Антибиоз

Сасори

Школа — двустороннее копье, вонзающееся как в тебя самого, так и в твоего противника, бьющее вслепую, но оставляющее шрам на всю жизнь. Это гладиаторский бой, который ты либо выдержишь, вознеся к небу меч победителя, и уверенно продолжишь свой путь, либо если не падешь жалкой смертью, то непременно сляжешь с болезнью, которая заклеймит, не оставив выбора. В этой русской рулетке пуля не выбрасывает себя из спускового механизма револьвера только в двух случаях: если ей отвратителен играющий со смертью настолько, что она брезгует простреливать ему висок, так как он трус, моральный ублюдок и безмозглое животное. Либо же пуля проявляет к игроку уважение и не хочет его схождения с рельсов, потому что это другой тип игрока, сильный и смекалистый. Настолько, чтобы понять, что происходит вокруг и что нужно делать, каким образом выживать среди отбросов, страдающих с собственной личностью в эмбриональной стадии развития. Оба типа игроков ходят по трупам остальных, более слабых, менее способных мимикрировать, более ранимых и поддающихся обстоятельствам. Тип школьника под кодовым названием «убогий маргинал» готов вытирать ноги об эти трупы, беззаботно надсмехаться над ними, чуть ли не плевать на них. Его прямого противника и антипода, того самого сильного и смекалистого учащегося, мы назовем "последним из могикан", потому что подростки этого типа — вымирающий вид, один на сотню, если не больше, манекенов, похожих друг на друга, но пытающихся это всячески нивелировать. Последний из могикан оглядывает трупы под ногами с рвущей грудь тоской, ступает меж ними аккуратно, стараясь не слышать лишний раз хруст ломающихся костей, не видеть стеклянные глаза, смотрящие с укором и все еще мольбой о помощи. В нем трезвость и расчетливость рассудка борются с жалостью и чувством вины, поэтому последний из могикан тянет руку, чтобы помочь трупам подняться и восстать, но затем резко отдергивает её — нет, нельзя, павшие и слабые утянут за собой, погребут под собой, вырваться не будет никакой возможности. Именно поэтому последний из могикан продолжает свой путь, стараясь не смотреть под ноги и вспоминая их. Имена. В теорию вероятностей прекрасно бы вписалось такое понятие, как «неизбежность какого-либо события». Однако математика рассматривает только те события, которые может объяснить с ракурса ничем не замутненной логики, и категория «фатум» для неё далека галактически. Я с ней полностью согласен, ведь, по сути, любое событие можно перенаправить и изменить его ход, однако встреча на вершине горы из трупов последнего из могикан и убогого маргинала — это как раз неизбежность. И победителем выйдет лишь один. Ко мне можно обращаться так, как заблагорассудится и покажется наиболее удобным. Имя — лишь строка для заполнения в макулатуре разной степени бесполезности, которая через какое-то время станет окончательным мусором и будет переработана за ненадобностью (потому что переработанное должно подлежаться дальнейшей переработке). Имя — несколько слогов, размыто обозначающих твое существование. Если ты есть в списках, то ты еще не сдох. Если тебя в них нет, то бог с ним, тебя заменит другой. Апогеем наслаждения является лишь тот момент, когда имя обугливает огонь, удаляя тебя, наконец, из злосчастных списков. Интеллектуальное большинство мазнуло бы звучным и презрительным «смерть», но это не смерть. Это освобождение, прокладывающее стежки дальнейшей жизни. Не важно, как меня зовут, важно лишь то, кто я такой. Потому что я — последний из могикан (разве что без чувств вины и жалости), которого низвергнули с мнимого пьедестала прямо в трупную бездну. И сейчас пытаются сожрать. — Что такое, Акасуна? — один из надзирателей проходится дубинкой по прутьям моей ментальной тюремной камеры. — Выглядишь так, будто в твоей голове сейчас назревают величайшие философские