***
Главный зал мужского гарема впервые за долгие годы вновь утопал в суете. С утра пораньше Камиля окружили взволнованные юноши, однако тот скупился на речи. Поэтому, когда слуги внесли прозрачную ёмкость с разнообразными рыбками, все вскоре перевели внимание на них. Варгиец же вальяжно прогулялся до тахты, после чего развалился на ней, молча следя за наложниками. Украдкой подошёл Исхак и, садясь подле его ног, подметил про себя, что Камиль вернулся иным. В миндалевидных чёрных глазах слились воедино решимость и спокойствие. Любовник повара хмыкнул с толикой грусти и, похлопав новоявленного ринху по ноге, утешительно кивнул: всё верно, Камиль и должен был приобрести этот опыт, должен был по-особому повзрослеть. — Султан — занимательный человек, — вполголоса молвил Камиль, продолжая наблюдать за восторженным Энвером. Синеволосый ринха осторожно забрал сосуд, радостно оглядел подаренных рыбок и с особой любовью и осторожностью подселил их к старым. Юноши одновременно склонились над прудом, сопровождая смехом знакомство водных обитателей друг с другом. С трепетом и нежной улыбкой Энвер следил за новыми питомцами, как вдруг взглянул на Камиля: рыбки были из Варги. Тот мягко посмотрел на друга и улыбнулся, протягивая ладонь — тем самым говоря: «Можешь с чистой совестью наслаждаться даром», — в ответ на что лицо юноши вновь засияло. — Значит, твои опасения не подтвердились? — ласково спросил Исхак, также любуясь оживлением у пруда. — Даже больше. Случилось нечто невообразимое. — М-м? — заинтересованно вздёрнул бровь бывший ринха. — Поделись. — Я всё так же непорочен. Моё нутро осталось нетронутым, — Исхак перевёл изумлённый взгляд на собеседника. — Лишь ласки со стороны султана… Ни боли, ни даже попытки проникновения. Ты себе можешь такое представить? — Нет, — сухо ответил любовник повара, отвернувшись. — И правда, занимательно. А ты что? — Был поражён действиями его величества, из-за чего замешкался со своей инициативой, однако озвучил две просьбы. До утра с ним я уже остался, а далее — моей подготовкой займётся лично владыка. Ну как, — Камиль игриво задел носком бок друга, — я заслуживаю похвалы, учитель? — Хах, более чем, мой милый, более чем, — добродушно усмехнулся Исхак и с любопытством приподнялся, заметив, как слуги султана заносят большой ларец. — Давай поднимайся, жеребец мой вороной, вот и твои дары после ночи любви подоспели. Интерес охватил не только старожил гарема, но и варгийца, ведь это была первая награда ему как ринхе — за время, честно проведённое в покоях шарвидского правителя. Танриверди-ага начал стучать тростью об пол в попытке унять юношей: — Не налетайте как сороки на чужое злато. Позвольте Куамару-ринхе открыть свой подарок. Камиль плавно обошёл сундук, кончиками пальцев погладив крышку, и замер у замка. Он гадал, что предстанет его взору: драгоценные камни, шелка или же третий кинжал в коллекцию. — Не томи, Камиль, не томи, — в предвкушении покусывал края своих рукавов Энвер. Варгиец щёлкнул засовом и одним пальцем приоткрыл крышку. Усмехнулся. На деревяшке лежал кинжал, который юноша с удовольствием достал. К рукояти оказалась привязана лаконичная записка: «По традиции». Ножны тонули в слое рубина, испещрённого узорами из вкраплений золота, а прямое лезвие без режущей кромки символизировало их бой, прошедший для обеих сторон без тяжёлых увечий — лишь с точными насечками остриём. — Здесь второе дно, — заметил главный евнух. И правда, сундук был великоват для одного оружия. После того как Камиль поддел дощечку, перед ним и остальными наложниками предстал второй дар, удививший всех: падишах подарил своему ринхе мужскую одежду. Безусловно, одеяния прелестных обитателей мужского и женского гаремов отличались, однако ткани для них всех закупались воздушные и пёстрые. Камилю же подарили плотные штаны прямого кроя, хлопковую тунику с орнаментом по краю рукавов, высокие, по колено, сапоги и самый важный элемент в мужском гардеробе — кожаный пояс, знак мужественности и смелости в Шарвиде. — Батур-Атмаджа признал тебя так, как никого не признавал, — тихо, но уверенно констатировал Исхак. Все собравшиеся согласились с ним. Сердце варгийца испытало облегчение: его мужское начало уважали и не собирались подавлять. После вручения даров с юноши смыли аромат прошедшей ночи и уложили спать до обеда, за что невыспавшийся Камиль был преисполнен благодарности. Мягко разбуженный евнухами, Камиль, потирая