Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои — Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи,— Любуйся ими — и молчи*.
Люси давно забыла, как правильно надевать корсеты средневековых платьев. Да и хочет ли вспоминать? Люси давно сменила их на обтягивающие черные брюки и блузку, стараясь во всем отличаться от Сьюзен — любительницы строгих юбок. Люси больше не хочет вспоминать о волшебной стране, не хочет просить помощи у любимого Аслана. Так бывает. Вера — словно костер, разгорающийся над землей. Но когда сухих веток не остается, — он потухает, тлеет и мучается в последних вздохах, пока не превращается в пепел. Ему нужно, чтобы его любили. Иначе он неизбежно погибнет, раздуваемый беспощадным ветром. Нарния забыла о Люси, забыла о ее безграничной вере и оставила наедине с невозможным существованием. Люси Певенси куда тяжелее (как ей казалось) переживала отречение от собственной веры. Просто в какой-то момент она осознала, что им туда больше не вернуться. Осознала, что нужно жить дальше, нужно следовать правилам этого реального мира. В Нарнии больше нет места для семьи Певенси. Они выполнили свою миссию и исчезли из Кэр-Параваля так же неожиданно, как и появились. Этот закон писан не нарнийцами, и даже не Асланом, нет, это закон жизни, которому Люси подчиняется изо дня в день. И у нее получается. Но ей не следовало плыть на «Покорителе Зари». Не стоило, черт возьми, узнавать в себе новую Люси. Лучше бы на всю жизнь остаться маленькой, милой, младшей сестренкой, и не видеть и не знать взрослого мира. Но и этот закон жизни ломает Люси Певенси каждый день. Ей уже 17 лет (вчера исполнилось, подумать только!), а на деле будто 40. Чему удивляться, если в Нарнии ей почти столько же и было…Нарния. Какое глупое, отдающее чем-то едким, слово. Отдающее детством. Но она уже другая. Не нужно быть больно умной, чтобы не заметить, как старшеклассники смотрят ей вслед и довольно ухмыляются, словно радуясь, что Люси Певенси учится именно с ними в одной школе. Какое счастье. Но только не для нее. Ей красота приносит сплошное разочарование в людях. Она ненавидит себя за то, что красивее даже Сьюзен, хотя каждому свое, верно? Но она все равно ненавидит. Потому что лучше бы она всегда была той Люси, которая была готова умереть, чтобы жил мистер Тумнус, ее друг. Теперь эта жертва никому не нужна. А жизнь плетется, как усталый путник по бесконечной пустыне, и Люси успокаивается. Принимает правила игры и идет вместе со своей семьей туда, куда ее ведет вера (или что это, черт возьми?) в светлое будущее, без Нарнии и бессмысленного самобичевания. Певенси оседают в Лондоне окончательно, что позволяет Питеру (наконец) найти достойную работу в университете им. проф. Кенсингтона, а Сьюзен повысить свою ученую степень. Об Эдмунде Люси вообще предпочитает не думать. Не спрашивать и не интересоваться. В какой-то момент она просто запретила ему вторгаться в ее жизнь. Когда это произошло? Черт его знает, может день, а может и год назад. Она не может его видеть, невыносимо это. Он напоминает ей о том, что она повзрослела. Что больше нет Эда и Лу, брата и сестры, которым все было нипочем, которого она всегда прощала, которая жалела его израненное сердце даже тогда, когда он их предавал. Она всегда была за него, особенно, когда Питер требовал от него невозможных вещей. Ей всегда было обидно, что он сдается, когда остается лишь шаг до победы. Она всегда пыталась ему помочь, потому что знала, — Эдмунд куда сильнее и мудрее, чем все они вместе взятые. И как объяснить то, что было дальше? В том то и дело, что ничего не было, а у Люси вместо сердца — дыра глубокая, как колодец без воды, захлебнувшийся чьей-то кровью. Ее кровью. Он был ее Нарнией, тем человеком, с которым она пережила свое последнее путешествие. Ни Юстас, ни кто-либо другой не отпечатался так глубоко в ее душе, как родной брат. Тот, чье сердце ей было ближе всех на свете. Девочка, выросшая