мысли. Не поделишься? Трупы шевелятся, оборачиваясь и вытягивая шеи в сторону моей парты. Надзирательница выглядит так, будто готова забрать вчерашнюю похлебку. Только сейчас я замечаю, как много подтеков на стенах моей камеры. Минорно и угнетающе. — Конечно, Теруми-сан. Размышляю о том, как же повысить успеваемость этого класса. Мои новые одноклассники способные, но не знают, как реализовать себя. Я помогу им, — все, чего я не могу, выдавливая из себя эти отвратительные слова, это обмазать свои губы елейной улыбочкой, чтобы точно поверили. Но это явно выше моих сил. В классе чересчур светло, настолько, будто электрический свет может прояснить что-то в чужих головах, вытесняя собой образовавшиеся за столько лет дефекты. Само помещение просторное, обустроено под стандарты классических японских школьных кабинетов. Не уютное. Светлые, но блеклые тона покрашенных стен, большая болотная пасть доски, которая так любит смыкать свои клыки, когда учащихся к ней подзывают выступить с ответом, полотно проектора, которое стоит больше для декора, цветы на подоконниках, пластиковые окна с жалюзи. Парты, стулья, учащиеся — полный комплект мебели готов и проштампован, не являя собой ничего такого, чего нет в других школах. Я бы даже не стал тратить время в своей голове для описания всего этого, если бы мне не нужно было переключиться. Если говорить лаконично — тоска. И про подтеки я не вру — обычное внимание не зацепит подобный пустяк, но перфекциониста ужалит. К примеру, смотреть на такое мне больно почти физически. У перфекционистов есть свои собственные «друзья», которые с завидной скоростью размножаются, как бактерии, в их голове. И они будут скрести по стенкам мозга до тех пор, пока ты собственноручно не исправишь недостаток. Либо же они если не сведут тебя с ума, то непременно заставят тебя раздражаться и чувствовать явную неполноценность. Теруми Мей — единственный любопытный предмет исследования в этом замкнутом пространстве и по совместительству надзирательница урока математики, тут же тает и растекается маслом при чуть высокой температуре моей совершенно нагой лжи. Помутнять чужой рассудок тем, чего человеку хотелось бы от тебя услышать или добиться — действенная манипуляция, у которой, однако, подбито крыло. Есть более изощренные формы, но ситуация чаще требует выуживать примитивные. Жалкое зрелище. Хотя нет — вру. Она притворяется. Эта женщина всегда притворяется. — Твой настрой великолепен, Сасори, — внимание само по себе заострилось на том, как женский язык быстро прошелся по контуру верхней губы и мгновенно спрятался. Черт возьми. Не знай я её лично, вряд ли смог бы подобрать нужную тактику поведения. Смог бы, но попал бы впросак. Чем меньше провокаций, тем меньше проблем, придется действовать от обратного. — Если ты сможешь сделать запланированное, то тебе не будет цены! Если я смогу сделать «запланированное», то Земле ответят на послание Аресибо. Вслух, конечно же, пришлось произнести другое: — Эта цена будет ничтожно мала по сравнению с тем, чего этот класс сможет добиться, Теруми-сан. Честность — не всегда мой конек, а вот ироничное утрирование уже да. Безгрешных не выгнали бы из Эдема, а яблоко познания того, должно быть, стоило. Все оттого, что ни того, ни другого, не существовало. Потому что если этот класс, в котором я оказался, пытаясь сохранить свой лицемерный статус-кво одного из лучших учащихся школы (я достаточно строг и требователен к себе, поэтому считаю, что, приди я в этот класс, все мои статусы уже стерлись сами по себе), — картонная пародия на Эдем, то, действительно, дайте мне уже это проклятое яблоко, чтобы меня отсюда выгнали. А лучше отравитесь им. Все. В одночасье. Мей подплывает к моему месту и, сверкнув на меня нечитабельной (очевидной) заинтересованностью, начинает заговаривать мне зубы. Тщетно. — А тебя ведь приставили