сонные глаза, прошествовал в зал — к столу с изысканными блюдами. После трапезы Танриверди-ага объявил о желании султана, словно по свежеиспечённой традиции, видеть своего нового ринху в подаренной одежде. Юноша, скромно нанеся на шею и запястья масло иланг-иланга, с удовольствием примерил наряд, выполненный в кофейных тонах и довольно удобный. Варгиец гордо проследовал за выплывающими из дворца евнухами, взглядом изучая местность и по памяти рисуя перед глазами карту. Догадка о том, что его ведут в конюшню, подтвердилась звуком лошадиного ржания и запахом прелого сена. Батур-Атмаджа ждал у ворот, любовно гладя широкой ладонью морду статного коня. Короткая коричневая шёрстка переливалась красными отблесками солнца, которое нежно согревало благородное создание природы. И Камиль пришёл в восхищение. Он любил лошадей — и не мог не вспомнить отцовского вороного коня, который ни разу не позволил генеральскому сыну на себе прокатиться. Горд был Периф. Горд и велик. — Повелитель, — взял слово юноша, обращая на себя внимание улыбнувшегося его инициативе падишаха. — Куамар-ринха, — протянул мужчина. — Умеешь ездить? — Учился, — кивнул юноша. — У отца? — полюбопытствовал султан и лёгким жестом отправил евнухов обратно. — В школе, — помедлив, ответил Камиль. — В наших школах мальчикам тоже преподают верховую езду, — Батур-Атмаджа, невесомо приобняв наложника за талию, завёл того в конюшню. — Выбирай. Любого выбирай. Дарю! В этот день повелитель был доволен всем, что имело связь с Камилем, и душа его, согретая искрами любви и счастья, не скупилась. Кони жили в просторных стойлах, все как на подбор статные, диковинных пород и окрасов — у варгийца разбегались глаза. Падишах довёл его до конца прохода, быстро познакомив с каждым. Взор радовали все, однако покладистым характером отличались не многие: одни отворачивались от юноши, не желая здороваться, другие угрожающе брыкались, а какие-то вовсе испуганно пятились в угол. Из оставшихся четырёх лошадей Камиль после долгих раздумий решился подойти к молодой кобыле. По светло-серой шёрстке той гармонично рассыпались мелкие чёрные крапинки, прямая белая грива ниспадала ниже жилистой шеи, а глубокие чёрные глаза смотрели спокойно, однако с затаённым одиночеством. — Риа, — назвал имя лошади шарвид. — Её год назад привезли из Рауншанха, но среди стада она нашла себе лишь одну подругу. Редко общается с другими, хоть и не боится их. — Здравствуй, Риа, — ласково улыбнулся Камиль. — Можно я зайду? Получив в ответ молчание, юноша аккуратно открыл дверь и, сделав один шаг, замер. Батур-Атмаджа, чтобы не теснить животное, остался на своём месте, с любопытством наблюдая за избранником. Варгиец огляделся, затем вновь обратился к лошади, не сводившей с него пытливого взгляда. — Меня зовут Камиль… я тоже не из этих мест. Не знаю, достаточно ли этого, чтобы подружиться с тобой, — Риа повела ушком, — однако чую: мы поймём друг друга. Ты красивая девочка и, уверен, хорошая, — лошадь, фыркнув, закивала. — Вот видишь, в чём-то мы с тобой уже согласны. — Угости её чем-нибудь, — посоветовал Батур. — Затем попробуй погладить. Если не позволит, то есть другие кони, что привычны к людям. — Многие любят яблоки, а ты? — продолжал интересоваться у Риа Камиль, подметив сложенные в стороне фрукты. — Дай мне узнать это. Варгиец, не делая резких движений, взял одно яблоко и протянул лошади — та принюхалась и, не касаясь человеческой ладони, выхватила зубами угощение. — И ты тоже, значит. Во дворец поставляют только сочные и спелые яблоки, так что я тебя понимаю, сам не могу устоять. Накормив Риа вкусностями, ринха взял большой золотой гребень и начал медленно подносить руку к гриве. Поведя несколько раз головой, лошадь в конце концов позволила себя причесать и заколоть несколько прядей красивой ракушкой. Уголками губ султан улыбнулся этой очаровательной картине. — Ты так бережен, — подметил мужчина. — С животными нужно быть чутким, — поглаживая грудную клетку лошади, ответил Камиль, продолжая посвящать всего себя столь чудному созданию. — Будь осторожен в словах. Заревную — передарю лошадь, — шутливо надул губы падишах. Однако Риа недовольно повернулась к шарвидскому владыке спиной, чем вызвала у того беззлобный смешок. — Да не обижайся ты. Моё слово — закон: коли вы понравились друг другу, то быть тебе любимицей Куамара-ринхи. Риа обернулась, хитро взглянув на мужчину. — Повелитель, это она над вами