***
За окном, падая мягкими хлопьями, на землю ложилась очередная порция снега. С улицы доносился чей-то весёлый смех и препирательства. В доме, по-видимому, уже во всю шла подготовка к празднику: слышался дружный топот и песни, а затем недовольные крики Миссис Уизли. Место Джинни на соседней кровати пустовало, вместо этого на ней лежала, кажется, добрая половина её раскуроченного гардероба. Гермиона посмотрела на свои наручные часики, лежащие на комоде, и совершенно не поняла, что делает в постели днем. За окном, словно бутон, распускающий огромные лепестки, занималось Рождество. Умывшись и расчесав волосы, которые, к счастью, решили сегодня побыть «примерными» и легли мягкими волнами на спину и плечи, Гермиона облачилась в лёгкое черное платье, которое, кажется, не менее ста лет до этого пылилось в шкафу. Когда девушка собралась уже выходить, в комнату влетела Джинни, счастливо сверкая глазами. — Гермиона, наконец-то ты встала, — привычно начала тараторить Джинни, но затем резко остановилась, осматривая подругу с головы до ног. — Оо, хорошо выглядишь! Для кого принарядилась? Грейнджер насупилась. Такие вопросы входили в стандартный перечень фаворитов Джиневры, но каждый раз вызывали негодование. — Почему если принарядилась, то сразу для кого-то? — Гермиона всем своим видом старалась показать глупость заданного вопроса. Но Гриффиндорка понимала, что младшей Уизли непременно нужно проглотить что-то веское, пусть даже и совсем глупое. — Рон совсем не видит во мне девушку! Выпалила и стала ждать. — Вот я и говорила! А ты все почему, да почему, — прищуренные глаза и изучающий вид сменились понимающим взглядом. Поверила. Облегчённый выдох и новый вопрос: — Почему меня никто не разбудил? Я, между прочим, тоже хотела участвовать в украшении дома! — Я пыталась! — горячо воскликнула Джинни, — но ты начала метаться по кровати и что-то мямлить про ром, — она пожала плечами. — Мне стало жалко. У тебя был такой загнанный вид. У Гермионы похолодело в груди. — Спасибо за заботу, Джин, — Грейнджер постаралась улыбнуться, — Может, спустимся? Кому помешают четыре руки, верно?***
Все то время, за которое они готовили дом, Гермиона ни разу не видела Сириуса. Это вызывало противоречивые чувства: с одной стороны облегчение, с другой — странную тоску. Никто в доме не знал, где пропадает Бродяга в то или иное время. Никто, кроме Гермионы, разумеется. Девушка часто приходила в тёмные уголки особняка Блэков и со стороны наблюдала за его молчаливым безумием. После этих «вылазок» на искусанных странно-соленых губах оставался лёгкий привкус вишни. И как бы хотелось прекратить, поставить точку в этой странной одержимости — забыть и больше никогда не видеть. Not really sure how to feel about it Something in the way you move Makes me feel like I can't live without you It takes me all the way I want you to stay Не знаю, как мне к этому относиться, Но в твоих движениях есть что-то такое, Что, кажется, я не могу жить без тебя. Это захватывает меня с головой, Я хочу, чтобы ты остался. Через неделю прибывания здесь даже Молли Уизли оставила мужчину в покое, перестав пытаться его облагоразумить. Казалось, крестный Гарри потерялся в собственном отчаянии: взгляд был непосильно тяжёлым, а ухмылка — неестественно кривой. Из мыслей, набатом бьющих в голове, Гермиону вырвал Рон, который, одарив изучающим взглядом, — черта с два ему удалось хоть что-нибудь изучить — позвал к столу, сказав, что все уже давно готово. Гостиная, в которой был накрыт стол, радовала взгляд красивым убранством: заколдованные бежевые свечи, парящие под потолком, живая ель, переливающаяся разноцветными огнями, и мягкое приглушенное освещение, живо окунающее в домашнюю атмосферу. Но Грейнджер все равно не могла справиться с ощущением неправильности происходящего. Девушка изо всех сил старалась сосредоточиться на разговоре, активно ведущимся за столом, но взгляд то и дело приковывался к ажурной двери напротив. Мысли о еде были противны, и ей в целом было не по себе — очень уж хотелось сбежать