С первого слова

Акихито через порог не переступает. Перепрыгивает. Зябко горбится, стряхивает снег с шапки, не заботясь о чистоте ковра, пристукивает ногой о ногу, стучит зубами и яростно растирает замёрзшие ладони. Щёки и нос раскраснелись на морозе, на намотанном абы как шарфе корочка инея — по пути прятал лицо в шерстяную ткань, наверняка ругался сквозь зубы и, судя по снегу на спине, по обледенелой дороге балансировал отнюдь не грациозно. — Ну что, довыёбывались? — еле шевеля окоченевшими губами, спрашивает он. Хироми даже не морщится. Улыбается только чуть снисходительно — Камбара ругается так же естественно как дышит, с этим нужно смириться и надеяться, что тот не сболтнёт чего-нибудь при Изуми. Та и так его не слишком жалует, а подливать масло в и без того кипящей котёл не хочется. — «Декабрь помнит, что он не май?», — передразнивает Акихито. — «Нам нужен снег, нам нужен снег», «Когда же уже подморозит»… Тьфу на вас! Громко шмыгает носом, замирает наконец и смотрит исподлобья, хмуро, будто бы в глубоком минусе за дверью виноват Насэ и никто другой. Запихивает руки поглубже в карманы и мотает головой. — Я не сниму куртку. — Перестань, в доме двадцать пять градусов, — отмахивается Хироми, кивая на шкаф, а сам идёт вглубь гостиной, всем видом демонстрируя, что не собирается выслушивать его капризы. — Ты поэтому в шарфе? — кричит ему в след Камбара, дёргая змейку, и Насэ против воли улыбается. Шутка старая, им уже давно не смешно, а всем прочим попросту не понятно, но это своеобразный ритуал. Что-то вроде «если мы всё ещё шутим про шарф, то всё не так плохо». Акихито тащится за хозяином дома, проходит поближе к камину и вытягивает руки. Местами потрескавшаяся кожа отзывается протестующей болью, но от кончиков пальцев по сосудам ползёт спасительное тепло, и Камбара терпит. Ну и ещё — находит уважительную причину не поворачиваться к Хироми лицом, но, в первую очередь, он греется, а кому, как не Насэ, это понять. Сам же Хиро отдаёт распоряжение подать чай и располагается у окна, подальше, потворствуя так и не высказанной вслух просьбе. Смотрит на колючую метель равнодушно и прячет подбородок в мягкой ткани шарфа. Ему всё равно, сколько на улице градусов — он мёрзнет постоянно. Десять плюс или минус — не важно, чем ниже на улице градус, тем больше на нём слоёв одежды, но ощущения от этого не меняются. Руки остаются ледяными, плечи сводит судорогой, а любой порыв ветра пробирает до костей, но раз уж замёрз даже Камбара, то мороз, вероятно, действительно не слабый. — Я пришёл сказать, что всё хорошо, — очень тихо говорит Акихито, и Хироми бы его вообще не услышал, если бы не привычка всегда держать ухо востро. Всё самое важное Камбара говорит хорошо если вслух, так иногда и вовсе — мысленно. Насэ в чтении его мыслей мастер, но если уж Акихито их озвучил, то отвечать на них приходится тоже в голос, громко и желательно сразу, чтобы тот не успел себе ничего лишнего надумать и во всех смертных грехах себя обвинить. — И спасибо, — ещё тише добавляет полукровка, машинально продолжая держать руки над огнём. — Пожалуйста, — просто отзывается Хироми и подходит ближе. — Как Курияма? В вопросе нет никакого подтекста — интерес, лёгкая тревога и искреннее участие. Вопросы Насэ вообще редко вот такие, без двойного дна и корысти, это у них семейное — одним словом из собеседника двадцать вытаскивать, но, когда Хироми никто кроме Акихито не слышит, с него слетает вся шелуха. Ну или липнет в два раза больше, но Камбара, в словесных баталиях не шибко искусный, такие ребусы разгадывать даже рад. — Прекрасно, — улыбается он. — А как Изуми? — Не подобрела. — Прискорбно, — хмыкает Камбара, переступает с ноги на ногу, сглатывает и всё же спрашивает: — А ты? Хироми молчит, и он уже почти оборачивается, как вдруг в подмышки ныряют чертовски ледяные ладони и вместо тревожного «Хиро?» из глотки рвётся яростное: — Твою ж мать! Отпрыгивает на добрые два метра, едва не падая в камин, и захлёбывается матом. — А я замёрз, — как ни в чём не бывало пожимает плечами Насэ и садится в кресло. — Тебе чай чёрный? Акихито пренебрежительно фыркает и снова отворачивается к камину. «Твою ж мать!» и «Я замёрз» как та шутка про шарф, только выжжена у них на запястьях. А у Мираи запястья чистые. Она считает, что слава Богу. Акихито, что любовь и родственная душа — иногда люди разные.