Наследники Слизерина

Беллатриса делала все, чтобы не расставаться с теми светлыми эмоциями, которые подарила ей последняя встреча с друзьями. Она понимала, что единственный способ выжить — это постоянно поддерживать в себе надежду на освобождение. «Он вернется. Он вернется. Он скоро вернется», — без конца повторяла она и вслух, и про себя, концентрируясь изо всех сил, боясь, что если какая-нибудь другая мысль проникнет в ее сознание, она может незаметно перейти в негативное русло, и тогда в защите образуется брешь, через которую отчаяние хлынет мощным потоком, и ему невозможно будет противостоять. Вскоре Белле удалось настолько зациклиться на этой фразе, что в ее голове не осталось никаких прочих мыслей. Кошмары перестали одолевать ее как наяву, так и во сне. Просыпаясь, она решительно ничего не помнила, да и в целом ее психологическое состояние стремительно улучшалось. Через несколько дней узница вдруг ощутила, что черные стены, холод и полумрак тюремной камеры ее нисколько не раздражают. Она внезапно испытала покой и даже какое-то подобие радости, точно в ее голове что-то перещелкнуло, перечеркнув прежние представления о красоте и уродстве, о комфорте и неудобстве, о норме и отклонении. Это не было похоже на галлюцинации, все выглядело точно так же, как и прежде, только ощущалось по-другому. Волшебница все еще слышала душераздирающие крики других заключенных, чувствовала холод, сырость и колючую солому, впивающуюся ей в спину, но теперь все это ее не угнетало. Появилось чувство абсолютного умиротворения, легкости и почему-то любопытства. Не вставая со своей импровизированной постели, Белла стала изучать форму камней, составляющих стены, и сколы на них, размышляя о том, как порода изменялась под воздействием климата и времени. Каждая особенность окружающей действительности, каждый ее дефект внезапно показались волшебнице прекрасными. Она подумала, что ни одно живое существо, ни один предмет, ни одно явление в этом мире не может быть уродливым, просто потому, что оно есть, что оно часть огромного и великого мироздания. Зачем вообще делить все на красивое и некрасивое, на полезное и бесполезное, на приятное и неприятное, на плохое и хорошее, на правильное и неправильное? Все является одинаковым и равным, все имеет свой смысл и, вместе с тем, бессмысленно. «Как странно, что я не знала этого раньше, — думала Белла. — Почему я не понимала, что переживать и страдать из-за чего бы то ни было — это бесполезно? Ведь человек может быть абсолютно счастлив, независимо от того, один он или с кем-то, здоров он или болен, дома он или в темнице». И в тот самый момент, когда Беллатриса пришла к этому потрясающему выводу, она вдруг заподозрила неладное. В жизни ей приходилось переживать самые разнообразные эмоции, как положительные, так и отрицательные, но независимо от их силы ее мироощущение никогда не менялось, а сейчас она точно стала не собой, а кем-то другим. «Может быть, мне удалось победить дементоров? — подумала узница. — Но неужели это так просто? Некоторое время концентрироваться на хороших мыслях, только и всего? Тогда Азкабан вообще не был бы проблемой». Но существовал и второй вариант, куда менее обнадеживающий. У Беллы невольно закралась мысль, что вот таким вот странным образом она начинает сходить с ума. У нее были довольно скудные представления о том, как проявляются признаки безумия. Лично она не знала ни одного сумасшедшего, и понятия не имела, что переживает человек, находящийся в измененном состоянии рассудка, но почему-то была уверена, что оно совершенно точно не должно быть приятным, иначе душевные болезни не назывались бы болезнями. Вялые рассуждения на эту тему ни к чему особенно правдоподобному не привели. Впрочем, вопрос того, что же на самом деле с ней происходит, волновал Беллу лишь постольку поскольку. Еще одной характеристикой ее нового состояния было то, что она вообще перестала испытывать какой бы то ни было страх. Даже если бы Беллатриса знала, что умрет в течение часа, или что не станет кого-то из ее близких, или что Волан-де-Морт не сможет вернуться к жизни, она бы никак на это не отреагировала. Как бы ужасно это не звучало, ей было бы абсолютно все равно. Жизнь, смерть и все прочие категории, которые волнуют нормального человека, утратили для нее свое значение. Это давало невиданное доселе упоительное чувство свободы, но, с другой стороны, явную безнравственность такой позиции трудно было отрицать, даже пребывая в эйфории. Так или иначе, осознание того, что происходит что-то неправильное, не побуждало Беллу к действиям. Ей было хорошо, и это все, что волновало ее на тот момент. Но постепенно, день за