еще и помогать учителям уроки проводить, не так ли? Ну, ты же у нас из специализированного класса, который на два уровня выше, почти что программа второго курса университета. Для тебя это как психологическая практика. Я слышала, пойдешь на психолога? — Психиатра, Теруми-сан, пси-хи-а-тра, — произношу я чуть ли не по слогам, и Мей улыбается ядовито и явно глумливо. Черт возьми. Я еле сдерживаюсь от высказывания в адрес надзирательницы по типу «Женщина, если бы Энштейн был жив, то он сделал бы вам замечание, так как вы настолько близко подобрались ко мне, что нарушили даже его теорию относительности». Однако, пусть на языке и покалывает едкий сарказм разной масти, мне остается только поднять голову, скрестить пальцы в замок и сделать вид, что я полностью сосредоточен на разговоре с Мей. Общество закладывает в человеческий системный блок нормы поведения и морали, которым он должен безоговорочно следовать. Если общество — это, предположим, монарх, то общественные институты — его верные подданные и помощники, делающие из народа воплощения эталонов и пробирочных образцов «идеального поведения». Школа — как раз один из этих институтов, вот только дрессирует детей и подростков. А дети и подростки, по своей ещё глупой и непонимающей натуре, всячески противятся. Все это выливается в войну, причем воевать должны даже ни в чем неповинные «мирные» — таковы правила. Сейчас я веду свой собственный бой. Со всеми и каждым. Теруми Мей — не глупая женщина, понятливая. Как шетландская овчарка. А ведь даже во внешности схожести есть. «Теруми-сенсей — краса-а-а-авица» — протянул бы мой двойник непременно мечтательным голосом, если бы был идиотом (как же я ненавижу идиотов, поэтому двойника не стало бы уже в первый же день после появления). Теруми Мей — очень красивая женщина, и как эстет я это полностью осознаю, однако красота женского пола — последняя порванная струна, на который можно сыграть мертвую надтреснутую мелодию. Слишком скучно и тривиально. Потому что существуют куда более виртуозные по звучанию струны. И, в конце концов, Теруми Мей — моя гребаная соседка по дому, живет прямо напротив моей квартиры уже много лет, а учителем в мою школу устроилась не так давно. Мы с ней почти друзья. Если в это «почти» вместить вечный сарказм по отношению друг к другу и кокетливые обещания этой невообразимой женщины женить меня на себе, как только закончу школу. Конечно же, по шутке. Хотя в последнее время я все меньше уверен. Собаки не понимают намеков и лишь изредка различают слова и жесты. Если ты устал, то собака не почувствует этого и будет донимать тебя до тех пор, пока ты сам не укажешь ей свое место. Если ты говоришь собаке, что скорее раздобудешь где-нибудь свою полную копию и пошлешь её, но на собственную свадьбу, какой бы она ни была и с кем бы она ни была, явишься только с перерезанным горлом, то собака тебя проигнорирует. Место, Теруми Мей. И я, быть может, тебя даже поглажу. — Конечно же я поступлю в университет, Теруми-сан. Очень надеюсь, что учителя там будут компетентными, а также не нарушать закона о субординации, не так ли? — чуть понизив голос, чтобы этого не услышали явно заинтересовавшиеся нами одноклассники, невозмутимо и холодно задаю я вопрос, а Мей поблескивает на меня резко сузившимися зрачками зеленых глаз и наклоняется еще ближе. — Маленький дерзкий котенок хочет, чтобы его наказали? Звуковые вибрации чужого голоса, достигшие моего уха, мгновенно вызывают не самые приятные щекотные ощущения. Мне хватало этой женщины, экспрессом посланной в мою жизнь из самых глубин ада, и каждый чертов день, но теперь она ещё и в моей школе. Не то чтобы я не желаю лишний раз поиронизировать и выпустить желчь, но с женским вниманием в последнее время у меня идут переборы. — С вашего позволения. Мей останавливает свое лицо прямо напротив моего, да и в целом