пошутила. Когда их негромкий смех утих, Камиль надел на Риа шлею и седло. — А уздечка? — удивился падишах, заметив, как Камиль выводит кобылу из стойла. — В Варге её надевают только для атаки, на прогулке же ездим так. Уздечка портит лошадям зубы и причиняет боль. — Но с помощью неё всадник и конь чувствуют друг друга. На прогулках мы не тянем сильно, давая понять, что не желаем им боли. — Зато таким способом желаете управлять ими и наказывать их в случае чего, — твёрдо отстаивал своё мнение юноша. Мужчине оставалось только вздохнуть. Познакомив Риа с конём султана, Митафом, всадники направились через сады к главным воротам, что приятно удивило Камиля. — За пределами этих тесных стен я бывал лишь слугой на рынке. — Теперь же я приоткрою для тебя свои владения. Не отставай, — улыбнувшись, Батур-Атмаджа рванул вперёд — варгиец не растерялся и поскакал следом. Проехав несколько улочек, принимая поклоны, всадники достигли поля, простирающегося до горизонта, и остановились. — Покажи свои умения, — глаза владыки полыхнули задором, — сделаем круг — и вон до того дерева. Согласен? — Такие развлечения мне по нраву, — ухмыльнулся юноша, сосредотачиваясь. После кивка шарвида Камиль дёрнул стремя, и Риа галопом понеслась по заданному пути. Варгиец лидировал — но радовался он не этому, а силе свежего ветра, который, казалось, поделился своей скоростью. Свобода как никогда заполняла лёгкие, вместо кислорода растекаясь по сосудам и олицетворяя жизнь. Иллюзия… Однако возможность забыться и проехать кружок-другой поистине окрыляла Камиля. Батур-Атмаджа встретил ринху под одним из редко растущих плодовых деревьев. Он был доволен тем, что его добродушие рисовало на лице его нового любовника улыбку. Глубоко дыша, варгиец привязал Риа возле Митафа и, плюхнувшись на разбросанные по покрывалу подушки, принялся снимать сапоги. Слуги быстро омыли их с султаном руки, затем — ноги и встали в стороне, склонив головы. Юноша с аппетитом осмотрел яства — желудок требовательно заурчал. Хлебнув сладкого розового вина, Камиль оттяпал кусок от курочки и застыл. — Извините, — сквозь зубы и мясо между ними прошепелявил наложник, поглядывая на султана. — Счастье и голод перевесили манеры, — усмехнулся тот и по-доброму закивал. — Ешь, мой милый, ешь, — после чего сам потянулся к запечённой на костре с овощами картошке. Трапезу то и дело разбавляли короткие тосты и красивые лаконичные стихи, которые обязательно завершались звоном медных, инкрустированных камнями кубков. Насытившись, Камиль вытер губы и, закинув в рот шоколадную конфету с вишнёвой начинкой, разлёгся на покрывале, смакуя сладость. Батур-Атмаджа лёг на бок, подперев правой ладонью щёку, и задумался. — Будешь ли ты откровенен в ответах, Куамар-ринха? Поведя носом по сторонам, юноша произнёс: — Только если будете звать меня Камилем: Куамара оставьте для канцелярии. — Первое имя связывает тебя со старой родиной. — Из первого имени соткана моя личность. Я смиренно оставил свои края далеко за спиной, но «Куамар» — фальшь. Повелитель, вы желаете познать суть человека или просто слепить себе из него покорную куклу? Где тогда будет сказка, а где быль? Султан, заинтересованный вопросами ринхи, кратко улыбнулся и настроился на серьёзный лад. — Безусловно, — подал голос мужчина, — мне важен ты. То, что ты есть и чем живёт твоя душа. Желаю прикоснуться к твоему прошлому, наслаждаться совместным настоящим и создавать будущее. Ответь же сам, мой храбрый, что есть суть человека и так ли существенна граница между реальностью и выдумкой? Варгиец умолк, глазами чернее ночи следя за перистыми облаками, что грациозно плыли по небесной лазури, затопившей поле зрения, будто море. Однако мысли юноши крутились вокруг слов падишаха. Лишь просчитав варианты развития диалога и остудив разум, он заговорил: — Суть человека — его мораль, принципы и склонности. Границ между реальностью и вымыслом нет, помимо предела возможностей. Физические возможности ограниченны, фантазий же просторы бесконечны. Что до восприятия мира настоящего и придуманного — в этом разницы нет. Одинаково блаженны иль грустны люди как от собственных мыслей, так и от внешних событий. Какова же позиция султана? — прищурившись, Камиль покосился на владыку шарвидских земель. — Я солидарен с тобой, ты прав — но правда неисчерпаема. И я могу дополнить твою. Суть человека по большей части определяется даже до его рождения. Формируют её его