на сказках и пережившая свою собственную, никогда не думала, что беззаветная и всепобеждающая любовь брата и сестры может претерпеть какие-то метаморфозы. Разве так должно быть? Разве так может быть? Но она захлопывает дверь перед его носом, оставляя брюнета в полном смятении. Она ни сказала ему ни слова после их возвращения из Нарнии, и так продолжается уже пятый месяц. Эдмунд (первые месяца два) пытался понять, что же он сделал, чем не угодил. Люси воздержалась от комментариев. Потому что сказать ей было нечего. Она больше не девочка – вот, что произошло. И виной этому — Эдмунд.***
Эдмунд никогда не слышал о таком понятии как «депрессия», а когда услышал, понял, что находится в этом состоянии почти всю свою сознательную жизнь. Как он считал сам, с перерывами на Нарнию. Три путешествия в далекие края их собственной веры пробудили в нем настоящего Эдмунда, но с каждым разом возвращаться в это состояние становилось все трудней, и двери Нарнии перед ним навсегда закрылись. Эдмунд это знал, а посему углубился в изучение своей собственной души, оставляя жизни право вести его по горячим следам, протоптанным для него семьей. Ему не хотелось ничего. С горем пополам окончив институт, он сел на ближайший автобус и вернулся домой только через неделю, получив заслуженную оплеуху от Сьюзен, чьи глаза были воспалены от слез, почти-недокулак Питера, который вовремя остановился, хотя врезать младшему брату хотелось безумно. Но он мог не рассчитать сил. А ее глаза он видел даже тогда, когда она уже давно ушла в свою комнату. Такие пустые. Такие родные глаза Люси Певенси, из-за которых он, как полнейший придурок, даже не предупредив семью, уехал невесть куда, точнее к своему другу по институту, чтобы покурить черт знает что и запить это черт знает чем. Только вот лучше не стало. Да и ответов он не нашел. Что он, черт подери, сделал? Когда успел ее потерять? Певенси, несмотря на то, что старшим впору уже съехать и завести себе мало-мальски семью, жили вчетвером. Просто потому что иначе и быть не могло. Нарния была забыта, а разговоры о ней висели под негласным запретом. Но что-то держало их вместе, не давало разрушить родовое гнездо. Тем более, уезжать им все равно было не к кому. Эдмунд устроился клерком в конторе рядом с домом, чтобы начать приносить деньги в их дом и хоть как-то оправдать образование экономиста. Не стоит говорить о том, как убивала его эта тягомотина. Но он принял правила этой игры, подчинился, потому что так было необходимо. С сестрами он разговаривал мало, точнее с Люси (по неизвестным ему причинам) он не общался вовсе, а с Сьюзен изредка, и то по домашним вопросам. Они перестали понимать друг друга уже очень давно, хотя оба безумно хотели это исправить. Но не сейчас. Однако с Питером его связывали действительно крепкие братские узы, ради которых им обоим пришлось многое в себе изменить, подлатать, осуществить. Питер всегда был мудрее и опытнее Эдмунда, и с течением времени младший признал в нем своего самого близкого советника и друга. Без Питера ему бы не справиться даже с собственными мыслями. Только вот Питеру он помочь был не в силах. Эдмунду осознать свое дерьмовое положение было проще, он всегда старался не обманываться и говорить себе правду. Он понимал, что всегда любил Люси, даже когда пытался ненавидеть. Ему не нужен был «Покоритель Зари», чтобы это осознать. Просто ее имя его с ума сводило иногда так, что он мог прикончить любого человека, который произнес бы его рядом с ним. Оно было до одури священно. Его младшая сестра, ради которой он убил бы и Джадис, и даже Аслана, если бы это было необходимо. Потому что их не существовало никогда. И за это он также готов был их убить. За то, что сломали Люси. Его Люси. Он никак не называл эту любовь, он просто принимал ее в себе и жил с этим. Он не разменивался на случайные связи, считая это подлостью по отношению к ней, не мучил себя и не поганил свою душу глупыми/умными девицами. Разве это справедливо по отношению к ней? Эдмунд Справедливый всегда верил в нее, потому что в себя верить давно перестал. Однако ее поведение он никак не связывал с возможной взаимностью. Слишком это было бы…сказочно. А он давно понял, что для них сказка закончилась. Люси Отважная была героиней его трагедии.***
