***
Холодный утренний воздух не щадит даже весной, обволакивает шелестящей свежестью и тихим ропотом редких машин, забирается в ноздри инеем, окрашивая тело оторопью мурашек под накинутым на школьную форму распахнутым пальто. Приходится греть онемевшие ладони о горящий ярко-оранжевым стаканчик с двойным американо и дышать прерывисто, судорожно смыкая губы, экономя драгоценную энергию. Укладку со смаком варганит северный ветер, сметая на глаза пушистые пряди, фонари выливают электрически-желтые лужи на темный тротуар, небо грязно-синее и тихое, бледное. Чимин мается напротив дверей школы ровно в 7:29, предпочитает не опаздывать. С натяжкой в 7:31 на погасшем горчичной подсветкой горизонте возникает замученный, не выспавшийся Чонгук. Он спешно вытаскивает и перекручивает вокруг пальцев наушники, сверкая противоположной улицей в просвете тоннеля, роняет пару оговоренных обыденных фраз и увлекает за собой, явно не намереваясь мусолить и ждать. Ему необходима утренняя доза никотина так же, как Чимину кофе. Миновав перекресток, они увиливают от зорких глаз учителей и потока спешащих на занятия школьников, заворачивают за угол. Рокочут сонные моторы, скользя упругими шинами по сухому асфальту, с трелью утренних газет мимо проносится занятой почтальон. Чонгукова рука на беззащитном запястье внезапно горячая, приятно контрастирует с мерзлой чиминовой кожей, завлекает в темноту подвернувшейся подворотни, как оголодавший зверь оробелую овечку. - Разве школьная подворотня не в другой стороне? – осторожно интересуется Чимин, удивляя осведомленностью об облюбованной греховне старшеклассников. - Там сейчас остальные, - на секунду заминается Чонгук, но быстро находится, уже шумно роясь в карманах куртки, звеня ключами и скребя ногтями по картону сигаретной пачки. – Я пока кантуюсь здесь, не очень хочется с ними пересекаться, - имея в виду всеми известное предательство с побоями и намджунову так и не прошедшую хромоту. Проглотив проскользнувшее между строк сожаление, Чимин учтиво затыкается и делает глоток уже остывшего, но все еще приятного молочно-теплого кофе, пока Чонгук светит рыжим наконечником в полумраке, не уступая по яркости чиминову стаканчику. Последний догадывался, что в центр за лишних полчаса до начала занятий его тащат именно с этой целью: насолить и своеобразно наказать за недовольную, скрытую в шарфе, язву, поэтому заранее морально подготовился, вылил на себя полфлакона одеколона и запасся мятной жвачкой с зимней свежестью, а сейчас старается не дышать глубоко и потерять придирчивый взгляд под ногами. Чонгук курит сочно и красиво, вбирая в себя смоль сполна, наслаждаясь гадким привкусом, ведь тот синонимично приравнивается к положению дел в жизни. При каждой затяжке чуть хмурятся брови, и прорезаются скулы, к губам невольно притягивает блеск окольцованного пирсинга. Чимин решается поднять глаза и зависает, привороженный поистине колдовским обликом: пальцы изящно растопыриваются, зажимая подушечками большого и указательного фильтр, Чонгук смотрит вдаль, выдувая серебряные струи дыма, смешанные с ледяными кристаллами холодного воздуха. Чуть завистливо надувшись, Чимин тоже пытается, сложив губы трубочкой, но получается не так густо и блекло, прозрачный флер мигом растворяется в воздухе паром. Оторвавшись от безрадостных мыслей о сегодняшнем в очередной раз дерьмовом расписании и грядущих контрольных, Чонгук замечает неловкую странность и усмехается, шутливо предлагая целомудренному агнцу стать падшим ангелом, но Чимин вежливо отказывается, не собираясь, разумеется, уступать своим принципам. Однако не перестает любоваться с наслаждением курящим Чонгуком, чуть было не вырисовывая на широких стеклах давно стертые сердечки. Утреннее девственное безмолвие нарушается любопытными взглядами случайных прохожих и жителей дома, около подъезда которого затесалась школьная парочка. В подворотне промозгло и тускло, обшарпанный бетон лижут настенные росписи и сажевые следы от затушенных бычков. Чимин ежится, пару раз вздыхает и проверяет время: 7:49. Скоро звонок на урок, а у Чонгука в запасе еще три смачные затяжки у самого фильтра. Они случайно или подсознательно-намеренно встречаются взглядами, слегка тоскливыми, с поволокой безнадеги и замучившей рутины, однако у каждого о своем, а, может, друг о друге? Чимин