семья, его родина и уготованная ему роль. — То есть, по-вашему, мы не определяем своё предназначение, а лишь заложниками Судьбы являемся? — Истинно так. Мне суждено было занять трон Шарвида, тебе же — попасть ко мне в гарем. Рождение и Смерть решают за нас. — А что же получается, когда человек лишает жизни самого себя? — юноша изогнул бровь. — Это желание было навеяно ему свыше. У шарвидов есть легенда о боге Харуне. Занимает Он трон свой вне пространства и внутри пространства, руки Его — на подлокотниках, один из которых является Временем, а второй — Дыханием жизни. Подножие трона… — Сундук… Теперь припоминаю. Кудрет-ага обмолвился об этом на первом уроке. — Верно. А в Сундуке, — Батур-Атмаджа повёл ладонью, — записана жизнь каждого рождённого в мире нашем. И мой свиток там есть, и твой. Я верю в это — так и считаю. — Ответ принят, — нахмурился варгиец. — Я согласен лишь со словами о семье и родине. Варгийцы же склонны считать, что человек — сам творец своей судьбы. Разве только на кого падёт выбор опалов в подземелье — предрешено… — Камиль резко прикусил губу, осознав, что заговорил о самом важном достоянии и тайне Варги. — Значит, камни сами выбирают владельца? — нарочито удивлённо спросил султан, не выдавая скромных знаний о магических камнях. — Владелец и камень взаимосвязаны, — сухо бросил юноша и сурово взглянул на султана. — Я — ваш ринха, но выпытывать у меня сведения об опалах некрасиво. — Да, я был нетактичен, — кивнул Батур-Атмаджа. Многословности от любовника он и не ожидал. — Я рад, мой милый, рад. Разливая вино, варгиец с интересом приподнял бровь. — И чему же владыка рад? — Мы, как представители двух культур, всё ещё мыслим по-разному, но сегодня впервые обнаружились и сходства. И, заметь, по поводу вопросов важных и насущных. — За то, что не вцепились друг другу в глотку, — усмехнувшись, наложник протянул султану кубок, который тот аккуратно забрал, ласково коснувшись тонких пальцев. — За мир и единомыслие для нашего союза. Звякнув медью, султан и ринха отпили, устремляя друг на друга гипнотические взгляды. — Мой черёд любопытствовать, — беззаботно молвил Камиль, закидывая за щеку виноградинку и с хрустом раскусывая косточки. — Всё не могу понять отношение шарвидов к любви между людьми одного пола… Султан содержит мужской гарем, но сами обитатели дворца молчат о таких своих чувствах. Батур-Атмаджа принял сидячую позу, поджав под себя ноги. — Запретов нет. Никто из людей не властен над любовью. Воспитание шарвидов не позволяет выставлять её напоказ, вот и всё. Неприлично и невежливо это по отношению к окружающим. — Значит, за само существование любви иной наказаний нет? — Ни наказаний, ни казни. Почему этот вопрос потревожил тебя? — Звучит всё хорошо, но на деле странно выходит, — варгиец перевёл задумчивый взгляд на бархатную подушку. — Пока я прислуживал на кухне, у меня создалось впечатление, что о подобном не говорят и, более того, такую связь порицают. — Я не порицаю… — падишах продолжил было свою речь, как вдруг перед глазами возник образ Исхака, с которым он догадался связать любопытство ринхи. Мужчина сглотнул и картинно прокашлялся. — Моя позиция тебе ясна, и слово моё всегда закон, правосудие в моих руках… Валиде. — Ваша мать? — юноша вновь посмотрел на шарвида. — Она не поощряет, — тот одним глотком допил вино. — Валиде никогда не жаловала этот вид любви, но после одного случая её неприязнь возросла многократно. А влияние главной женщины дворца, как и моего сердца, велико и без законов. — Значит, Бахиджа-султан почуяла угрозу лишь в одном юноше, но шумиха настигла даже низшие чины, которые её величеству угрозой стать не смогли бы во веки веков. — И он бы не стал — от этого у меня такое ощущение, что валиде… — раздражённо и тихо пробормотал Батур-Атмаджа, но быстро взял себя в руки. — Это былое, мой милый, а настроение служителей дворца я верну. А ты мне поведай вот что, — губы мужчины игриво расплылись, — ещё ночью поинтересоваться хотел: расскажи о себе. К кому сердце лежит, украл ли кто другой твой первый поцелуй? Варгиец перенял его улыбку. — В Варге тоже нет запрета на любовь, но делиться нежными подробностями в беседе и целоваться на публике нисколько не стеснительно. Сам же я с детства всегда симпатичным мальчикам глазки строил, — мужчина и юноша разразились добрым смехом. — Девочки совсем не интересовали. Было даже, что в школе с Наидой одному парню знаки внимания оказывали, да