днем, неземное ощущение стало таять. Для самой Беллатрисы это происходило практически незаметно, она вновь в небольших дозах ощущала уныние, страх, физический дискомфорт и трезвый взгляд на вещи. Пытаясь понять причину такой неприятной перемены, Белла осознала, что уже давно перестала думать о возвращении Темного Лорда, и вообще как-либо контролировать свои мысли. Сообразив, что, возможно, причина ухудшения в этом, она попыталась взять себя в руки и снова сконцентрироваться на фразе «он вернется», но почему-то ничего не получалось. С того самого момента, как она ощутила то странное блаженство, ее воля как будто бы оказалась парализована. И даже теперь, когда состояние умиротворения и спокойствия стремительно ее покидало, способность сосредотачиваться возвращалась крайне неохотно. С ужасом понимая, к чему это может привести, Беллатриса стала нервничать и злиться, что, разумеется, не могло положительно сказаться на ее умственных способностях. Помимо всего прочего, у нее вдруг стали то тут, то там болеть кости. Сначала начала ныть кисть правой руки, и на тыльной стороне запястья образовалась выпуклая шишка, до которой было невозможно дотронуться, а вскоре любая попытка согнуть сустав стала причинять чудовищную боль. Вслед за запястьем такие же неприятные ощущения, правда, в меньшей степени, появились и в пальцах. Каждый раз после пробуждения Белле приходилось сжимать и разжимать кулаки, чтобы вернуть суставам подвижность. Затем начала ныть правая лодыжка, иногда бедро, но больше всего ее донимали боли в спине, которые практически не стихали ни в стоячем, ни в сидячем, ни в лежачем положениях. Впрочем, чего еще ожидать от постоянного пребывания в сыром холодном помещении, да еще, учитывая то, что спала она практически на полу? Уже давно можно было умереть от банальной пневмонии. Однако Беллатриса знала о том, что узники сидят в Азкабане десятилетиями и уповала на феноменальную стойкость человеческого организма. То, что ее собственный организм, еще молодой и здоровый, начал сдавать так быстро, не могло не огорчать. Однако физическая боль не шла ни в какое сравнение с тем, что творилось у нее на душе. Когда последние отголоски того приятного ощущения исчезли, Белла целиком и полностью попала во власть уныния. Поначалу она еще предпринимала жалкие попытки с ним бороться, стараясь думать о чем-нибудь хорошем, но сил с каждым днем становилось все меньше, а воля все слабее. Единственное, что ей оставалось, так это надеяться на то, что к тому моменту, как Темный Лорд придет за ней, она не утратит рассудок окончательно и бесповоротно.

***

Тюремщики из числа волшебников ежедневно прибывали в Азкабан, чтобы сделать обход и проверить, не умер ли кто-нибудь из узников. Они быстро проходили по коридору, заглядывая в камеры, и, убедившись, что ТО, что находится внутри, шевелится, спешно шли дальше. Беллатриса частенько кричала что-нибудь им вслед. Иногда оскорбляла, иногда умоляла перемолвиться с ней хотя бы двумя словами, в общем, старалась любыми путями привлечь их внимание, до того сильно ей хотелось в этой обители смерти, отчаяния и безумия увидеть нормального человека и если не дотронуться до него, то хотя бы поймать его взгляд и услышать его голос. Это давало хоть какое-то ощущение того, что где-то за этими глухими стенами есть другая жизнь, которая казалась ей уже чем-то безмерно далеким. Но волшебники лишь торопливо проходили мимо. Длительное пребывание на острове дементоров считалось вредным для здоровья. Даже встреча с ними вне Азкабана могла за считанные минуты довести эмоционально стабильного человека до депрессии, что уж говорить о десятках этих тварей. Однако равнодушие тюремщиков было далеко не самой страшной неприятностью. Один дементор (а, может, они каждый раз были разными) повадился приближаться к решетке камеры Беллатрисы и подолгу там оставаться. Узница тут же физически начинала ощущать, как он на нее воздействует. В районе живота появлялось какое-то необъяснимое и доселе незнакомое чувство опустошенности. Одновременно с этим у нее возникало странное наваждение. Ей казалось, что мир, который она знает, никогда не существовал в реальности, что все ее чувства и воспоминания — это какая-то иллюзия, плод больного воображения, и однажды она очнется где-нибудь посреди безжизненной пустыни, на груде черных камней, под потухшим небом, и узнает, что вселенная — это ее собственная выдумка, и, на самом деле, ее не существует. Это ощущение было настолько страшным и мучительным, что если бы Беллатрисе пришлось выбирать, испытать ли его или подвергнуться заклятию «Круциатус», она, не раздумывая, выбрала бы второе. Каждый раз, заметив