С первого слова

Когда Кей впервые видит надпись на запястье Нанами, она ехидно заламывает бровь и уничижительно хихикает. Момозоно даже не обижается, потому как, во-первых, есть над чем смеяться, а во-вторых, это Кей. Она не умеет реагировать иначе, спасибо уже и на том, что не стала комментировать — поржала в кулак, и ладно. Кроме того, сама виновата, нечего было расстёгивать браслет. Другое дело, Ами. Нэкота стыдливо заводит за спину свою руку, хоть запястье и прикрыто часами, и с сочувствием смотрит на подругу. Участливо так. Слегка бесит, хочется прикрикнуть, но Ами существо хрупкое, обидчивое и к ругани не располагает совершенно. Нанами выдыхает сквозь зубы, улыбается так, что сводит челюсть и дверцей шкафчика хлопает особенно громко. Нэкота испуганно подпрыгивает, Кей ухмыляется ещё шире, и Момозоно, гордо вздёрнув нос, уходит из раздевалки. Чёрт бы побрал физкультуру, судьбу и её предположительно агрессивную половинку.

***

Томоэ позаботился о том, чтобы ни один даже самый убийственно смелый ёкай в этом проклятом мире не был настолько глуп, чтобы рискнуть при нём не то что рассмеяться — улыбнуться. Задышать, застонать и вообще, Изанами их всех побери, подать хоть какие-нибудь признаки жизни. Что-что, а запугивать он умел. Другое дело, что себя запугать не выходило, но он давно живёт на этом свете — рассуждать о том, почему так, а не иначе, чем он провинился и как теперь с этим быть, лис давно перестал. Ёкаи редко рождались с метками на запястье. Что в мире людей почиталось за судьбу и величайший дар, в их считалось проклятьем — приговором, обещанием не любви, нет. Мучения. Один раз и на всё бесконечное существование, они не могли себе позволить роскошь влюбляться многократно, не могли утешать себя скоротечностью жизни. Ёкаи с пустыми запястьями никогда никого не полюбят, помеченные обречены на страдания — Томоэ многое бы отдал, лишь бы стереть этот кошмар со своего запястья. — Любопытно, — тянет Микагэ, хватая его за руку и поворачивая внутренней стороной к себе. — Охренеть как, — огрызается лис, но руки не отнимает. Бог Земли чешет макушку, забавно морщится и как бы невзначай интересуется: — А как долго нужно орать? Звук «а» должен быть чистым или нужно хрипеть? Низко или высоко? Испуганно или... — на кончиках пальцев Томоэ сверкает пламя, и Микагэ тут же примирительно улыбается. — Это будет самый незабываемый крик в твоей жизни. Бог улыбается так, словно знает куда больше, чем говорит, и Томоэ не нравится уверенность, с которой он произносит это «будет». В конечном итоге, он дикий лис. Его часто встречали криком, так что протяжное: «Аааааааааааа!» на запястье давно перестало пугать.

***

— Убью нахрен! — рычит Томоэ, набрасываясь на Микагэ, замахивается, едва контролируя пламя, и тут же осекается. И он, и протяжный крик. Оказывается, орать нужно громко, слегка истерично, почти срываясь на хрип. Очень испуганно. Отвратительно истошно. — Ты… не Микагэ, — констатирует лис и чешет запястье. То, конечно же, не зудит, не горит и даже не краснеет. А девчонка таращит на него невозможно огромные, янтарные глазища, моргает глупо и больше не кричит. Хватает ртом воздух, как выброшенная на лёд рыба, хмурится недоверчиво, прокашливается и вдруг смеётся. У неё на коже обещание убить. Нахрен. У него истошный вопль. Вспорхнувшую с крыльца бабочку никто из них не замечает.