наперегонки

Один из них не выдержал, истосковавшись до предела. За неполных два месяца порознь они успели измениться и переосмыслить некоторые вещи, например, что значат друг для друга куда больше, чем просто одноклассники или близкие друзья. Вероятно, этому понятию еще не придумали определения, а, может быть, это и называют «дружбой». Не шумные компании, в которых не ценится время и пускается на самотек жизнь; не громкие слова и кричащие обещания до гроба; не только счастливые воспоминания, но и до слез, до дрожи больные, со своими судорогами и предрассудками; не навсегда, но на сейчас. Дружба – это когда, после первой в жизни ссоры перестает хватать кислорода, будто одно легкое отказывается работать, как полагается. Настоящие друзья дополняют друг друга на уровне психологическом и ментальном, отчего из-за долгой разлуки накрывает унынием переутомление. Слишком сложно одному тянуть на себе вес всего мира, когда раньше каждую крупинку делили поровну. Ждать саморазрешения ситуации откровенно надоело, а в школе вовсе появляться стремно. Спереди – Тэхен, которого так хочется уколоть линейкой, когда он засыпает на уроках, и невзначай напомнить, какой тот дебил, а справа – Чонгук, с которым нельзя пересекаться даже взглядом. После Нового года они не разговаривали и не занимались, а между соединенными партами появилась мелкая щелочка – по инициативе Чимина. В первый четверг второго семестра он просто не пришел, обогнув кофейню по периметру и поехав домой новым маршрутом, лишь бы не столкнуться с Чонгуком, как когда-то давно в переполненном душном метро. Чонгук терпеливо ждал Чимина три часа, прежде чем, бесцельно пролистав каждую страничку учебника, разъяренный не ушел восвояси, оставив после себя истерично бренчать колокольчик у входа. «Это бунт?» - отправил тогда Чонгук. Но не получил ответа. Ровно, как и на все последующие свои сообщения. Тем временем Чимин проглотил гордость во второй раз, написав, наконец, Тэхену. На слова не хватило духа, но на короткое «прости меня» посреди урока истории – даже слишком. Стремительно обернувшись, будто высчитывал секунды до момента, Тэхен долго выискивал что-то в чиминовых щенячьих глазах, в которых крошилось раскаяние, а потом улыбнулся и… тыкнул в мягкую щеку линейкой. За эти два месяца Чимин понял: потеряв одно, обретешь другое. Резко обратившись в хвостик Чонгука, он чуть было не лишился самого дорогого слитка, пасмурными ночами пестрящего звездным небом, но, оставшись утром в одиночестве на морозе, пришло осознание недопустимого просчета. Чонгук изначально был искушающим, но кардинально неверным вариантом, от которого стоило давно избавиться, как от вредной привычки. Сейчас, вместе с Тэхеном сотрясая стены комнаты заливистым скачущим смехом, Чимин в этом только сильнее убеждается. Они сидят на полу в куче расставленных мисок с чипсами, конфетами и печеньем и пытаются смотреть фильм, но выходит как-то мимо сюжета – обоим куда больше интересны жизни друг друга, не общаясь два месяца, парни успели изголодаться по продолжительным доверительным разговорам, известным только им двоим. Успели выйти из привычки ночные прогулки и до боли растягивающие щеки улыбки, подаренные только друг другу, не скупясь на искренность. Тэхен снова, будто ничего и не происходило, втирает какую-то дичь про «а что бы было, если бы пауки умели летать?», а Чимин визжит, срываясь до писка, потому что ненавидит насекомых. Раскрошенные сладости давно выпали из посуды и разметались по полу, прилипли к носкам, застряли в щелочках клавиатуры, но об уборке они подумают потом, сейчас куда важнее как можно сильнее достать Чимина, имитируя невесомыми прикосновениями паучьи лапки. В волосах запутались шоколадные крошки, а толстовки перемазались в джеме; Тэхен плашмя лежит на Чимине и вставать, кажется, совершенно не планирует, сколько бы тот не пытался бить его своими маленькими кулачками. - Вставай, мудила, у тебя, вообще-то, парень теперь есть, - использует самый действенный в списке аргумент Чимин, еще раз пихая коленкой в бок. - Думаешь, будет ревновать? – хихикает Тэхен, складывая руки на груди Чимина. – Может, отомстить ему за тату-салон и заснять нас на камеру, м? - Ты тупой? – совершенно серьезно задается вопросом Чимин, а потом оба взрываются гиенистым ржачем, откатываясь друг от друга в разные стороны. Им привычно и комфортно друг с другом, пережив вместе все возможные «первые