приближение дементора, узница знала, что за этим последует, и забивалась в самый дальний угол своей камеры, что, разумеется, нисколько не помогало. — Убирайся! Убирайся! — кричала она, впадая в истерику. — Во мне больше не осталось никакой радости! Тебе нечего из меня вытянуть! Но дементор, видимо, считал иначе и никуда не уходил. Практически с самого начала своего заточения Беллатриса утратила ощущение времени и не знала, сколько дней, недель, месяцев или даже лет минуло со дня объявления приговора. Никаких зарубок на стене она не делала. Да и как их было делать? День и ночь уже давно слились во едино. Но, вероятно, к тому моменту, как постоянное воздействие дементоров окончательно парализовало ее волю, прошло не менее года. Она больше не вспоминала о Темном Лорде и о своих близких. И не оттого, что не хотела. Просто ее мысли однажды перестали ей подчиняться. Где-то в глубине души у нее еще оставалось что-то светлое, но достать это оттуда было совершенно невозможно, и узница была больше не в силах бороться с отчаянием. Вскоре Белла перестала отличать состояние бодрствования от состояния сна и не могла понять, что происходит наяву, а что ей снится. Она почти всегда лежала, лишь изредка вставала и передвигалась по камере без цели в каком-то полубессознательном состоянии, и частенько не могла ответить себе на вопрос, зачем пришла в то или иное место. Все ее существование превратилось в один сплошной сон, причем, в кошмарный сон. Ей без конца виделись неприятные эпизоды из прошлого. Некоторые из них не доставляли большого беспокойства, когда происходили на самом деле, но теперь любое хоть сколько-нибудь негативное воспоминание вызывало необъяснимый ужас, не важно, будь то чья-то смерть или выговор профессора Макгонагалл за неверно исполненное задание. Но чаще всего Белле снился тот пресловутый кот. Картина убийства, совершенного магловскими мальчишками, бесконечно прокручивалась у нее в голове, точно заевшая пластинка. Отчаяние и ощущение собственной беспомощности просто разрывали волшебницу изнутри. Беллатриса каждый раз покрывалась холодным потом и вскрикивала. Но навязчивое видение даже не думало ее покидать. Пожирательнице казалось, что оно преследует ее уже, как минимум, сотню лет, и каждый раз эмоции от пережитого были такими же яркими, как и впервые. И вот однажды, в очередной раз испытывая всю связанную с тем происшествием боль, она не выдержала и, желая прекратить эту пытку любой ценой, кинулась на мальчишек, отобрала у зачинщика нож и с наслаждением отрезала котенку голову. Только тогда видение оставило ее в покое. Беллатриса все явственнее ощущала, что она полностью оторвалась от реальности и переселилась в мир своих ночных кошмаров. Ее слабые попытки оттуда выбраться ни к чему не приводили. Да и зачем ей было выбираться? Чтобы увидеть черные, покрытые плесенью стены? Чтобы осознать, что она лежит на куче непонятной гнили? Чтобы вспомнить, что она попала в ад при жизни, ее здоровье, внешность и будущее безвозвратно потеряны? А она вполне могла предположить, что, сколько бы времени не прошло с начала ее заточения, это было уже очень долго. Ее левую руку можно было обхватить пальцами правой в плече, а в тусклом свете факела, частично освещающего камеру из коридора, точно снег, поблескивали первые седые волосы. Каждый день узникам приносили скудную порцию пищи и жестяной кувшин с водой, но Беллатриса не съедала и этого. Порой она сутками лежала, пребывая в полуреальном мире своих лишенных радости и смысла фантазий и просто не могла заставить себя очнуться, чтобы встать и поесть. — Эй! Ты еще жива там? Или сдохла уже? — грубо поинтересовался тюремщик, который в очередной раз обнаружил несъеденный хлеб. Беллатриса ничего не ответила, чувствуя сильную слабость во всем теле и тяжесть в голове, как при высокой температуре. Хотя, кто знает, может у нее и вправду был жар, сама она не могла этого определить. Да и что толку? Медицинская помощь для узников не предусматривалась. — Люмос! — воскликнул волшебник и осветил камеру волшебной палочкой в поисках трупа. От внезапно упавшего на нее луча света узница вздрогнула. — Черт вас дери! — выругался он. — Не жрете ни хрена! А потом все будут говорить, что это они из-за дементоров подыхают! — Как? — вдруг хриплым голосом поинтересовалась Беллатриса, поскольку ей послышалось «дементоры подыхают». — А вот так! — огрызнулся он. — И ты скоро сдохнешь, если есть не будешь! А, вообще, это точно ты? Или уже твой призрак? «Я призрак?» — вдруг в ужасе подумала Белла, когда глумливый смех тюремщика стих в глубине коридора. Что, если она и вправду уже умерла и просто не заметила этого, потому