выглядит крайтом, разве что не выделяет свой токсичный яд. Вот только нет никакой гарантии, что я сам не смогу выпустить собственный яд настолько же, насколько напрямую не доказано факта о том, что у меня нет противоядия против чужого. «Котенок» против собаки, но я предпочитаю скорпиона против змеи. — Тогда проведи урок за меня. Тебе будет достаточно этого для наказания? — Вполне, если вы не будете мешать мне и переключитесь на какой-нибудь другой объект, с которым в ваши двадцать пять могли бы начать отношения после того, как он окончит школу. Люди не самого ординарного склада психики, которые вместо привычной реакции в виде обиды и агрессии на оскорбление отвечают интересом и какой-то извращенной формой радости, будто шпилька их позабавила — довольно опасные противники, продвигающиеся конем на шахматной доске. Но кто сказал, что среди моих пешек не прячется король? — Острый ум может поранить и даже вскрыть черепную коробку. — Спасибо, но я не нуждаюсь в ваших псевдокраниологических рекомендациях. На педагогической практике Теруми Мей, кажется, так и не было учащихся, которые могли бы ей что-нибудь противопоставить. Это особенно заметно по её реакции на каждое мое слово — всякую букву она глотает и разжевывает с огромным удовольствием, словно я кормлю здесь её амброзией или даю испить ихора. Действительно, мне стоило бы обозначить свое авторское право под подпись. И найти двойника на будущую свадьбу, на которую меня, кажется, все-таки попытаются затащить. Без шуток. — Смотри, чтобы скрип когтей твоего раздутого эго по доске не раздражил нежные слуховые рецепторы твоих одноклассников, котенок. Аттическая соль, «Мей-сенсей». Хотя я бы назвал её пищевой с последующим желудочным отравлением. — Объявите обо мне и покончим с этим. Мей плотоядно обнажает ряд ровных белых зубов и, наконец, отстранившись от меня, проходит к доске. Не сводя с меня взгляда зеленых глаз, чуть ли не мурлычет следующие слова с явным превосходством, будто уже может прогнозировать мой полнейший провал: — Дорогие мои, вы же помните, зачем в ваш класс перевели нашего милашку Акасуна Сасори? — по классу ползут смешки, но я не дрогнул ни одним лицевым мускулом. — Верно, он должен подтянуть вашу успеваемость, чтобы вы все дружненько не завалили экзамены. Но справится ли он с этой ношей? Не сломается ли его хрупкий позвоночник на этом пути? Как насчет того, чтобы провести для него посвящение? Первый экзамен? Посмотрим, насколько наш ботаник из специализированного класса сможет оправдать свое звание, а, ребят? Раздается дружное боевое «Да», словно я тот самый еретик, которого сейчас собираются инквизировать. Что же, посмотрим, на кого еще накинется огонь правосудия. — Именно поэтому я предлагаю нашему Сасори провести урок вместо меня. Малыш, — совершенно ложно нежной интонацией обращается ко мне Мей, одну руку кладя на талию, а другой невесомо дотрагиваясь до щеки, — Выходи, мы не кусаемся. Я скриплю зубами и встаю (черт, все же задело), и это у меня получается намного резче и нервнее, чем я планировал. Держи себя в руках, Акасуна. Эмоции — пустое и бессмысленное. Они не нужны. Вот так. Я полностью контролирую ситуацию и каждого в этом кабинете. Я сильнее вас всех вместе взятых. Взглянув на Мей исподлобья и криво ухмыльнувшись, я прохожу к доске, услышав от неё напоследок бесполезное, прямо как её уроки математики, напутствие: — Они не самые обычные подростки, наверное, ты сам заметил. Прямо как ты, вот только в диаметрально противоположную сторону. Гляди в оба. Не разочаруй меня, котенок. Мей подмигивает мне (гиперкинез на ранней стадии) и с нарочитой грацией, рыжим самумом, накрывающим собой все вокруг, юркает между рядов, сокрывшись на последней парте, за широкими мужскими спинами моих неудачливых одноклассников. Отсутствие видимости объекта в поле зрения не означает того, что