разы» и невзгоды стыдиться чего-либо нет смысла. Насмеявшись вдоволь и немного прибрав в комнате, парни несвойственно успокаиваются, затихая. Чимин еще тяжело дышит от душащего смеха и с долей тоски смотрит в окно. Уже почти стемнело, солнечные лучи затенило наплывшими сизыми облаками, до крайности напоминающими густые клубы дыма чонгуковых сигарет. Терпкого запаха до нелепости не хватает, будто Чимин заразился зависимостью, будучи пассивным курильщиком. От Тэхена тоже чуть уловимо веет табаком, но по-особенному сладко и элегантно, с умело выдержанной дозой никотина, не как от Чонгука, у которого всего переизбыток: стойким перегаром в соединении с вызывающим мускусом и щепоткой спирта. Опьяняет на выдохе. - Чимин, - окликает Тэхен, бесшумно подползая сзади и мягко укладывая руки на плечи. – Тебе ведь не хватает его, да? Порой Тэхен слишком чуткий. Настолько, что сам Чимин не признает до конца, выискивая альтернативы, а Тэхен просто и без изощренных объяснений знает наперед. - На самом деле нет, - начиная сразу с отрицания, чтобы убедить, скорее, себя, чем Тэхена. – Наверное, это похоже на плохую привычку, как курение. Если зависимость не на последней стадии, то отказаться обычно просто, лишь иногда идешь по улице и кажется, будто чего-то недостает, – тлеющей между пальцев сигареты – но жить без этого можно абсолютно спокойно. Другое дело, конечно, если при этом все твои знакомые тоже курят – тут уже зависит от силы воли. Вот у меня примерно так же: жизненной необходимости нет, но без вездесущих чонгуковых прикосновений как-то некомфортно… Не сидели бы мы еще за одной партой. - Говорю же, не хватает, - фырчит Тэхен, вылавливая самую суть из хаотичного потока мыслей. – Зависимость от человека куда сильнее, чем от спиртного или сигарет, уж поверь мне. - Нужно всего лишь домучиться до конца года и свалить в университет, со всеми экзаменами мне не до Чонгука, - раздраженно отмахивается Чимин. - А тебе оно надо: университет, высшее образование, престиж, счастливая семья, подстроенная под рамки общественности жизнь? Надо разве? Я не верю. - Ой, Тэхен, вот не начинай, а, - Чимин ведет плечом, скидывая руки друга, и делается совсем угрюмым. Наперекор наперед распланированной безупречной жизни большими красными буквами проносится: «Давай так: махнем в Калифорнию. Пусть это и будет моей мечтой». Иронично, что Чонгук, сам того не ведая, превратил случайную фразу в совместную мечту. – Почему ты вообще на его стороне? После всего того, что этот козел сделал с Хосоком, с нами, какого хрена ты защищаешь его? - Моя защита не отрицает испытываемой к нему ненависти, я просто пытаюсь оценивать ситуацию со стороны. К тому же, у меня есть пагубная особенность питать надежды, что люди имеют свойство меняться. Вот ты не верил, что Хосок другой, а я заметил, отыскал в бесчувственной оболочке живое и отогрел, поэтому он мне и раскрылся, - виновато опустив голову, Тэхен теребит края толстовки – он ведь хочет как лучше, чтобы Чимин был счастлив, а не притворялся, подстраиваясь под устой. – Может, дашь ему шанс? Но даже Чимин не выдерживает тэхеновой целомудренной жертвенности. - Блять, Тэхен, такие, как Чонгук не меняются! Это обреченные на вечные муки люди, ограниченные в эмоциях и чувствах, которые всю жизнь будут вариться в собственном гневе. Если в Хосоке еще осталось что-то живое, то в Чонгуке – нихуя. Он мертв, как и его душа. А в Бога и чудотворное воскрешение я не верю, уж простите. От резких слов Тэхен съеживается, не решается поднять голову и почти шепчет. - Но ты ведь говорил, что в Новый год он вел себя по-другому, по-человечески. - Мне показалось, - сквозит холодом чонгукова цитата из чиминовых уст. Пародируя друг друга, они не замечают, как совершают одни и те же действия, только с разной скоростью. - Мне кажется, он просто испугался, - все не сдается Тэхен. – Когда ощущаешь что-то новое – всегда поначалу страшно. Это естественно, что Чонгук включил защитный режим. Чимин смотрит долго, испытующе, пока Тэхен, наконец, не поднимает смущенный взгляд. Ему больше нравилось рассуждать о вздорных пауках с крыльями и утопии будущего, чем дискутировать на щепетильные темы. - Не знаю, Тэхен. Наши с ним отношения – такая хуйня на самом деле. Я все равно не собирался в него влюбляться, и уж тем более – встречаться. Моя привязанность заканчивается сексуальной близостью, не более. Поджав губы, Тэхен принимает