что стала призраком? Эта мысль настолько потрясла узницу, что она очнулась и стала в панике искать свое тело, ползая по полу камеры на карачках. Обшарив каждый фут и несколько раз переворошив всю солому, она так ничего и не нашла. «А если его уже вынесли? — подумала Белла. — Должен же быть какой-то другой способ понять, жива я или нет!» Она вспомнила, что тюремщик что-то говорил про еду, и, обнаружив воду и черствый хлеб возле решетки, жадно на него накинулась и съела все разом, мгновенно ощутив острую боль в желудке. Оба эти факта заставили ее уверовать в наличие у нее плоти, однако ненадолго. Страх внезапно и незаметно для самой себя умереть стал мучить ее регулярно. Частенько снились сны о том, что она стала жалким существом без плоти и крови, но даже, будучи привидением, не может покинуть стены собственной камеры, обреченная на вечные скитания в радиусе нескольких десятков футов. Проснувшись, она немедленно кидалась проверять, жива или нет. Однажды Беллатриса поцарапала нёбо сухой хлебной коркой, и тут же ощутила во рту солоноватый кровавый привкус. Трудно сказать, в чем тут дело, но он вдруг ей очень понравился. Она разбередила рану, чтобы ощутить его сильнее. «Я жива! Жива! — вдруг явственно поняла она. — В моих жилах все еще течет теплая кровь!» Собственная кровь стала для нее как наркотик. Беллатриса специально прокусывала себе губу, чтобы выдавить оттуда пару капель и почувствовать то, что ей казалось вкусом жизни. Стоит ли говорить о том, что ее психическое состояние продолжало ухудшаться, и она, хоть и понимала это, но ничего не могла с собой поделать, уже давно перестав сопротивляться силе дементоров. Иногда Беллатриса вспоминала ту радостную эйфорию, которую ей каким-то чудом удалось испытать в первые дни заключения, но, как ни старалась, не смогла повторить свой подвиг. Собственные мысли ее не слушались, живя самостоятельной жизнью, рисуя непонятные и уродливые картины, от которых было до того тошно, что узница начинала выкручивать кожу на руках до тех пор пока физическая боль не становилась достаточно сильной, чтобы заглушить боль душевную. Но настоящий кошмар начался тогда, когда у нее появились галлюцинации. Однажды Белла проснулась и увидела, что потолок медленно приближается, опускаясь все ниже и ниже. Закричав не своим голосом, она кинулась к решетке, истошно требуя, чтобы ее выпустили. Никто не откликался, а потолок был все ближе и ближе. Вот он уже коснулся головы. Беллатриса издала последний отчаянный вопль, и вдруг поняла, что ее камера никак не изменилась по форме, а потолок находится на положенной ему высоте. Обливаясь холодным потом, она все еще лежала, вцепившись пальцами в решетку, и боялась опустить взгляд, ожидая, что потолок опять придет в движение. «Вот теперь я точно сошла с ума, — заключила она, заставив себя, наконец, опустить голову, — лучше бы он и вправду раздавил меня. Зачем мне теперь жить? Даже если Темный Лорд вернется, разве я буду нужна ему такая?» Точно в подтверждение ее гипотезы о собственном безумии, возникла новая галлюцинация. По ту сторону решетки появился огромный черный пес. Он стоял прямо напротив узницы и внимательно ее рассматривал. За все время пребывания в Азкабане Беллатриса не видела ни одного животного, даже крысы. Еще бы, никто не станет добровольно находиться там, где есть дементоры. Так что никаких сомнений в том, что этот пес плод ее воображения, быть не могло. Тем временем, странный гость продолжал на нее пялиться, совсем по-человечьи склонив голову на бок. Желая потрогать «галлюцинацию», Беллатриса протянула к ней руку, но зверь вдруг отпрянул и, обнажив клыки, злобно зарычал, затем развернулся и побежал прочь. Узница тяжело вздохнула и прижалась лбом к холодным металлическим прутьям. Все, что происходило с ней прежде, еще худо-бедно вписывалось в рамки ощущений нормального человека, а вот галлюцинации уже никаким боком. Чувство собственной обреченности все сильнее укоренялось у нее в душе. Она снова почти перестала есть и вставать. Каждое мгновение ее существования казалось нестерпимой мукой. Белла мечтала только об одном — иметь способность спать несколько дней или недель подряд, и при этом не видеть никаких снов и не чувствовать боли. К слову, боли в разных частях стали беспокоить ее все чаще, да еще и сочетаться с долгими приступами кашля и удушья. Женщине казалось, что у нее в груди застряло что-то твердое, как будто бы она проглотила снитч. Это что-то невозможно было вытолкнуть, и оно не давало ей сделать вдох, так что складывалось впечатление, что в такие моменты она может задохнуться насмерть. «Я так больше не могу! Не могу!» — со слезами думала