в тёплое пространство комнаты наверху. Гермиона решила податься манящим мыслям и ненадолго уединиться у себя, чтобы успокоить встревоженоое состояние и, возможно, немного почитать. Не успела Грейнджер дойти до двери, как столкнулась с чем-то высоким и твёрдым. С пряным запахом вишни. Перед глазами начали множиться и плыть цветные пятна, а в ушах слышалась лишь собственная кровь, отбивающая судорожный ритм. «Какой позор,» — одинокая мысль, бьющая набатом в дрейфующем разуме, — «упасть прямо к его ногам». Помешали этому сильные руки, на мгновение оказавшиеся на талии гриффиндорки. Секунда — и она на нетвердых ногах (зато самостоятельно!) стоит, пытаясь осознать произошедшее, а о короткой вынужденной близости напоминают лишь отметины его пальцев, опаляющие кожу через тонкую ткань. Вдруг за столом начали оживленно перешёптываться, а некоторые даже свистеть (Геомиона подумала, что это, скорее всего, близнецы). Девушка, удивленная таким поведением, начала внимательно осматриваться по сторонам, не ожидая особенного подвоха. И только посмотрев наверх, она поняла. Сердце сделало кульбит. Над их головами, сверкая белоснежными ягодами-бусинками, расцветал кустик омелы. Все прекрасно знали, что по традиции означало появление этого волшебного растения. Втянув в себя побольше воздуха, Гермиона с замиранием сердца наблюдала за Сириусом, на лице которого не отражалось никаких особенных эмоций. Она боялась, но в то же время ожидала его реакции. Мужчина же лишь ухмыльнулся, пожал плечами, и легко мазнул сухими губами по щеке Гермионы, опаляя её лицо горячим дыханием. Напоследок девушка успела только на долю секунды заглянуть в темно-синие глаза, в которых плодились озорные искорки, предвещающие его фирменный озорной взгляд-маску, которой Бродяга часто всех окидывал. И один черт знал, что за ним скрывалось. Гермионе удалось вырваться из склизких оков оцепенения, только когда Сириус уже садился за стол, ввязываясь с кем-то в шуточную перепалку. И он, фестрал его дери, даже не удостоил её взглядом! Резко развернувшись, Грейнджер вышла из гостиной, изо всех сил стараясь контролировать скорость шага. И только когда треклятая дверь с шумом захлопнулась за её спиной, гриффиндорка позволила закипавшим в уголках глаз злым слезам вырваться наружу, и перешла на бег, пока едкая сетка из соли застилала глаза и путала дорогу.***
It's not much of a life you're living It's not just something you take, it's given И дело в общем-то не в том, какой жизнью ты живешь, И этого просто так не добиться: оно дается свыше. На дворе стояла глубокая ночь. Половицы, как и всегда, тихонько скрипели под ногами спускающейся по лестнице Гермионы. В этом доме ей всегда хотелось пить. Как только голова касалась подушки, а тело накрывало тёплое одеяло, в горле начиналась страшнейшая засуха. И девушка, как игрушка искусного кукловода, бежала на кухню, словно притянутая за ниточки. На этот раз одиночество скрашивала очередная книга маггловского писателя, присланная родителями, и наушники, отбивающие в ушах незамысловатую мелодию. Уже подходя к кухне, Гермиона совсем углубилась в книгу, а губы сами собой приоткрылись и зашевелились, подпевая приятному женскому вокалу: — You're not home Your mind is not your own Your heart sweats, your body shakes Another kiss is what it takes. (*) Гриффиндорка толкнула боком дверь и, не осматриваясь, вошла в образовавшийся проем. Остановившись возле столешницы, начала на ощупь перемещаться рукой по гладкому дереву, ища графин с водой. Граненый чертенок никак не шел в руки, но это совершено не волновало девушку, увлечённую действием на прозрачно-белых страницах. Секунда — и рядом с ней оказалось обжигающее кожу вишневое дыхание, и горячие пальцы, на мгновение случайно коснувшиеся кожи виска, задевая, заставляя почти что выть и гореть адским пламенем, — вытаскивая из уха наушник-капельку. Сириус. — Зависима от любви, говоришь? Книга упала, громко ударяясь о кафель. Страницы перелистнулись, отчего все закладки высыпались. Бродяга сощурился, даже не