сбежал он от нас в параллельный класс… А с сестрой мы не соперничали всерьёз, веселились только, но на деле всегда уступить один другому и поддержать друг друга были готовы. Заметив печальный блеск в отведённых глазах, Батур-Атмаджа коснулся чужого крепкого плеча. Мужчину тянуло расспросить Камиля о его близнеце, но он понимал, что пока эта тема такая же деликатная, как и опалы, и ответов он не получит. — А предавался ли ты с кем-нибудь ласкам? — В пятнадцать лет случился мой первый поцелуй, — отогнав тёплые воспоминания о семье, ответил варгиец. — В доме гостили сослуживцы отца. Они и дочерей, и сыновей своих привели, тогда и понравился один. Весь вечер переглядывались, а когда стемнело, пробрались на задворки — и заиграла наша страсть. Да смутился я так, что дальше поцелуя не пошло. — И неужто за пять лет с тех пор не познал ты близости? — Батур-Атмаджа провёл большим пальцем по краю бороды. Юноша внезапно сел и, сощурившись, слегка приблизился к шарвиду. — Любопытство гложет? Глубокая синева глаз султана словно желала поглотить всю чарующую тьму глаз напротив. Левой ладонью мужчина нежно погладил чужую бархатистую щёку. — Я не соревнуюсь с везунчиками из твоего прошлого, но мне нужно знать, завесы каких удовольствий я могу для тебя приоткрыть первым. — Были редкие поцелуи с редкими людьми. Однако родители нас с сестрой научили, что отдавать себя полностью стоит только любви. И мы, глядя на отца и мать, искали её. Наида нашла. Я — нет. — Не сочти за лесть, но я выражаю уважение твоей семье, — желваки ринхи заиграли. — Не злись на Судьбу, Камиль, у прошлого нет сослагательного наклонения. — Назвали моим именем, чтобы отвлечь. — Я… — Не стоит, владыка, своё слово я уже сказал. Я — ваш, а Варга у меня за спиной. Шумно выдохнув, Батур-Атмаджа ещё несколько раз погладил ринху по щеке, после чего потянулся за мягким поцелуем, пока все слуги и стража стояли опустив головы.***
Вернувшись в объятия дворцовых стен, Камиль небрежно отшвырнул сапоги, не дожидаясь помощи евнухов. Любовник повара к нему подбежал в тот момент, когда служители гарема всё же добились того, чтобы самолично снять одеяния наложника. Услышав шаги, ринха повернул голову и удостоил своего друга и слугу пьяным взглядом и елейной улыбкой. — Мне ещё и лошадь подарили, — подал он довольный голос. Исхак, скрестив на груди руки, прислонился к дверному проёму, сверкая интересом в глазах. — Поздравля-я-яю, — нараспев протянул светловолосый юноша. — И что же ты испытываешь от обилия даров? — Мне приятно, — задумавшись ненадолго, Камиль утвердительно кивнул. — Дары меня достойны. — Хорошо-о, — продолжал смаковать слова любовник повара. — А понимаешь ли ты, за что их получил? Сын Варги сощурился. — Я ринха владыки. — Ринхой ты не один являешься. А за какие качества? — Какие сложные вопросы, — надул губы Камиль, хмурясь. В это время его одели в лёгкую длинную рубаху и накинули на него чёрный шёлковый халат. — Я что, по-твоему, в голову к Батуру-Атмадже залезть могу? — А ты попытайся, — Исхак задумчиво провёл указательным пальцем по своей шее. — За стойкость, полагаю, — выплюнул варгиец, позволяя хмелю весело плескаться в голове. — За красоту диковинную. За честные речи… м-м-м… — Этим ты привлёк его внимание, а подарки — за какие заслуги? Черноокий юноша шатко развернулся и развёл руками. — Что ты хочешь от меня? Не могу проследить ход твоих мыслей. — Камиль. — Не смотри на меня столь пытливо, будь любезен… Быть может, за аромат кожи, красоту глаз, невинность… податлив я был, затем глас подал. — Тактика верная. А дальше ты что намерен делать? Меж бровей варгийца легли лёгкие складки. — Я внял советам от тебя и Илхами-ринхи. Дальнейшие действия предпримет султан. — Вот как. Нежно-розовые губы любовника повара широко расплылись — украдкой взглянув на главу евнухов, Исхак поманил того к себе пальцем. Танриверди, не скрывая довольства, медленно подошёл к слуге и склонился. С каждой секундой карие глаза блестели всё задорнее. — Ты прав, — подытожил ага, выпрямляя спину. — Как же мне жаль, что ты более не мой подопечный. — Твоей заботы мне хватило сполна, — ласково улыбнулся светловолосый юноша, несильно склоняя голову. — Благодарю тебя, Танриверди-ага. Изящно взмахнув полами одеяния, слуга убежал прочь от покоев Камиля. Главный евнух повернулся к новому наложнику: — Я сделаю тебе отвар, затем ложись спать. Отдохни телом и умом. Камиль не противился