Белла, кусая собственные руки, чтобы отвлечься от нестерпимой боли в животе, которая резко возникла, точно удар кинжала, и не проходила уже несколько часов. — Заберите меня отсюда! — навзрыд закричала она, завидев тюремщика. — Я умираю! Мне нужен врач! — Конечно-конечно! А из больницы ты сбежишь! — безжалостно ответил тот. — Хорошо, не надо в больницу! Ты можешь вылечить меня сам! Я скажу заклинание! — Совсем охренела, дура! Буду я с тобой возиться! — отмахнулся он. — Умоляю! — зарыдала она. — Экспеллиармус! И вдруг волшебная палочка вылетела из руки тюремщика и проскользнула сквозь прутья. Беллатриса ловко ее поймала и со всей скоростью, на которую была способна, кинулась в дальний угол камеры. — Дементоры! Дементоры! — заорал насмерть перепуганный волшебник и стал судорожно пихать ключ в замок. — Велетутдинем ревокаре! — воскликнула Беллатриса, нацелив палочку себе в живот. Боль мгновенно прекратилась. Ничего другого сообразить и предпринять она не успела, потому что двое дементоров схватили ее за руки и отобрали палочку. Ощущения от их прикосновений были не намного лучше, чем от перитонита, хоть и лежали совсем в другой плоскости. — Держите ее, держите! — мстительно приказал волшебник. — Я хочу видеть, как она потеряет сознание! — Запомни этот день, маг! Сегодня тебя победила безоружная Беллатриса Лестрейндж! — с ликованием воскликнула она и только потом лишилась чувств. С тех пор тюремщики стали ее опасаться и никогда не вступали с ней в диалог. Даже еду теперь приносили дементоры. Ее мир стал мрачным, как никогда. Поэтому, вновь услышав человеческий голос, она сначала решила, что он ей снится. Но голос не унимался. — Выходи, Беллатриса Лестрейндж! Разглядев за решеткой силуэт, женщина с трудом поднялась на ноги и подошла. — Ах, это ты… — надменно протянула она, увидев того самого тюремщика, которого обезоружила. — У тебя новая палочка? А старая, что, больше не слушается? Лицо волшебника перекосилось от гнева. — Круцио! — яростно воскликнул он. Беллатриса упала на каменный пол и издала чудовищный надрывный крик, эхом понесшийся по коридору. Только решив, что отомщен достаточно, тюремщик опустил руку. — Сегодня двадцать четвертое июня девяносто пятого года! — злобно процедил он. — Запомни этот день, ведьма! День, когда все твои победы оказались напрасными! Белла подняла голову и взглянула на него сквозь запутанные пряди грязных и свалявшихся волос. — Какого года? — хрипло переспросила. — Девяносто пятого! — Восемьдесят пятого? — Девяносто! Глухая тетеря! — Что? — ахнула она. — Не может быть! — Совсем свихнулась! — фыркнул тюремщик и ушел прочь. «Девяносто пятый… — болезненно стучало в висках. — Не может быть… четырнадцать лет… Я тут уже ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ!» Эта мысль не укладывалась в голове. Беллатриса полагала, что с момента ее заточения прошел год, два, три, но никак не четырнадцать! «Он солгал!» — яростно подумала она. «А что тебя удивляет? — прозвучал в голове холодный женский голос. — Ведь ты сумасшедшая, а психи неверно воспринимают течение времени». Белла и вправду когда-то слышала об этом факте. Чтобы опровергнуть свою гипотезу, она попыталась воспроизвести в памяти все, что происходило с ней с момента заточения, но не смогла. Это был длинный запутанный сон, из которого запомнились лишь отдельные моменты. Тут словно иголка кольнула ее в самое сердце. Она оглядела свои сморщенные руки, тонкие пальцы с опухшими суставами, свисающие ниже талии седые волосы, ощупала высохшее костлявое лицо, покрытое мелкими морщинами, и весь этаж огласил ее крик. Еще более страшный, чем тот, что был вызван заклятием «Круциатус». Она рыдала, в кровь разбивая кулаки о каменный пол, не будучи в состоянии поверить в услышанное. Четырнадцать лет! При любых условиях этого срока вполне хватило бы для того, чтобы несколько раз возродиться с помощью крестража. Надежды больше быть не могло. Темный Лорд мертв. Столько лет страданий и боли оказались напрасными! Она никогда отсюда не выйдет, никогда не увидит родных людей, никогда не продолжит борьбу, но каждую секунду будет мучиться до самого последнего своего вздоха. Сейчас ей было за сорок, вполне может протянуть еще лет двадцать. Двадцать лет невыносимых страданий, чтобы потом умереть от болезней и старости. — Ну, уж нет! — во всю глотку закричала она, яростно вскинув голову. — Я этого не позволю! Никто не смеет решать, как мне жить и когда умирать! Она подползла к решетке и просунула между прутьями правую руку. На одной из железяк был острый заусенец, и узница стала остервенело тереться о него запястьем, не обращая внимание на боль. Злоба и мысль, что, несмотря