опуская взгляда на пол, и выдал приговор, сжимающий виски: — Странная ты, девочка. — Мерлин и Моргана! — сквозь сжатые зубы выдохнула Гермиона, — не врывайся ты так в моё личное пространство — не увидел бы ни одной странности. На самом деле она была совершенно не против Сириуса, стоящего так близко, что можно было составить созвездия из озорных искорок, проснувшихся в темно-синей глубине его глаз. Так близко, что ноги дрожали и подкашивались, отказываясь крепко держать. — Вернее, не врывайся в твой личный мирок, — привычная усмешка, растягивающая губы. — Чем тебе мирок-то мой не угодил? — спросила Гермиона, вздёргивая подбородок, всем своим видом показывая, что его слова совсем-совсем не могут её задеть. Ничто в нем не может ее задеть. — Оглянешься через пару лет и поймёшь, что ничего кроме своего мирка и не видела, — просто ответил Сириус. «Ну да,» — подумала она. — «Твой ещё видела». — Кто бы показал мне что-нибудь кроме моего мирка, — срываясь на шёпот, сверля глазами ворот его рубашки. — Приключения начинаются там, где кончается твоя зона комфорта, — процитировал Сириус и развернулся, направившись прочь, оставляя Гермиону наедине со своими мыслями. Взяться за книгу она теперь уже не смогла. Поднимаясь в свою комнату, Гермиона думала о Рождестве. Тогда Грейнджер пролежала весь вечер, плотно укутавшись в одеяло, и считала завитки на обоях, пытаясь в тысячный раз проанализировать ситуацию. Конечно, она не злилась на Сириуса. Да и за что было злиться? Ничего плохо он не сделал, даже напротив — вытащил их из неловкой ситуации. Злилась она на себя — такую предсказуемую занудную девчонку — конечно, Бродягу Гермиона будет только раздражать! Как бы ей хотелось научиться быть раскованной и весёлой... Тогда она могла бы претендовать не то чтобы на симпатию мародера, а хотя бы на его дружбу. Совсем скоро к гриффиндорке, отчаянно желавшей если не провалиться под землю, то хотя бы заснуть, заглянул Морфей, утаскивая в своё царство. ...Гермиона увидела Блэка, стоящего на опушке и осматривающегося по сторонам. Мягкие еловые ветки опускались вниз под тяжестью налегавшего снега, трава приятно льнула к босым ногам, а жидкие лучи света, пробивавшиеся через густо растущие деревья, ласкали растрепавшиеся кудри. Девушка тепло-тепло улыбнулась Сириусу, на что он помахал ей рукой в пригласительном жесте, а лицо его приняло радостное выражение. Отбросив последние сомнения, Грейнджер бегом кинулась к Бродяге, быстро преодолевая крохи расстояния между ними, с наслаждением слушая треск ломавшихся под ногами веток, покрытых бархатистым мхом. Мгновение — и ноги перестали слушаться. Гермиона рухнула на траву, ставшую жесткой и острой, не в состоянии пошевелиться. Бросила отчаянный взгляд на мужчину, почва под ногами которого начала разъезжаться и чернеть, превращаясь в зыбкое болото. Сириус Блэк тонул. Гермиона ничего не могла поделать. Судорожный вздох. Девушка из последних сил схватилась дрожащими пальцами за края разметавшейся по кровати простыни. Ночная рубашка насквозь промокла и мерзко липла к спине. Холодно. Страшно. Мысли не получалось собрать в кучку, да и самой себе не признаться, отчего так отчаянно саднит горло и режуще клокочет в груди. Босыми ногами встала прямо на холодный кафель и быстро-быстро, пока не стало хуже, спустилась вниз по лестнице, прямиком в библиотеку. Сердце по-прежнему отбивало неровный ритм, а она шарила рукой по корешкам, не видя ни названий, ни смысла своего здесь прибывания. Только бы с ним все хорошо. Только бы. Переставлять ватные ноги по полу казалось бы просто, но ни черта не выходило. Гермиону лихорадило, тело казалось чужим, и это пугало, загоняя в угол. А угол оказался спасительным. Там, на изъеденной молью софе, спал Сириус. Вот так просто. Глупая, глупая девочка. Счастливые слёзы облегчения почти что полились из глаз, когда гриффиндорка в два шага преодолела расстояние между ними и позволила себе лишь кончиками пальцев коснуться его плеча, чтобы убедиться в реальности происходящего. Все хорошо. Дыхание