наставлениям служителей гарема, невольно начиная привыкать к суете вокруг своей персоны, и вскоре растянулся на стоящей перед открытым балконом тахте. В сердце у него смирение боролось с гордостью, а в мыслях — чувство справедливости с волей к власти. Однако разум его под щебет птиц погрузился в дрёму, из которой вывели его всё те же непреклонные аги. Ему подали пиалу кристально чистой воды с лепестками роз, чтобы смыть с лица сонный морок, после чего вручили серебряную кружку с кофе, что едва ощутимо отдавал специями. Gecənin İniltisi — DJΔV! D BEΔTZ Варгиец не стал спрашивать, куда его ведут, но лицо его исказилось недопониманием, когда посредине маленького зала с высокими окнами он увидел Исхака в переливающейся при свете закатных лучей тёмно-серой накидке. Танриверди-ага и остальные евнухи покинули Камиля, поднявшись на балкон, на котором толпились и любопытные наложники. — Исхак? — настороженно подал голос черноокий ринха. — Красотой, — слуга поднял руку, звякнув тонкими золотыми браслетами с изумрудами, — блещут все в гареме. Нежность кожи. Аромат масел. Диковинка. Все мы с разных уголков Земли. Ты, бесспорно, диковинка. Но один ли ты такой? Генеральский сын обвёл глазами наложников, затем — вновь любовника повара, в чьём взгляде застыли благородство и властность. — Я погорячился со словами. Право, не приписывай пьяному рассудку ответственность. — Не стану, мой драгоценный. Однако позволь вразумить тебя. В тебе вся щедрость природы, и до сегодняшнего дня твои поступки вели то к гибели, то к успеху. Эти качели, — он затейливо помахал пальчиками, — взбудоражили душу султана. Ты стал новой для него загадкой. Показав клыки, смог вовремя преподнести покорность, прильнуть милым личиком к его ладони. И дальше всё на владыке? — Исхак, хватит ходить вокруг да около, — варгиец нетерпеливо потёр висок. — Право хода можно передать, коли слуга ты или крестьянин. Для них время уступает любви, не торопит. Но позабыл ты, что статус твой повыше будет, вниманием не стражника какого завладеть нужно, а самого султана Шарвидской империи. У владыки две жены, три ребёнка — четвёртый в лоне, десяток искусных и красивых юношей, а девушек — больше, чем в саду деревьев! Камилю не нравилось, куда тянулась нить разговора, что не осталось незамеченным. — Сейчас ты первый, но, милый, как долго этот пьедестал твоим останется? В гареме нет понятия «расслабиться», нет понятия «передать всё на волю падишаха». Владыка делает шаг — а ты ему навстречу десять. Иначе затеряешься ты, не вырвешься. — И что ты мне предлагаешь? — из груди ринхи вырвался шумный выдох. — Сомнений нет, что речь — твоя сильная сторона, но это услада лишь для ума. А зрение, а слух? В пленительном облике твоей заслуги нет, но душевная краса талантами проявляется. Дар пения обошёл тебя стороной, верно, а тягаться с Энвером и вовсе безумие. Чтоб зацепить падишаха, свои таланты открыть тебе надо. За ширмой заиграли инструменты — Исхак оголил лодыжки и, мягко ступая носочками по каменному полу, сделал пару шажков к Камилю, после чего повернулся к нему спиной. Слегка наклонив торс вбок, он плавно стянул с плеч мантию и обмотал ею ладони. Варгиец с приоткрытым ртом застыл как заколдованный. Под бирюзовым топом с вкраплениями золота двигались, будто заведённые, лопатки бывшего наложника. Взгляд приковали соблазнительные изгибы, как только Исхак, повиливая бёдрами, закружился с блестящей тканью над головой. Никто, кроме главного евнуха, не заметил, как на балкон привели повара — Сабир протиснулся меж юношей и крепко вцепился в перила. В широких глазах плескалось обожание, а сердце мужчины обожгло невыносимо горячим огнём. Однако Исхак, вихрем улетев в свой личный мирок, не замечал никого. Плавно отбросив накидку, светловолосый юноша хитро покосился на Камиля, после чего вновь повернулся спиной и выставил назад руки, у которых словно не было костей. Рисуя кистями незримые узоры, Исхак прогнулся в пояснице, присел на одно колено и, закрутив вокруг пальца шнурок топа, развязал его. Генеральский сын время от времени напоминал себе смыкать губы, но это оказалось бесполезно, когда он увидел, как его слуга избавляется от верхней части одеяния. Исхак с грацией приподнялся и, повернувшись ко всем лицом, приготовился свести их с ума. Раскинутые руки его ходили волнами, а мышцы перекатывались по торсу, то очерчивая рёбра, то пряча их. Камиль прикрыл рот ладонью. Он видел женский танец