на поражение, она все еще может сама распоряжаться своей судьбой, опьянили ее настолько, что, откуда не возьмись, появились энергия и силы. Царапина уже превратилась в рану, и на ней выступили первые капли крови, что только раззадорило Беллатрису. Она с нетерпением ждала того момента, когда горячая красная жидкость польется широкой струей. Но вдруг другую руку, левую, внезапно как будто кто-то ужалил. От неожиданности женщина вздрогнула и, прекратив свои действия, с удивлением на нее уставилась, ожидая увидеть какое-нибудь ядовитое насекомое или даже змею. Хотя, откуда тут возьмется змея? Ничего не обнаружив, она решила, что человеку, которому осталось жить всего несколько минут, по сути, не так уж важно, укусил его кто-то или нет, и, успокоившись, собралась продолжить царапать запястье, но левую руку ужалило снова, еще сильнее прежнего. Вскрикнув, Беллатриса схватилась за больное место, которое находилось аккурат там, где располагалась Черная метка. «Наверное, мне кажется…» — подумала она, уже привыкнув к странному поведению организма, и снова обернулась к решетке. Но тут Черную метку вдруг пронзила такая боль, что волшебница упала на плечо и взвыла. Это уже трудно было списать на самовнушение. Клеймо Темного Лорда совершенно очевидно не давало ей лишиться жизни. Беллатриса просунула левую руку сквозь прутья, чтобы увидеть метку в свете коридорных факелов. Изображение черепа и змеи как будто бы стало четче и даже припухло. Кожа была точно свежеобожженной. — Не может быть… — вслух протянула узница, не веря своим глазам, и дотронулась до метки, тут же почувствовав резкую боль. Темный Лорд звал ее! Спустя столько лет… В это невозможно было поверить, но Пожирательница узнала знакомое чувство, она ощущала ЕГО местонахождение и немедленно бы трансгрессировала к НЕМУ, если б могла. Беллатриса ощутила внезапный прилив сил и вскочила на ноги. Она стала ходить по камере взад-вперед, пытаясь привести в порядок растрепанные мысли, которые впервые за много лет вдруг стали опять ей подчиняться. «Если он и вправду вернулся, — рассуждала она, — значит, все Пожиратели смерти, которые остались на свободе, сейчас почувствовали его призыв и уже находятся в пути». Ох, только бы это была не галлюцинация! Если бы она могла сейчас поговорить с кем-то из друзей и спросить, почувствовали ли они то же самое! Тогда она наверняка могла бы знать, что не бредит. Но это было абсолютно невозможно. Осталось только ждать новых известий от Темного Лорда. Если он обрел силу, организация побега займет у него максимум несколько месяцев. Вдруг Беллатриса от души расхохоталась и, подбежав к решетке, во все горло закричала: — Он вернулся! Слушайте все! Темный Лорд вернулся! Скоро мы будем на свободе и отомстим за все, что пережили тут! — Заткнись, чокнутая! Сколько можно орать! — донесся в ответ чей-то усталый голос. Белла даже вздрогнула от удивления. За все время своего заключения она была уверена, что соседнюю с ней камеру никто не занимает. — Она дело говорит! — вдруг, откуда не возьмись, отозвался уже другой, хриплый голос, чей конкретно, она не узнала, но, видимо, кого-то из Пожирателей. — Черная метка горит! Раздалось еще несколько взволнованных возгласов. Некоторые были далеко, и их было не разобрать. Беллатриса вдруг ощутила резкий упадок сил и отсутствие желания далее возвещать эту прекрасную новость. Дементоры, ощутив резкий всплеск положительных эмоций, немедленно стали стекаться на этаж, и крики слабеющих узников быстро стихли. Чувствуя, что сердце все еще взволнованно колотится, Беллатриса вернулась вглубь камеры, села на солому, и снова взглянула на Черную метку, затем трепетно поцеловала ее и впервые за четырнадцать лет заснула с несгибаемой надеждой в душе. Последующие дни она была намерена, во что бы то ни стало, больше не поддаваться унынию. Ей даже не приходилось заставлять себя концентрироваться на хороших мыслях, они сами охотно помещались в голове. Она уже и забыла, что когда-то была смелой и решительной, но теперь была уверена, что ей придется стать прежней. Она представляла себе, как выйдет на свободу, как вдохнет свежего воздуха, поест нормальной еды, вылечится от артрита и чахотки, восстановит свою внешность и снова встанет в строй. И, о да! Она будет еще сильнее, чем прежде! Только бы продержаться эти дни… недели… месяцы… Только бы не позволить себе снова впасть в отчаяние и бред. Ведь она понимала, что эйфория пройдет, и тогда находить свежие радостные эмоции, чтобы защищаться от дементоров, будет все тяжелее и тяжелее. Однажды Беллатриса услышала, как по коридору, неторопливо переговариваясь, идут двое. Голос одного из них показался