поражение, погружая заплывший не в то русло разговор в постепенно загустевающую паузу. Он и так уже высказал все, что мог, дальше дело за Чимином, а у Тэхена есть Хосок со своими драмами и проблемами, которому куда больше нужна ежедневная поддержка и опора, чтобы окончательно реабилитироваться. В сумерках тягучей тишины внезапно вибрирует телефон, рассеивая иллюзию на мелкие облачка. - Тебе звонят, - кивает Тэхен на разрывающийся гаджет. – Кто это? - Неизлечимый ублюдок, - смартфон с входящим от Чонгука улетает в другой конец комнаты, сопровождаемый раздраженным рыком. Ровно десять гудков улетают к звездам вместе с выдыхаемым дымом. Чонгуку уже даже весело, он посмеивается как-то нездорово, смотря на погасающую фотографию задумчивого Чимина со съехавшими на кончик носа очками и приставленным к губам кончиком ручки. «Абонент не отвечает» выцарапано уже на задней стенке черепа. Откинув голову назад и выпустив очередную белесую струю, Чонгук вливает в себя большие глотки отвратительно-терпкого и приторно-горького вина из пачки. Ему продали его в сомнительном магазине за квартал до дома Чимина, и теперь Чонгук наслаждался беззвездным небом в гордом одиночестве на лавочке напротив. Из-за вяжущего привкуса пить приходится, не дыша, надеясь только на то, что скоро ударит в голову. Действовать дешевый алкоголь начинает только на последнем глотке, взорвав в теле хмельной шар головокружения. Чонгука ведет, его лишили всех карманных денег и возможности истязать любимую игрушку. Сожженный смольной фильтр тушится о спинку скамейки, жаля отлетающими искрами. Пошатываясь, он решительно направляется к дому Чимина, поняв, что действовать нужно самостоятельно. Тот живет на втором этаже, а столовая давно закрыта, так что приходится поступать по старинке, раз звонки все равно игнорируются. Подобрав с земли увесистый камень, Чонгук, что есть дури, швыряет его в окно, чудом не покрывая паутинкой трещинок. - Пак Чимин! – рявкает он, хаотично размахивая руками, чтобы удержать равновесие. Как ни странно, в окне появляется заспанное лицо Чимина, стремительно приобретающее сероватый оттенок. На часах два ночи. – Открой мне, блять, дверь! Если не повиноваться, Чонгук разбудит не только родителей, но и весь район, случись непоправимое, отвязаться будет очень непросто. Приходится в одних лишь трениках и безразмерной футболке спускаться вниз, открывать упертому, вдрызг бухому Чонгуку дверь. - Пак Чимин, - обранивается вновь смазанными словами и неустойчивыми объятиями, просто чтобы не упасть. – Схуяли ты меня игнорируешь? Резкое облако перегара и алкоголя заставляет поморщиться. Почти брезгливо отодвинув от себя Чонгука, Чимин приставляет палец к губам, прося быть тише, и ведет к себе, не имея права выбора. - Какого хрена ты творишь?! – взбешенное шипение, как только за спиной закрывается дверь. – Зачем пришел ко мне? - Я… Не пришел, мне просто… - заплетающийся язык выдает все бессвязными комками, контролировать себя и свои действия нет никакого желания, не хочется выглядеть круто и уверенно, как обычно. Проще позволить ядреному алкоголю атаковать мозговые клетки. – Мне просто не к кому больше идти… Все, что может сделать Чимин – это устало выдохнуть. Умиротворенный сон после целого дня, проведенного в компании Тэхена, отменяется, а на его место в буквальном смысле сваливается совершенно несоображающий Чонгук, предположительно, сбежавший из дома. Вспоминается вечерний разговор с Тэхеном и взгляд на происходящее скашивается в сторону, смещая горизонт. Это он, Чимин, сотворил с неприступным хладнокровным Чонгуком? Серьезно? Не в силах больше стоять, Чонгук аккуратно усаживается на расправленную постель и оглядывает напряженного Чимина, все еще стоящего перед ним в пижаме, незнающего, что делать в данной ситуации. - Присаживайся, - дружелюбно приглашает Чонгук, хлопая ладонью рядом с собой. – Нам надо поговорить. - Сомневаюсь, что ты способен говорить в таком состоянии, - неуверенно бормочет Чимин, но на край кровати все же садится, ожидая дальнейших действий. Однако ничего не происходит. Молчание топит в ночной темноте, вылавливая из мрака только учащенное сердцебиение и нервное дыхание. Отдавшись всепоглощающей черноте, Чимин закрывает глаза, вслушиваясь в каждый шорох, ощущает горячие чонгуковы выдохи на скулах и вкушает тот самый перенасыщенный запах, в этот раз приправленный горьким виноградом. Очень быстро