живота, как от новичков, так и от виртуозов. Однако за его мужским исполнением чёрные глаза наблюдали впервые. И надо сказать, такого мастерства достигнуть дано было далеко не каждой женщине, мужчине — и подавно. Исхак не шагал по залу — парил: над полом и над всем низменным, что есть в рождённых ползать. Сцепив пальцы в замок на левом бедре и испепеляя томным взглядом варгийца, у которого внизу живота потеплело, юноша от стены пропорхал к окну. Разорвав столь искушающий зрительный контакт, Камиль обратил внимание на камушки и цепочки, что переливались под шёлковым поясом полупрозрачной юбки с большими вырезами по бокам. Воздух внезапно стал тяжёлым, а штаны варгийца — слишком тесными. Исхак, развернувшись, стал покачиваться из стороны в сторону, волнистыми локонами ловя дуновения ветерка — неожиданного партнёра по танцу. Его появление, однако, Камилю не помогло: дышать по-прежнему было трудно. Лучезарно улыбнувшись, любовник повара вернулся к смятой накидке и, подняв руки над головой, словно желая дотянуться до солнца, закружился на цыпочках. Однако с каждым движением его ладони постепенно опускались всё ниже и ниже, пока не задели лазурный пояс и не сняли его. Продолжая дразнить варгийца взором, Исхак наклонился вбок, выставляя вперёд колено, и, выписывая тазом восьмёрки, стал развязывать узелки юбки. Камиль сглотнул ком в горле и поспешил укутаться в халат, вдруг вспомнив о присутствии других юношей. Выгнувшись колесом, Исхак кончиками пальцев подцепил мантию — вернувшись в прежнее положение, ловко стянул с себя юбку и обмотал бёдра тканью. В горле варгийца пересохло, а внутри всё сжалось, требуя разрядки. Любовник повара ещё несколько раз сверкнул ключицами, а когда музыканты за ширмой стихли — резко застыл, запрокинув голову и распростёрши руки, будто крылья. Под звон тишины Исхак, вальяжно приблизившись к Камилю, подушечкой пальца провёл по шее того линию до подбородка. Окинув ринху победным взглядом, он тихо мурлыкнул, глубоко дыша: — Запомни эти ощущения, милый. Впредь такую бурю придётся тебе вызывать в душе у султана. Получится не сразу, но я научу, коли желаешь. — На уроках танца я был крайне скован, — прохрипел варгиец. — Не страшно, что запнулся ты о подол. Ведь, чего лукавить, не было тогда твоей целью попасть на ложе к падишаху. Да и месяц — мало для обучения искусству соблазна. Камиль лишь ловил ртом воздух, не зная, что сказать, но собеседник и не ждал ответа. — Я сегодня не появлюсь: с тебя и так довольно, — он демонстративно стряхнул пылинки с плеч варгийца. — Угомони на пару часов свой жар, — усмехнулся юноша возбуждению наложника. — А затем неси его владыке. Исхак метнул взор на балкон — приметил повара и то, как заходили желваки на его скулах. Сабир, спрятав глаза, поспешил покинуть гарем. Волнение сердца любимого тронуло сына Ансы. Он обязательно увидится с ним, но чуть позже. Сейчас же его тревожили другие дела, ради которых он сам удалился под вздохи восхищения. — Солнышко неотразим! — воскликнул очарованный Энвер-ринха. — Я уж и позабыл, насколько он умел. — Годы не забрали его талант, — радостно кивнул Илхами. — Хорош-ш, — прошипел своим акцентом Зехеб. Дотлевающее солнце, выбрав из предзакатной палитры самые сочные оттенки, расплескало по небу алую акварель. В карих глазах Танриверди-аги, расцвеченных лучами, застыла картина из прошлого — тёплая, но чуть грустная. Нарастающий гул со стороны наложников вытянул главу евнухов из воспоминаний и заставил прикрикнуть на неугомонных. Разослав юношей по покоям, он зацепился взглядом за силуэт Камиля, купавшегося у окна в прощальном свете и хаотичном потоке мыслей, узнать о которых аге было не суждено.***
Ночь усыпила дворец в своих мягких ладонях, рассыпав по покоям сновидения, словно звёздочки по небосводу. Не поддались чарам только посвящённые в таинство страсти, стражники и Сабир. Повар в одиночестве натирал тарелку, устремив отрешённый взгляд в холодную потрескавшуюся стену. Он мог не заниматься мытьём посуды, да и не должен был: самыми первыми просыпались мальчишки-помощники, они и начинали следить за порядком в таких деталях. — Пятнадцать минут. Тарелка давно чиста. Мужчина обернулся на голос любимого — тот, прислонившись к арке, помахивал песочными часами. Уловив его понурое настроение, Исхак отложил их, молча стянул с крючка полотенце и, бережно взяв чужие грубые руки, стал их промакивать. Повар не удержался от тихого вздоха. — Выскажи