ей до боли знакомым. Но сильно потрепанная за полтора десятка лет память теперь частенько ее подводила. — При всем моем уважении к Вам, профессор, — говорил незнакомый голос. — Вы напрасно сгущаете. Как видите, все узники на месте и хорошо охраняются. — Вижу, Корнелиус, — невозмутимо отвечал второй голос (знакомый), — но что если дементоры вновь перейдут на его сторону… — Ах, бросьте! — с трудом скрывая раздражение, оборвал его собеседник. — Я не могу вот так запросто изменить порядок в Азкабане! Ведь дементоры — это гарантия безопасности. А о возвращении Сами–знаете-кого нам ровным счетом ничего неизвестно. Слова мальчика не являются серьезным доказательством в таком вопросе. Уж простите, я никак не могу на них ссылаться. — Но, однако, Вы можете сослаться на чудовищные условия содержания заключенных. Ни для кого не секрет, что они давно уже становятся предметом возмущения правозащитников. — Не думаю, что сейчас самое подходящее время для того, чтобы поднимать эту тему, — уклончиво ответил собеседник. — Разве? Вы правда считаете, что люди, которые содержатся здесь, не заслуживают элементарных человеческих условий? — Я все понимаю! — злился первый. — Но многие из них являются Пожирателями смерти и попали сюда за страшные преступления! — По Вашим словам получается, что Вы и за людей-то их не считаете. — Я этого не говорил! — И вместо того, чтобы дать им шанс раскаяться, мы помещаем их сюда, где они в скором времени просто-напросто перестают быть осознанными личностями. — Ох, не очень-то мне верится в это Ваше раскаяние… — Профессор Дамблдор! — задыхаясь, воскликнула Беллатриса, когда собеседники возникли в поле ее зрения. Он хоть и был ее злейшим врагом, но в сложившейся ситуации нельзя было упускать возможность воззвать к его великодушию. Тем более, что собеседник директора Хогвартса показался Пожирательнице высокопоставленным чиновником. — Профессор Дамблдор! — отчаянно воскликнула она, вцепившись в решетку. — Прошу Вас! Я здесь уже четырнадцать лет! Если бы мне позволили хотя бы на минуту увидеть моего мужа! Она с таким остервенением вцепилась в металлические прутья, что, казалось, хочет силой их раздвинуть. — Ну вот! — вздохнул невысокий мужчина в нелепом головном уборе. — Кем бы не была эта «личность», она вполне осознанная и имеет вполне конкретную просьбу. — Кажется, это Беллатриса Лестрейндж, — нахмурился седовласый старец, вглядываясь в лицо узницы. — Возможно, — пробормотал чиновник, стараясь не смотреть на нее. — Прошу Вас, профессор, давайте не будем здесь задерживаться. У меня начинает болеть голова, а вечером предстоит важное совещание в Министерстве. — Вот видите, господин Министр, — вздохнул Дамблдор, — мы находимся на острове всего несколько минут, и это уже негативно сказалось на Вашем здоровье. А можете себе представить, что испытывают люди, запертые тут годами? Как Вы считаете, это гуманно? Судя по выражению лица оппонента, ему было абсолютно наплевать на то, что гуманно, а что нет, он просто хотел поскорее выбраться из этого ужасного места. — Господин Министр! — воскликнула Беллатриса, обрадовавшись, что перед ней такая высокопоставленная персона. — Прошу Вас, не откажите в моей просьбе! Я осуждена пожизненно. Разве мое наказание станет меньше, если я на мгновение, в последний раз, увижусь с родным человеком? Министр скользнул по ней брезгливым взглядом, и дернулся, желая поскорее двинуться дальше, но Дамблдор продолжал стоять неподвижно и задумчиво смотреть на заключенную, вернее, даже куда-то сквозь нее, всем своим видом показывая, что никуда не торопится. Осознав, что никакого иного способа сдвинуть его с места нет, Министр обернулся и крикнул. — Эй, кто-нибудь! К нему бегом подоспел запыхавшийся тюремщик. — Обеспечьте ей свидание с мужем! — Н-но… ведь не положено выпускать заключенных из камер… — Вы, что, забыли, кто перед Вами?! — разозлился тот. — Отведите ее, куда она просит! Порядки не пострадают! — и, обернувшись к Дамблдору, учтиво прибавил. — Давайте продолжим наш путь, профессор. Больше не взглянув на узницу, они оба удалились, продолжая беседовать. Ошалевший от такого приказа тюремщик замер в нерешительности. — Если ты немедленно не откроешь дверь, я закричу и заставлю их вернуться! — пригрозила Беллатриса. Не сводя с нее настороженного взгляда, тот достал ключ и отпер замок. — Учти! Я в любой момент могу позвать дементоров! — Да не укушу я тебя! — пообещала она, сама отворив решетку. — Куда идти? — Иди прямо, затем справа увидишь лестницу. Нам нужно на нижний этаж, я буду следовать за тобой, — предостерег он. — И без глупостей! — Я, что, по-твоему, совсем идиотка, атаковать, когда поблизости