успокоилось, а девушка сосредоточилась на напряженном лице, лежащем на подлокотнике. Длинные смоляные кудри разметались по подушке, а сон неспокоен. Какой же красивый. Он двигается и шепчет: — Нет! Отпустите!! Гарри!! Гермиона, повинуясь выработанным годами кошмаров привычкам, присела рядом, начав трясти Сириуса за плечи, вытаскивая мужчину из бездны мрака и ужаса, плотно затянувшего его в свои сети. После нескольких минут борьбы Блэк, морщась, открыл глаза и принял сидячее положение. Несколько раз поморгав и убедившись, что увиденное им реально, хриплым ото сна голосом недоуменно прошептал: — Гермиона? Она не ответила. Сириус потёр переносицу и оглянулся. Затем наклонился и, взяв наполовину пустую бутылку рома, сделал несколько глотков. — Что ты здесь забыла? Это изначально было безумием, и она это прекрасно понимала. Все установки и предубеждения, годами выстраиваемые ею — все пошло к черту. Рывок — и до неё как будто издалека доносится свой же задушенный всхлип, руки судорожно цепляются за его спину, натягивая тетево рубашки, а тело плотно прижимаются к телу. — Ты играешь с огнём, девочка, — прохрипел он, а она почувствовала лишь запах вишнёвого рома — его запах, который, кажется, уже намертво въелся в одежду и волосы, прочно оседая в душе. Сириус притянул Гермиону ближе, зарываясь пальцами в непослушные локоны. Было чертовски правильно находится в его объятиях: в них можно почувствовать себя дома. Прикрыв глаза, она просто попыталась запомнить. Запомнить сильные руки, запомнить длинные пальцы, жесткие волосы и мягкую кожу. Отстранившись, Гермиона наклонила голову, давая каштановым прядям спадать на лицо, горевшее пунцовым. Нельзя было позволять себе такое. Нельзя. «Но стало намного легче, не так ли» — отчаянно хочется сбежать, только бы не слышать едкого голоса, липко перекатывающегося в мыслях. — Расскажешь, что делала здесь? — подал голос Сириус, который как ни в чем не бывало непринужденно сидел, закинув руку на спинку софы. — Сон приснился, — устало ответила девушка, прикрыв глаза. И вдруг, — Спасибо. — За что? — с плохо скрытым наигранным удивлением спросил Сириус, сверкая озорными искорками аспидно-синих глаз. «За то, что не оттолкнул. За то, что успокоил. За то, что дал время» — За все, — уклончиво ответила гриффиндорка. — Нехорошая это привычка, Гермиона, за все на свете благодарить. «Нехорошая это привычка, Сириус, красть у шестнадцатилетних девочек сердца». — Восприятие субъективно, — по-философски ответила Гермиона, расслаблено следя за плавно перемещающимися тенями на полу. — Верно, — ответил Сириус, а его лицо в миг приняло задумчивое выражение. Чего-чего, а такого ответа девушка ожидала меньше всего. Когда это Сириус Блэк вот так с ней соглашался? Скорее, называл Мисс Зазнайкой и подкалывал. Мужчина запустил пальцы в свои густые волосы, опираясь на руку, согнутую в локте. Взгляд был обращён на огонь в камине, быстро отплясывающий причудливый танец. Желтоватый свет отбрасывал на его лицо мягкие тени, разглаживая маленькие морщинки в уголках глаз и на лбу, отчего кожа казалась девушке матовой и какой-то... Тёплой? — Тебе бы медиком работать в Мунго... — внезапно прервал тишину Блэк, вновь переводя на неё привычный взгляд. — Думала об этом? Странный вопрос заставил удивиться и, действительно, подумать, но в основном только о его мотивах. Гермиона нахмурилась. — Нет, — честно ответила гриффиндорка. — я всегда склонялась к работе в министерстве. Отдел магического правопорядка. Ну или типа того... — Так и думал, — усмехнулся Блэк, перекатывая в руках изящное стекло бутылки, — Мисс Грейнджер нужна стабильность. — Вовсе нет! — горячо возразила Гермиона, даже не пытаясь скрыть досаду в голосе, — просто это то, что правда мне нравится. — она совершенно не знала, почему оправдывается перед ним. Это казалось очень нелепым, и стыд захлестнул её отчаянной волной. Пару минут Гермиона молчала, считая крошечные трещинки в мраморном полу библиотеки. Когда их насчиталось 20, она, наконец, озвучила интересующий вопрос: — А почему