его нет поблизости. И того, что он не следит за тобой через микроскоп, диспергируя тебя сквозь призму собственных мнений, принципов и идей. И это самое отвратительное. Я сканирую обстановку и самих одноклассников, пытаясь провести быстрый поверхностный анализ каждого, чтобы найти слабые места и, если что, взыграть на них. Однако совсем вскоре уже внутренне смеюсь над этим недоразумением — какие могут быть слабые места у слабых мест? Каждый из этих подростков — умственная, психическая и душевная прогнившая рана, бить по которой уже является одним монолитным слабым местом. Боже (пусть я в тебя даже не верю). Я прохожусь указательным пальцем по строчкам классного журнала, лежащего на учительском столе, пытаясь угнаться за полетом собственной мысли. Коррекционный класс в составе шестнадцати человек (включая одного единственного развитого меня) с самыми разными видами недоразвитости в психике, физических параметрах, мышлении и восприятии. У кого-то все в порядке, страдает только успеваемость и поведение, но таких крайне мало, насколько я знаю, почти у каждого есть свой собственный диагноз в медицинской книжке. Какого черта вообще я? Им нужен профессиональный психолог со стажем работы с подобными людьми, а не учащийся, претендующий на звание вундеркинда и сам собирающийся поступать на психиатра. Однако я был единственным из своего класса, который собирается поступать на столь сложную направленность, поэтому школа решила за меня провести мне такую вот полугодовую практику, чтобы якобы «подготовить» к будущей специальности. Впрочем, я никогда не нуждался в пояснениях двойного дна, поэтому без лишних слов догадался о том, что учителя просто не справляются с коррекционным классом сами и хотят скинуть на кого-то эту неподъемную ношу, пусть даже это будет такой же учащийся, даже если выше на несколько уровней. На самом деле, я согласился только потому что этот «подвиг» будет учитываться при поступлении и прибавит мне баллы к экзаменам, а также потому что учителя и психолог нашей школы напишут рекомендации на мой счет для университета, в который я собираюсь поступать. Пусть я в себе и уверен, дополнительная страховка не помешает, так бы я вряд ли, конечно же, ввязался бы в нечто настолько неопределенное и туманное, что, к тому же, может привнести в мою жизнь проблемы. Здравомыслие, цинизм, целеустремленность и практицизм — те четыре слона, на которых стоит мой мир Что же, нашу школу можно похвалить — численность специализированного класса превалирует над численностью коррекционного, по крайней мере, в плане старшеклассников первой ступени (третьей, к слову, тоже). Это значит, что, если не брать в расчет два класса среднего уровня подготовки, которые превышает суммацию специализированного и коррекционного классов, то картина вырисовывается с положительным резус-фактором. То есть больше всего старшеклассников, конечно же, среднего звена — это обычное явление для самой хорошей школы. Но главное то, что гениев и трудолюбивых у нас больше, чем отстающих в развитии и успеваемости. Мне, в общем-то, плевать на общие успехи школы, так как я учитываю только свои собственные, однако это все равно неплохо. Поспешно изучив журнал, я вздыхаю, настраиваясь, и снова обращаю голову к своим новым "одноклассникам" (тяжело даже думать об этом, что какие-то недоразвитые малявки теперь учатся бок о бок со мной). С виду совершенно обыкновенные, но одно лишнее действие, слово, которое они не так воспримут, шаг влево или вправо — и они дикобразами выпустят все свои заболевания, несуразные мысли и идеи, страхи и комплексы. И прострелят меня ими. Эти трупы хватают меня за ноги, пока я делаю попытки идти дальше, но я буду стараться выпутываться вновь и вновь. — Что же, — начинаю я как можно более уверенно и миротворно, с расстановкой и твердой дикцией, чеканя слова как мельхиоровые