек, он игнорирует стонущего Намджуна и облепляющие спину тупыми ударами дубинки. Склонившись над Хосоком, он закрывает его своим телом, принимая удар на себя, глотая слезы и выплевывая выдохи. - Тэхен… что ты тут делаешь… идиот… блять, беги… …Окаменевший Чимин закрывает глаза, не в силах больше наблюдать за происходящим. Его мутит и скручивает изжогой живот, разъедая кислотой собственной беспомощности и предательства. Тэхен этого не заслужил, не заслужил, черт возьми! Он всего лишь влюбился… - Не беспокойся, это еще не все, - заметив посеревшее чиминово лицо и близкое к обморочному состояние, Чонгук неожиданно мягко усаживает на пол, прислоняя к стене, и многообещающе усмехается. – Скоро станет еще жарче. Когда Чимин уже готов проститься с размякшими внутренностями, в воздух подряд вылетают три громогласные пули, спугивая стаю птиц так же, как и бандитов. Они бросаются от окровавленных тушек врассыпную, скрываясь по углам и падая на землю. - Смотри! – Чонгук разворачивает Чимина лицом к происходящему. - Что за… Юнги выходит в центр залы, держа пистолет на прицеле. Размеренные шаги отражаются о стены, уверенное выражение лица возвращает на спины подтаявший иней. Он встряхивает мятными волосами, облизывая пересохшие губы. - Если вы не уберетесь отсюда за три секунды, я прострелю башку каждому присутствующему так быстро, что вы даже не успеете скинуть гудочек копам. А теперь, - Юнги присвистнул, указав дулом в сторону выхода, - проваливайте. Повторять дважды не приходится. Банда, конечно, уличная и отвязная, но состоит главным образом из школьников, лижущих жопу богатеньким родителям и трусливо поджимающих хвост каждый раз, когда дело доходит до серьезного закона, а не дешевой травки из подобранного марихуанного мусора. Как только последние пятки скрываются в проеме, Юнги выранивает пистолет, не в силах больше скрывать дрожь в пальцах. До этого он никогда не нажимал на курок до конца, не доводил силу до выстрела, останавливаясь на полпути. Он и приобрел пушку лишь в целях вынужденной самозащиты, когда по горло увяз в долгах и был преследуем одной пренеприятной, известной в Сеуле, шайкой. Тогда Юнги жил в постоянном страхе и напряжении, часто бесцельно слоняясь ночами по улицам, не имея возможности куда-либо пойти. Он пытался подрабатывать, но из-за нескончаемых переездов, в надежде спрятаться, долго на работе задерживаться не получалось, чаще всего только до первой зарплаты. Попытки скрыться были тщетными, каждый раз его находили и пытали вновь, все жестче и жестче, подвешивая вниз головой и окуная в бочку с ледяной водой. Изводили до мгновения до смерти и отпускали. Поняв, что сдохнет прежде, чем накопит нужную сумму, Юнги подсчитал цену за самое дешевое, но надежное оружие. После проведенных на одних огрызках и воде неделях, пистолет удалось приобрести вместе с патронами и спокойно спать в обнимку с мертвенно холодным дулом. Правда, воспользоваться им Юнги так и не удалось. В очередной раз, оказавшись на улице и ночуя в каком-то дворе между мусорными баками, его нашел выносивший мусор Джин. Закрыв лицо ладонями, Юнги оседает на песок рядом со стонущими от переломанных костей и побоев ребятами. Наигранная уверенность испаряется, его колотит. - На дороге машина. Вы хоть сможете дойти? Тэхен и Хосок могли, а вот Намджуна пришлось тащить. Ему, как самому бесстрашному, досталось больше всего, за него некому было заступиться, заслонив собой, словно щитом. Но Намджуну не важно, у него с лица не сходит тупая улыбка с измазанными красным зубами: Юнги пришел из-за него. Это было ясно как день. Именно из-за него, да. Ким Намджуна. Того, кто влюбился так неосторожно, поцеловал неловко, не подумав, и не дал вновь погрязнуть во тьме прошлого, жаждущего добраться до сахарной шеи Юнги, когда тот сбежал от Джина. Намджун всегда был рядом, несмотря на то, что именно он делал, Юнги был обязан вернуть долг. - Хен, ты отвратительно крут, откуда у тебя пушка? Под рев двигателя старенького автомобиля Юнги, Намджун еле ворочает языком, облокотившись на парней на заднем сиденье. - Заткнись и не расходуй и так недостающий кислород, Ким Намджун, - холодно отвечает Юнги, концентрируясь на дороге. - Хен, а ты беспокоился обо мне, да? - Ты конченный придурок, Ким Намджун…