Инцидент

      Эстония не мог себе простить, что сначала растерялся, а затем вот так запросто поддался на ласки Брагинского. Он был уверен, что Иван спланировал все заранее, что за всем этим стоит какая-то цель, но с другой стороны, если Россия чего-то хотел, он мог в иной раз открыто попросить, или просто взять желаемое.       Последние несколько дней Эдуард старательно избегал встреч с Иваном, пытался не оставаться с ним один на один и всегда находился в компании Латвии или Литвы. Видя перемены в Эстонии, Россия сам не искал путей общения с ним, не заводил лишних разговоров, а фон Бок даже во время общего обеда не поднимал на него глаза. Молодой человек подозревал, что Брагинский решит, будто он обижен и игнорирует его, но причиной столь непривычного поведения был обыкновенный жгучий стыд.       В конце концов, измученный собственными размышлениями, догадками и сомнениями, эстонец решил раз и навсегда разобраться с этим вопросом. Поэтому однажды вечером, после ужина, преисполненный решимостью, он направился в комнату России, чтобы поговорить. Эстония даже составил для себя в уме примерный план из вопросов, но когда оказался перед знакомой дверью, то осознал, что не сможет связать и пары слов. Кроме того, вся решительность куда-то незаметно испарилась. Эдуард так и стоял перед входом в покои России, не смея нарушить тишину коридора настойчивым стуком. Кто знает, как Иван отреагирует на его слова?       Совсем неожиданно за запертой дверью послышались быстрые шаги, и через секунду она распахнулась. В результате Эстония не успел отскочить и получил неслабый толчок дверью в плечо. Брагинский с удивлением взирал на потирающего ушибленное предплечье подчиненного.       − Эстония, что ты здесь делаешь?       Эдуард побледнел, но быстро взял себя в руки.       − Я, собственно, к вам по делу пришел, господин Россия. Только собирался постучать, а вы...       − Извини меня, случайно вышло, − и вновь это непринужденное простодушие в голосе и виноватая улыбка. Однако на юношу это не произвело никакого впечатления, поэтому он не ответил.       − Проходи, пожалуйста, присаживайся.       Эдуард кивнул и с демонстративным спокойствием пересек порог чужой комнаты. Здесь он бывал крайне редко, но со времени последнего визита тут ничего почти не изменилось. Все та же большая, вместительная, но скромная мебель, настенные часы, кремовый тюль, классический бордовый ковер под ногами, большая кровать с мягким покрывалом, ровные ряды книг на полках шкафов... Словом, хоть комната по размерам была и несравнима с комнатой любой другой республики, однако особым убранством она не отличалась. Разве что казалась чуть светлее из-за бежевых обоев.       − Мне бы хотелось разъяснить ситуацию, связанную с тем... инцидентом в кладовой.       − О, не переживай, я тебя давно простил за тот "душ". И полку я уже починил.       «Он что, и впрямь не понимает, о чем я говорю, или просто хочет лишний раз посмеяться надо мной?» − с досадой подумал Эстония, но нашел в себе силы невозмутимо ответить:       − Боюсь, что речь идет не совсем об этом. Меня возмутило ваше вызывающее, не побоюсь этого слова, поведение, и… − голос предательски дрогнул, потому что Иван вдруг вплотную приблизился к собеседнику, изогнув одну бровь. Эдуард мог бы запросто извиниться, попросить Брагинского забыть о начатом разговоре и незаметно просочиться за дверь, но отступать было поздно. – …И я прошу объяснить мне причину вашего поступка.       − Было бы лучше, если бы я пересчитал тебе ребра? – без тени угрозы или раздражения в голосе спросил Иван, и Эстония замер в страхе. – Могу начать прямо сейчас.       Эдуард завопил, когда его ловко перехватили поперек туловища и в одну секунду опрокинули на близстоящую кровать. Россия со смехом навис над подчиненным, явно не собираясь колотить его.       − Видел бы ты свое лицо, − рассмеялся русский, довольный удавшейся шуткой.       − А по мне так совсем не смешно! – молодой человек залился краской, смущенно поправил очки, тут же попытался вскочить, но ему не позволили.       − Ты такой легкий, как пушинка. И милый, когда смущаешься. Мне нравится. И вообще, ты мне сам нравишься. Разве не очевидно?       Последние слова прозвучали, словно гром среди ясного неба. Неужели Россия может испытывать к кому-то чувства, привязанность и симпатию? Почему он никак не намекал на это раньше? А может, Эдуард все это время просто отказывался замечать знаки внимания и списывал ненавязчивые прикосновения, простые фразы с пожеланиями доброго утра или спокойной ночи и неформальные беседы о любимой литературе на повседневную случайность?       − Я рад, что ты пришел ко мне, − продолжил Иван. – Скажи, ты и впрямь до предела возмущен и сбит с толку тем, как ты говоришь, инцидентом, моими настойчивыми действиями? Мне показалось, твое тело считало иначе. Просто вспомни те минуты.       Эстония поджал губы, от стыда на глаза едва не навернулись слезы. Хотелось оправдаться, перейти в открытую оборону и обвинить во всем Россию, но он не смог. Или, вернее даже, не хотел делать этого. Иван был прав, и отрицать это было бы глупо. Эдуард все же вскочил, несколько раз прошелся по комнате и остановился в центре узорчатого ковра спиной к Брагинскому. Его терзали странные чувства, одни противоречивее других, мысли путались в голове, но каждая сводилась лишь к одному. Он вспоминал подробности их недолгого уединения, все нескромные ласки, собственные прикосновения к сильному телу, и в помещении будто сгустился воздух. Стало невыносимо жарко, Эстония ослабил галстук.       Россия обошел растерянного собеседника и с безобидным любопытством заглянул в его глаза за стеклами очков. Расширенные от страха и стыдливого желания зрачки затмили почти всю радужку, оставив узкий изумрудный ободок по краям. Его разгоряченное тело била едва заметная дрожь, стиснувшие подол серого кителя пальцы незаметно подрагивали. Присутствие Брагинского и их общая тайна действовали на разум как наркотик. Он задыхался, с мучительной нерешительностью глядел на чужие губы, но никак не мог осмелиться прильнуть к ним.       − Конечно, ты можешь незамедлительно покинуть мою комнату, и мы навсегда забудем о недавнем происшествии, но тогда я не смогу простить себя. Ведь у меня и в мыслях не было обидеть тебя.       «Он будто играет со мной, а я − с огнем», - отрешенно подумал фон Бок, прежде чем коснуться своими губами приоткрытых сухих губ Ивана.       Все происходило слишком быстро. Прохладные ладони России блуждали по худощавому телу, останавливались на груди и внизу плоского живота, но пока не преступали ту невидимую условную линию. Жаркое дыхание вновь опаляло чувствительную кожу, поцелуи становились настойчивей. В какой-то момент Эдуард опустил глаза и порывисто прижался к полуобнаженному телу Ивана, но поднявшие голову за подбородок прохладные пальцы заставили заглянуть прямо в аметистовые глаза. Россия не мог насытиться затуманенным взглядом, но вскоре прервал зрительный контакт и потянулся к застежке на брюках Эдуарда. Молодой человек закусил нижнюю губу и простонал под глухой стук собственной крови в висках, когда к возбужденной плоти прикоснулся горячий язык. Он выгибался под ласками, тяжело дышал, цеплялся руками за плечи России и простыни, понимая, что окончательно теряет остатки рассудка. Запрокинув голову от нарастающего удовольствия, он невольно поддался бедрами вперед, но Иван отстранился. Он улыбнулся, втайне радуясь такому зрелищу. Эстония поймал на себе беззастенчивый взгляд и, не ожидая подобное от самого себя, похотливо и капризно застонал.       − Ты просто прекрасен, − с улыбкой прошептал ему на ухо Россия, после чего вновь прильнул к приоткрытым губам.       Действия Брагинского становились все настойчивей. С какой-то властной нежностью он заставил Эстонию повернуться на живот, подобрав колени к груди. Юноша вздрогнул, почувствовав прикосновение ко входу, но промолчал. Иван прижался грудью к его спине и принялся покрывать успокаивающими поцелуями лопатки и шею любовника, ощущая дрожь красивого тела. России не трудно было догадаться, что у привыкшего пребывать в узком кругу знакомых, и имеющего обыкновение взвешивать каждое свое действие Эстонии до этого не было мужчины.       Подготовка хоть и вызвала дискомфорт, но Эдуард был в глубине души признателен Брагинскому за терпение, ведь контролировать себя было непросто. Через мгновение фон Бок уже лежал на спине, а над ним нависло сверху разгоряченное тело. Иван не сводил взгляда с лица любимого, будто желал утонуть, раствориться в бездонных омутах глаз. Он не спеша раздвинул стройные ноги, поцеловал затаившего дыханию Эстонию во влажный лоб и произнес:       − Расслабься, иначе будет больнее.       Эдуард стиснул зубы, но не смог сдержать болезненного стона во время проникновения. Россия сделал небольшую паузу, прежде чем начать двигаться, и накрыл ладонью пах эстонца. Вскоре юноша, дыша часто и прерывисто от переизбытка эмоций и ощущений, сам нерешительно подался вперед. Каждое движение отзывалось сладостной истомой и подобно электрическому току проносилось вдоль позвоночника. Иван не ожидал в ответ проявления инициативы и был удивлен, когда услышал бесстыдный стон. Эстония тут же смутился, не предполагая, что его собственный голос может звучать так пошло, но по последующим попыткам Ивана вновь услышать новые стоны, понял, что Брагинскому это понравилось. В голове и вокруг все смешалось в каком-то исступленном танце страсти. Никто из них не понимал, где кончаются свои, а где начинаются чужие губы, эти сплетения рук, дрожащих пальцев, бессвязный жаркий шепот в ухо…       − Не останавливайся, прошу, − задыхается в сладком бреду фон Бок и лишь после ловит себя на мысли, что Россия не поймет слов его родной речи. От какой-то слепой досады Эдуард делает движение вперед, вскидывает бедра, однако Ивану не нужно владеть эстонским, чтобы все понять. Ему достаточно блеска молящих глаз, интонации в дрожащем голосе и пары неловких встречных толчков. Поэтому Россия тут же позволяет желанию окончательно овладеть разумом и срывается. Он ускоряет темп, почти рычит и обхватывает плоть любимого ладонь. Несколько синхронных движений бедрами и рукой, и достигнутый одновременно ярчайший оргазм сметает остатки разума у обоих.       Тяжело дышавший Иван почти без сил рухнул на мокрое от пота и все еще дрожащее тело Эстонии. Последний неподвижно лежал под тяжестью веса русского с закрытыми глазами и часто вздымающейся грудью, слушал бешеный стук сердца в ушах. В каком-то одному ему ведомом порыве нежности Россия обнял руками хрупкую фигуру эстонца и, перевернувшись на левый бок, прижал к своей груди. Брагинскому было странно и непривычно вдыхать едва уловимый, незнакомый аромат этого бледного тела, этих волос, ощущать губами дрожь узкого плеча и чувствовать своей кожей едва уловимые вздохи. Наверняка сейчас Эстония корит себя за слабость, однако Брагинский знает, что Эдуард не жалеет о произошедшем…       Настенные часы пробили девять.       На следующее утро они как обычно встретились в коридоре, сдержанно кивнули друг другу, пожелали хорошего начала нового дня. Лишь едва заметная улыбка в уголках губ, неоднозначный, чуть более длительный, чем положено взгляд, каким обмениваются люди, связанные общей тайной, подтверждал о том, что «инцидент» еще надолго останется в памяти у обоих.