монеты (мельхиор устойчив к коррозии, мои слова не рассыпятся и не разрушатся под воздействие окружающей среды). — С вашего позволения, я продолжу то, что начала Теруми-сан... — А мы не позволяем тебе, — выкрик с предпоследней парты ударяет мне в спину, когда я поворачиваюсь к доске, чтобы продолжить решать начатую Мей задачу. Я повожу плечами, но продолжаю свою запись, потому что это тот самый случай пустой поверхностной провокации, из которой обычно раздувается конфликт или ещё чего похуже. Особенно когда ты знаешь, что имеешь дело с неуравновешенными людьми. Это априорная пагуба, которую необходимо пресечь всеми возможными способами. — Эй, ты меня, нахрен, слышишь? Или к тебе подойти и объяснить в непосредственной близости? — стул говорящего скрипит, обозначая то, что учащийся встал с места. Я резко, но спокойно разворачиваюсь, готовый поставить блок от удара, однако тот самый ученик просто так и застыл у своей парты и сейчас прожигает меня энергетикой откровенной неприязни, не буду спешить называть это ненавистью. Я даже не потрудился выучить имена и фамилии своих новых одноклассников, хотя и знал, что обращаться мне к ним все равно рано или поздно придется, однако всячески оттягивал этот момент. Но блондин, нагло окликнувший меня, сам каким-то неведомым образом, то ли своим ярким и энергичным видом, то ли не самым типичным голосом, вырезал у меня в памяти свое имя. Наруто Узумаки. Надеюсь, не ошибаюсь, а то будет крайне неудобно (хотя, в общем-то, плевать). — Узумаки Наруто, не так ли? — я откладываю учебник в сторону, подхожу ближе, но недостаточно близко для того, чтобы вызвать неконтролируемый приступ. На курсах университета, в который я собираюсь поступать, мы изучали теорию общения с личностями с шаткой нервной системой и психикой. Все это изучалось с целью сдать вступительные экзамены. Никогда бы не подумал, что мне пригодится это на практике так скоро. Первое — выдерживание замаскированного расстояния настолько, чтобы человек не понял, что вы стараетесь держаться от него подальше, иначе он может принять это за трусость (за чем последует вседозволенность), либо же за пренебрежение и даже брезгливость (что вызовет ярость и агрессию). Подойдя к Наруто, но выдержав между нами расстояние в три или четыре шага, я всматриваюсь в чужое лицо, отчего парня явно сконфузило — он этого не ожидал. Периферией я замечаю, как Мей одобрительно склоняет голову набок. — Да, чего тебе? — уже менее уверенно вскидывается Наруто. Как странно. Его нынешние слова не соответствуют предыдущим действиям. Диссоциативное расстройство идентичности? Нет, слишком глубоко копаю — с таким диагнозом дети и подростки учатся в специальных школах, у нас же школа обычная, пусть в ней и есть коррекционные классы. Что-то полегче... Или ещё тяжелее? Внезапно я вспоминаю нужную строчку из медицинской книжки того самого "Узумаки Наруто", и меня озаряет вспышкой догадки, но я делаю тот промах, который ни за что не простил бы себе на своей будущей работе. — Посттравматическое стрессовое расстройство... — обескураженно шепчу я, а после у меня чуть ли не буквально замораживает дыхание, потому что я воочию могу узреть смешение стольких эмоций на человеческом лице, скольких не видел ни разу. Олицетворение боли, ненависти, обиды, тоски, безумия, отчаяния, садизма трясется передо мной в виде одного-единственного человека напротив и, если в этот момент я не растериваю всю свою сопутствующую мне всегда и везде невозмутимость, то моя выдержка уж точно пошатывается карточным домиком, но пока держится, чтобы окончательно не рухнуть. Наруто, выдавив из себя полувой-полустон человека, уподобившегося сошедшему с ума подстреленному животному, набрасывается на меня, явно желая разорвать на куски. Будь я психиатром и общайся с опасным и больным на голову преступником, я был бы уже мертв.