всё, что на душе лежит, — поспешил разрядить обстановку юноша. — Прошло полдня, а я так и не смог мысли воедино собрать, — посетовал Сабир, не глядя на любовника. Исхак знал, как сложно бывало мужчинам поделиться переживаниями лицом к лицу, поэтому встал сбоку, прислоняясь к плечу дорогого ему человека. — Почему? — спросил повар, не скрывая удивления в голосе. — Мне ты никогда не танцевал… Я и не просил. Я помнил, я знал, что это — напоминание о рабстве. Я всем сердцем желал погасить в твоих тёплых зелёных глазах муки памяти. — Я знаю, любимый мой, — серьёзным тоном прошептал Исхак. — И благодарен за это многократно. — Тогда почему?! — мужчина резко повернулся к юноше. Непонимание в его больших глазах грозило выплеснуться слезами. — О Харун, ты даже макияж не смыл! Сын Ансы коснулся собственной щеки. — Не успел. — Почему ему? Почему Камилю? Чем он достоин?! — Позволь мне объяснить, — Исхак прыжком сел на стол, чтобы быть на одном уровне с мужчиной. — Я говорил тебе, что он интересный. В историю империи его имя впишется золотыми буквами. Но иногда он совершает ошибки. Рубит сплеча. И я понимаю его. Он только недавно из кокона поверженного пленника выпорхнул влиятельной фигурой. Его слова теперь доходят до султана. Но сегодня от обилия даров в нём взошло зерно гордыни. Любимый, оно очень быстро пускает стебель, а плоды его затмевают глаза. — И ты пошёл на такой шаг? Словами вразумить не мог? — Сегодня нужны были действия. Сабир, поджав губы, упёр ладони в стол по обе стороны от любовника. — Ход твой я понял, но… — он взглянул в изумрудные глаза с опаской, — почему тебя так сильно волнует империя? Тебе ведомы политические игры в зале советов, ты вкусил яд роскоши, остался жив и бежал. Да, нам несладко, плечи ноют, но мы ведь в безопасности. Зачем тебе вмешиваться? Зачем напоминать о себе? Ты скучаешь по высшему обществу? Или ты… — Тише-тише, — Исхак обхватил лицо встревоженного повара, нежно провёл под ресницами и по щекам. — Осунулся ты, вон и круги под глаза легли. — Исхак, — с жалобной ноткой протянул мужчина. Юноша наклонился и поцеловал его острые скулы. — Возьми отдых, пускай тебя заменят. Ты слишком часто работаешь за других. — Исхак. — Мне осточертела эта империя, — выпрямился любовник повара, выдохнув. — Мне безразлична её судьба. А помогая Камилю пробиться — веселюсь. Мне интересно, куда можно долезть чужими руками. Густые брови Сабира сошлись у переносицы. — Кто он для тебя? — Друг, полагаю. — Друг, — мужчина быстро облизнул губы кончиком языка. — А я… ты всё ещё любишь меня? Во взгляде Исхака заиграл оркестр эмоций. — Наша любовь зародилась так давно, такой губительной ценой нам далось её проявление — и сколько счастливых лет мы вместе, — самая светлая улыбка озарила красивое лицо. — Нашу любовь не сломать людям, не стереть истории. Ты часто говоришь о безумстве любви ко мне, но ведь и я так же безумен. В карих глазах проблеснула надежда и радость. Собеседник приблизился к повару и шёпотом, которым доверяют тайны, произнёс: — Люблю. Сердце Сабира, казалось, пыталось пробить рёбра изнутри, прорваться наружу, прямиком в руки тому, кто некогда свёл его с ума и по сей день продолжал это делать. Кровь, закипая, пульсировала во всём теле вплоть до кончиков пальцев, что поспешили пробраться под рубашку Исхака и притянуть его к родному для него человеку. Юноша, принимая терпкий поцелуй, медленно заскользил ладонями по чужим плечам и остановил их на шее. Порисовав ноготочками на сухой коже, он заключил мужчину в объятия. — И я тебя люблю, — прошептал Сабир, ненадолго отстраняясь. — И хочу. Быстрым движением он избавил любимого от верхней одежды и, припав устами к его ключицам, очертил их языком. — Подожди-подожди, — облизав губы, жарко выдохнул Исхак. — Нам не помешало бы смыть следы минувшего дня. — Не припомню, чтоб ты брезговал животной страстью, — повар игриво изогнул бровь, ведя языком извилистую линию до чужого живота. — Это же часть кухни — вдруг кто зайдёт? — раздвигая ноги, понизил тон бывший ринха. Стоя на коленях, Сабир потянулся к его штанам — и послал ему взгляд, не терпящий возражений. — Тогда мне придётся сварить их в котле. — Не могу устоять, когда ты такой! Исхак, запрокинув голову, разразился довольным смехом, который вскоре уступил место сладостным стонам. Ещё одну пару страсть природная посвятила в своё таинство. А ночь, как было испокон веков, любезно оберегала секрет каждого.