Люси всегда любила книги, хоть в их семье и принято было считать, что признанный книжный червь — Сьюзен. Она во многих историях находила себя, предпочитала романы, потому что от сказок ее теперь воротило. Невозможно было читать и проживать еще раз то, от чего тебя принудили отказаться. Однажды она читала одну из таких книг, вчитывалась в каждую строчку, пальцами водя по пыльным страницам. За окном было на удивление тихо, все замерло в ожидании чего-то…Может быть, чуда? Какое чудо! Это иллюзия наших собственных несбывшихся мечт. Некому ей больше дарить чудо. Глупое слово. Перелистнув страницу, Люси устало потерла воспаленные глаза и бросила свой взгляд на фразу: «Я смотрела Вам в след, когда Вы от меня уходили и думала: «Слава Богу, что Вы от меня наконец-то уходите» и «Вернитесь, я без Вас умру»**. До крови закушенная губа, полетевшая на соседнее кресло книга — Люси от этой боли задыхалась, настолько это было невыносимо. Чертова Нарния. Будь она проклята, коль позволила ей стать такой. Если бы она там осталась, все было бы иначе. Не было бы ее и Эдмунда. Были бы Эд и Лу. В потускневшей от горечи комнате раздался назойливый телефонный звонок. Схватив побелевшими пальцами телефон, Люси молча подняла трубку и принялась ждать. — Хочешь, приезжай сегодня. Глаза девушки устало опустились. К черту все. Все равно, больше им ничего не нужно. Кому нужна ее Отвага, когда есть красивое тело, смазливая мордашка? Она Отважная, потому что способна ненавидеть саму себя и его в том числе за то, что происходит. А противиться гадкому Нарциссу из колледжа сил нет. Они давно спущены на ночные кошмары. — Я приеду, жди, — последовал ответ. И плевать, что за полночь. Ей уже давно не десять. Как приятно ощущать себя взрослой. Наверное. Люси подобное испытать не дано. Она от этого откровенно и болезненно страдает. На ходу натягивая второй ботинок на высоком каблуке, Люси Отважная не слышит тихого шороха за спиной. Сьюзен не спит по ночам, вслушиваясь в дыхание старшего брата за стенкой. Поэтому очередная вылазка сестры не остается без ее внимания. — Мне нужно, Сью, — привычным тоном пресекает все то, что хотела (возможно) сказать брюнетка. — Ты ведь сама понимаешь, что он ублюдок. Лу, прошу, останься дома. Это ужасно и гадко — вот так себя продавать ни за грош. Я тебя прошу, — тихим голосом умоляет Сьюзен, облокачиваясь о стену и заворачиваясь в огромный небесного цвета халат. Ей не хочется обвинять сестру или кричать на нее, потому что она понимает — каждый страдает по-своему. И она прекрасно знает Люси, знает, что не имеет, по сути, на нее никакого влияния. И ее это бесит. Лучше уж в собственной ванне попытаться утопиться, чем ложиться в постель с грязным недоноском. Для Сьюзен существовали непоколебимые принципы, которые Люси нарушает нещадно (особенно в последние месяцы). Не специально. Просто так уж вышло, что сестры эту жизнь по-разному чувствуют. По-разному выплескивают боль. Точнее, Сьюзен ее в себе держит до последнего выдоха. — Ложись спать, Сью. Уже очень поздно, — дверь захлопывается прежде, чем Великодушная Сьюзен успевает что-то возразить. Она злится на Люси даже больше не за то, что она ночью сбегает неизвестно к кому (хотя и за это тоже, конечно), а за то, что она оставляет ее. Не дает возможности помочь и получить помощь. Одиночество они переживают в одиночестве, это верно. Но Сьюзен острее, чем любой из их семьи чувствует потребность в ком-либо. Нарния медленно растворялась для нее в уходящей ночью Люси и в до сумасшествия маниакальном Питере, гонящимся за тем, что давно следовало бы уже оставить в прошлом.