становится душно. Глаза привыкают к темноте: теперь видна не только отражающаяся в зрачках луна, но и бледный контур очертаний. Чимин протягивает руку, как в прошлый раз, невесомо касаясь щеки, очерчивает кончиками пальцев лицевой овал, задерживается на воспаленных веках и дрожащих ресницах. Он проводит по ним большим пальцем, ощущая неровную борозду кончиков, и Чонгук подчиняется, закрывает глаза, размыкая губы на выдохе и подаваясь вперед. Их губы замирают в одном шаге от поцелуя, распыляя на коже виноградный спирт. Робкое касание сначала верхними, потом нижними, сходя с ума только от одной неприкосновенной близости. Трудно сказать, кто сдается первым, потому что губы расплющивает одновременно, мгновением спустя находя удобное положение. Выходит вязко и долго – глубоко. Чимин не употребляет, но слизывает с влажных губ Чонгука горечь дешевого вина, пьянея маленькими дозами, лязгая холодным железом пирсинга. Между ними – тонкая ниточка слюны и сбившиеся принципы. Анализировать уже поздно и бесполезно, математические расчеты, увы, не спасают, когда мозг берут в плен эндорфины. - Чонгук, - прямо в губы, прикасаясь. – Остановись, - с трудом перебарывая в себе желание впиться ногтями в высвечивающуюся в лунных лучах шею. – Нам нужно прекратить. Утекающее время трансформируется в обоюдный шепот. - Зачем? Чимин протяжно вздыхает, прежде чем ответить, он все-таки скользит пальцами по лебединому изгибу шеи, режется об острые ключицы и кротко ведет коготком дорожку вдоль выступающих позвонков. - Чонгук, - имя, словно запретное, шуршит на губах еще не распустившейся весенней листвой. – Давай не будем влюбляться? Давай остановимся… Чонгук. Легкие перовые прикосновения прошивают холодом и гусиной кожей. Чонгук еле заметно дрожит, все еще оставаясь в непозволительной близости с чиминовыми губами, заполняя маленькое пространство между ними, как щелку их разъединенных парт, секретами. Полуночными, самыми сокровенными, потаенными. - А как это – влюбиться? Ты знаешь? – неприкрытый детский интерес, когда втайне от родителей обсуждают что-то неприличное. - Нет, - честно отвечает Чимин, случайно утыкаясь кончиком носа в чонгуков. – Но ты поймешь, когда почувствуешь. - Ты забыл? Я не умею чувствовать, - Чонгук тихонько мотает головой, мягко трется носом. - Тогда потеряй равновесие, - уверяет Чимин, смыкая зубы на позвякивающем септуме. – Если повиснешь на люстре вверх ногами и не почувствуешь гравитации – значит, ты влюблен. Но, Чонгук, давай не будем. - Хорошо, - так просто и беспрекословно, возможно, от размякающего тело алкоголя. Чонгук дарит еще пару сонных поцелуев, мокрыми чмоками оседающих на стенах, а после заваливает на кровать, позволяя утонуть в пуховой прохладе одеяла. – Я так хотел тебя каждый гребаный день после Нового года. Почему ты игнорировал меня? Прежний Чонгук возвращается с каждой секундой проясняющего отрезвления. В сознании снова ожесточаются образы, стынет расплавленное пламя, и возвращается беспощадная строгость. Настойчивые руки блуждают по размягченному чиминовому телу, задирая футболку, чтобы добраться до горячей кожи. Чимин порывисто поддается на ласки, забыв о данных самому себе обещаниях непременно бросить, соскабливает ненужную ткань с плеч, силясь стащить с Чонгука толстовку. Но вовремя успевает опомниться, прежде чем просторные треники окажутся стянутыми до колен, а Чонгук удобно устроится между ног. Отнекиваясь от суматошных приставаний, Чимин отталкивает еще слегка хмельного Чонгука и поспешно встает на ноги, оправляя футболку. - Хватит, - выходит как-то пугливо и стесненно, отходя на пару шагов от способного в любое мгновение уложить на лопатки Чонгука. Но происходит кардинально обратное – непонятное и странное. Чонгук стремительно подходит, уже твердо стоя на ногах, и лишает воздуха обыденными, но такими уязвимыми объятиями – не пьяными, а сознательными, возвращая то, что отнял первоянварским утром. Чимин вытягивает руки по швам, не в силах пошевелиться под железной хваткой. – Не думаю, что это нужно было делать. События повторяются с точностью даже в мельчайших деталях, только актеры поменялись ролями. К сожалению, один все время либо спешит, либо отстает, и никак не получается идти в ногу, соединив временные отрезки воедино. - Чонгук, - твердо повторяет Чимин. – Проваливай. …Этой ночью в комнате Чонгука царит анархия, и возобновляются неконтролируемые приступы гнева.