именно Мунго? Я даже раны никому не обрабатывала ни разу... — Я уж думал, ты не спросишь, — Бродяга хмыкнул. — Понимаешь ли, работа колдомедиков состоит не только в спасении оболочки физической, но и душевной. — Думаешь, мне по силам? — горько усмехнулась Гермиона, — Я не то, что спасти — понять хоть чуть-чуть чужую душу не могу. — Это твой путь, девочка. Давай же, просто попробуй. Излечи мою душу. The reason I hold on Cause I need this hole gone Funny you're the broken one But I'm the only one who needed saving Cause when you never see the lights It's hard to know which one of us is caving Я держусь только потому Что мне нужно заполнить эту пустоту. Забавно, ты сломлен, Но только я нуждаюсь в спасении. Ведь, когда света не видно, сложно Сказать, кто из нас идет ко дну... Сказал — и впился в её губы терпким поцелуем. Со вкусом меда и пряной вишни. И в этот момент, Гермиона могла поклясться, она окончательно слетела с катушек, утопая в потоке нежности, уверенности, и ещё чего-то такого... сильного. Девушка не могла сказать. Лишь неуверенно вцепилась онемевшими пальцами Сириусу в плечи, отдаваясь новым эмоциям и ощущениям. Было так сладко, что голова шла кругом, а из податливых губ вырвался тихий стон. Блэк не был нежен — даже напротив — по-хозяйски запуская пальцы в разметавшиеся кудри, упиваясь недозволенной близостью, прикусывая её губы, ловя несдержанные стоны, которые дурманили рассудок, заставляя сердце с силой колотиться о грудную клетку, биться и трепетать от ощущения этой податливой девочки в сильных руках. Это было похоже на наваждение, сон, иллюзию — что угодно, только бы не осознавать и не анализировать. Не сейчас. Холодные пальцы Гермионы забрались под серую футболку, вызывая лёгкую дрожь, нежно повели вверх, мостя собственную лестницу в небо. Кому как угодно. Дальше — до боли впились в выступающие позвонки подушечками пальцев, ощущая запах рома, кутающего их с головой. Её ночная рубашка трещит и рвётся, не выдерживая напора его грубых рук. Стыд не наступает, лишь лихорадить начинает больше, когда его губы, скользя вниз, обходят каштановые пряди и впиваются в плечи, покрытые веснушками. — Сириус, — мягко выстанывать на выдохе его имя — все, на что хватает голосовых связок. Трепещущие пальцы порхают и описывают круги на горячей шелковистой коже, жаждущей этих прикосновений. Его футболка тоже падает на пол, сдаваясь напору дрожащих рук гриффиндорки. Он вновь прижимается к ней — тело к телу — так правильно и так пугающе. Гермиона откидывает голову, отчего тонкая кожа шеи напрягается и натягивается, отдавая всю себя во власть ему: потрясающих рук и губ. Сириус властно сжимает её талию ладонями, не сокращая расстояния, кусает нежную кожу, тут же зализывая. Его губы, кажется, везде — невесомо опаляют горячим дыханием и дарят небывалое наслаждение. Она всматривается в его лицо, подняв голову, изо всех сил пытаясь запомнить. Вот он, так близко. Такой желанный, красивый...Любимый. Широко открытыми глазами Гермиона почти ощутимо скользит по его лицу, считывая каждую морщинку и такую-прекрасную-неровность. Сириус же в ответ изучает её темно-синим затуманенным взглядом глубоких глаз, пальцами спускаясь по ровному позвоночнику. Сотни искр, стопочкой бегущие одна за другой, безустанно прожигают места касания его пальцев. Между ними горит электричество. Ещё один поцелуй, (черт-знает-по-счёту) имеющий привкус полыни, и гриффиндорка кладёт ладошки Сириусу на грудь, чувствуя под ними сильно-сильно бьющееся сердце. И от этого своё заходится ещё сильнее. На улице, пробиваясь через тяжелые шторы библиотеки, занимался кровавый рассвет. Not really sure how to feel about it Something in the way you move Makes me feel like I can't live without you It takes me all the way I want you to stay, stay I want you to stay Не знаю, как мне к этому относиться, Но в твоих движениях есть что-то такое, Что, кажется, я не могу жить без тебя. Это захватывает меня с головой, Я хочу, чтобы ты остался, остался, Я хочу, чтобы ты остался.***
Спустя 5 лет.