мельком вспоминает недавнее страстное перемирие и беглые обещания-просьбы, в которых Чонгук – настоящий, а Чимин попытается. Личностная панацея из их ладоней выливается на щербатый асфальт оранжевыми сгустками светающего мутноватого неба, в котором чиминов полупустой стаканчик из-под кофе и чонгукова жадно спаленная сигарета. На последней затяжке искры крошатся о бетонную выбоину, ссыпаясь горсткой на землю, а Чимин прижимается к стене намертво, удерживаемый кольцом сильных настойчивых рук. Оголтело распахнув глаза, он не имеет возможности сопротивляться, когда, тем временем, уже 7:53. Чонгук прихватывает за подбородок и наклоняется к губам, хищно ухмыляясь. Разомкнуть пухлую ягоду не составляет труда, выдохнуть дым и заставить закашляться – тоже. Рыжий кофе выпадает из руки с глухим стуком, лужицами выплескиваются остатки согревавшего напитка. Витиеватые узоры украшают воздух над их головами, смыкаются в колечки и сплетаются в кружева, пока Чонгук пресекает сухость в горле и делится горечью, обсасывая податливые, слегка зудящие от открывшихся трещинок, губы. Чимин давит в себе кашель и даже ловит кайф, смакуя пепельный привкус, он чувствует, как выдыхает сизое облако, выпуская в щелку меж ненасытных ртов, и зарывается в пропахшие табаком и хвоей чонгуковы волосы. Штанга звякает на зубах, перекатывается по языкам. Двое отшельников давно слились в единое одиночество. Чонгук подхватывает под бедра, грубее прижимая к себе сквозь толщу теплой одежды, зажимает и вдавливает пальцы в ягодицы, скребя ногтями по тугой ткани джинсов. Он бы не против хоть здесь, если честно, было бы только теплее и без лишних свидетелей, а на школу плевать, пропуски и социальная служба подождут, когда из-за его касаний с чиминовых припухших губ эхом срываются алчные стоны, а щеки рдеют восходящим солнцем, собирая блаженную влагу под трепещущими ресницами. Обвивая ногами за крепкую талию, Чимин хватается надежней, не страшась внезапной высоты и осуждающих речей, он полностью и без остатка отдается Чонгуку, даже не замечает, что мимо, прошмыгнув из школьной подворотни через улицу, пробегает посмеивающийся в кулак Тэхен. Раззадорившийся парень хватает Хосока за руку и разрешает взглянуть на страстное действо издалека, завистливо-обидчиво пихает в бок и торопливо утаскивает к дверям школы. Оглушающей трелью звучит уже второй звонок, а Хосок хихикает так же глупо и даже не злится, у него в животе топленый мед от тэхеновой теплой руки в широком кармане. Внезапное рассоединение наступает вовсе не пожелавшей подшутить парочкой шкодливых подростков, а по жизни раздражительным и злостным дворником. Он разгоняет разошедшихся парней громогласным трехэтажным матом, заставляя Чонгука почти уронить свою ценную ношу на холодную землю, а Чимина испуганно схватиться за сердце, постыдно вскрикнуть, задышать надрывно от нехватки дыхания. Пока разгневанный дворник подметает их кроссовки колючей метлой и клянется свернуть шеи, Чонгук с Чимином успевают сделать ноги. Заливистый смех рассекает поднебесье горячей карамелью в переслащенном макиато, потому что отвлеченный на извечный гогот и стремные намджуновы подколы Юнги вновь перебарщивает с сиропами. Чонгук и Чимин задыхаются от нахлынувшего искреннего веселья и глупости ситуации, не боятся сорвать голос на зазябшем воздухе, ненасытно глотая весенний мороз. - Бля, что это было? – в перерыве между судорогами выкрикивает Чонгук, тщетно пытаясь отдышаться. - Пиздец, я не знаю, - сложившись напополам, вторит ему Чимин, урывая неподдельно-задорный взгляд напротив. Сквозь умело скроенную маску впервые проглядывает настоящий Чонгук.***
На урок они, запыхавшись, вваливаются с пятнадцатиминутным опозданием, раскрасневшиеся и взмыленные. У Чимина в руке дрожит от холода и пережитого спектра эмоций ручка, буквы выходят коряво и косо, а внутри бушует буря, заваривается адский котел и скачет конное стадо в тот момент, когда Чонгук ненароком соскальзывает ладонью под парту и обдает обледеневшим терпко-табачным дыханием. Чимин влюблен в запах семиутренних чонгуковых сигарет и первые уроки, когда еще не успевает успокоиться взвинченный в крови адреналин, и только-только занимается пепельно-оранжевым рассвет, а под партой невзначай накрепко переплетаются заиндевевшие пальцы. – Завтра в 7:30 у школы, Чимин-ни.