Когда Гермиону Грейнджер спрашивали, знает ли она, что такое любовь, девушка без заминки отвечала «конечно», поглаживая Рона по спине. Конечно. Любовь — это смоляные кудри. Это темно-синие глаза, яркими угольками блестящие в темноте. Это озорные искорки света. Это широкие плечи и сводящие с ума губы. Это приглушённо-обреченное «девочка». Любовь — это цветущие кусты вишни и их пряные плоды. Девушка сидела на полу библитеки Гриммуальд-плейс, прислонившись к пыльному стеллажу. В лавке, которая находилась относительно рядом с особняком, она еле отыскала ту самую стеклянную бутылку, расписанную розовыми цветами. Удивительно, но нашла гриффиндорка напиток исключительно по зрительной памяти. Название категорически не хотело всплывать в загруженном сознании. Работа в министерстве отнимала много сил, хотя и была любимой. Бумаги-бумаги-бумаги. Волокита, конечно, но не скука. Сразу после окончания школы у неё в голове крепко сидела настойчивая мысль о работе в Мунго, но это было бы... Не по силам? Нет. Так больно. Сделав глоток, Гермиона зажмурилась и резко выдохнула: глотку обожгло. Отдаваясь воспоминаниям, долго не тревожившим сознание, она была рада выпустить это из себя. Вот ей десять, они с родителями едут через лес, растянувшийся с двух от дороги сторон. Ели тянут раскидистые заснеженные ветви навстречу малышке, приветствуя. Она помнит, как манила её темнота и загадочность зеленой чащи. Вот она поступает в Хогвартс, обзаводится друзьями, знакомится с Сириусом. Сириус. Его имя до сих пор отдаёт болью в сердце. До мельчайших деталей сохранились у Гермионы в памяти дни, проведенные в особняке Блэков. Каждое объятье, каждая ночь, каждый поцелуй. Раскаленным железом клеймящее голову. Дальше головокружительным калейдоскопом прокрутились годы учебы, асоциирующиеся с постоянной борьбой. Вероятно, лучшие годы. Яркое воспоминание, вызывающее безостановочную дрожь — битва в министерстве. Угасающая улыбка. Арка. Забвение. То, что преследует в ночных кошмарах с пятого курса. Вот битва за Хогвартс. Победа, доставшаяся слишком большой кровью. Слезы, до крови закушенные губы и переглядки с друзьями. Гарри выиграл. Война закончилась. Идет время — все потихоньку приходят в себя, и они с Роном объявляют о помолвке, пытаясь хоть как-то сместить акценты с войны. Точнее, Рон действительно хотел поскорее узаконить их отношения, а она... Просто не хотела делать больно. Вот Гермиона у алтаря — смотрит в глаза своему суженому, а там... Преданность, тепло, трепет. Не то. Все не то. И от своих же предательских мыслей тошно, как никогда. Затем — нескончаемый перемешанный ворох. Работа-Дом-Встречи-Праздники. Девушка пьёт залпом. Это первый раз, когда она разрешила себе прийти сюда. И, тем более, пить его ром. В бутылке остаётся на донышке, и Гермиона с шумом ставит её на пол, перекатывая на языке этот терпкий вкус, в деталях представляя, как бы это сделал кто-то совсем другой. Что такое любовь? Гермиона Грейнджер знала. Любовь — это непокидающее чувство нежности к человеку, который давно уже мертв. Это сны, наполненные его крепкими объятиями. Это неповторимый запах. Это вышвыривающая за грань лихорадка при соприкосновении губ. Это гул в ушах от одного упоминания его имени. Любовь — это Сириус Блэк. «Он стоит у окна и беззвучно рыдает во тьме. Я не рядом уже двадцать долгих безрадостных лет. Не чувствует — я целую пряди седые у него на виске... За открытым окном идет первый осенний снег»