Дамблдор, да и волшебной палочки у меня нет, — проворчала она. — А тебе, говорят, волшебная палочка и не нужна. Продолжая препираться, они спустились с шестого этажа на пятый. — Четвертая камера, — сообщил тюремщик, и Беллатриса кинулась туда чуть ли не бегом. Но, в итоге, все равно пришлось подождать, пока он откроет решетку. — Танцуй, Руди! — усмехнулся волшебник. — К тебе жена пришла! — Ты опять, что ли, напился? — донесся откуда-то из мрака знакомый насмешливый голос. — Честное слово! — поклялся тот. — Не веришь — сам погляди! — Не буду я глядеть! Вечно ты меня зазря поднимаешь! Беллатриса едва не раскрыла от удивления рот. Рудольфус разговаривал с тюремщиком, так, точно тот был его приятелем. — Скорее! Что ты копаешься! — накинулась она на волшебника. Тот, наконец, нашел нужный ключ и стал открывать замок. Рудольфус, несомненно, услышавший ее голос, вероятно, потерял дар речи. В глубине камеры послышалось шевеление, и через секунду он вышел на свет. Беллатриса понимала, что Азкабан должен был сильно изменить облик ее мужа, поэтому заранее старалась подготовить себя к этому шокирующему зрелищу. Он ужасно исхудал, и без того впалые щеки чудовищно ввалились, появилась борода, а золотисто-карие глаза стали непривычно большими на похудевшем лице. Но, черт возьми! Его сильно отросшие волосы, хоть и были слегка спутаны, но лежали идеально, а челку украшала выразительная проседь. Не будь на нем грязной тюремной робы в сочетании с болезненной худобой, вполне можно было бы принять его за известного художника, или еще какую-нибудь эпатажную творческую личность. — Беллс? — спросил он тихо и недоверчиво. Но Беллатриса ничего не ответила. Как только решетка открылась, она, не помня себя от радости, ворвалась внутрь и, подбежав к мужу, кинулась ему на шею, а ногами обхватила торс. Дивясь тому, как с ее нынешней физической формой ей вообще удался этот акробатический трюк, она тут же сообразила, что на больного и ослабшего человека нельзя запрыгивать с разбегу, как в старые добрые времена. Однако, вопреки ожиданиям, он не упал на пол со всего росту, а лишь опустился на колени. — У вас десять минут! — сообщил тюремщик и, заперев камеру, исчез в глубине коридора. — Это ведь правда ты? — с каким-то отчаянным беспокойством спросил Рудольфус, держа в ладонях ее лицо, и пытаясь его рассмотреть. «Вот уж разглядывать меня так внимательно, однозначно плохая идея», — подумала Беллатриса. — Неужели я настолько изменилась, что меня невозможно узнать? — печально осведомилась она. — Нет, — возразил он. — Узнать, пожалуй, можно. Но ведь тебя просто не может здесь быть! Вдруг ты опять мне кажешься? — А, что, раньше уже казалась? — с беспокойством поинтересовалась она. — Казалась… — честно признался он. — Но в глубине души я, конечно, догадывался, что ты плод моего воображения. — Но ведь сейчас ты до меня дотрагиваешься. А до плода воображения разве можно дотрагиваться? — О-о... еще как можно! — засмеялся Рудольфус. — Ну уж, наверное, в твоих мечтах я выглядела получше, — саркастически заметила Белла. — Это точно, — согласился он. — Пожалуй, можно принять это за аргумент в пользу того, что сейчас ты настоящая. Но как тебе удалось добиться свидания? Ты перебила всю охрану? — Нет, — возразила она. — Уговорила Министра. — Фадж здесь? — удивился он. — Какой еще Фадж? — не поняла Беллатриса. — Корнелиус Фадж, Министр Магии. — А откуда ты знаешь, кто сейчас Министр? — поразилась она. — Тот тюремщик, с которым ты пришла, когда напьется, болтает со мной. Кое-что удается от него узнать. Правда, обычно он несет ахинею. Алкоголь в сочетании с дементорами дает изумительный эффект. Если так дальше пойдет, скоро он отправится в Больницу святого Мунго. — Воистину ты нигде не пропадешь! — потрясенно проговорила Белла. — А меня все тюремщики ненавидят. Один даже пытал за то, что я отняла у него волшебную палочку. — Так это правда? — удивился Рудольфус. — Я-то думал, этот недоумок залечивает мне очередную байку. Значит, ты едва не сбежала? — Куда там, — отмахнулась она. — Дементоры тут же меня схватили, я ничего не успела. Но теперь это уже не важно. Скоро мы все равно отсюда выйдем! — Думаешь? — серьезно спросил он. — А ты разве не чувствовал ЕГО зов? — Чувствовал, — подтвердил он. — Но решил, что мне показалось. Тут все что угодно может померещиться. — Обоим не могло показаться, — решительно возразила Беллатриса, — тем более, что с моего этажа еще кто-то отозвался. Да и метка стала четче. Он снова в силе! Думаю, ждать осталось пару месяцев, не больше. Но что такое пара месяцев в сравнении с тем, что мы уже пережили! Ее глаза вдохновенно заблестели. — Знаешь… я ни на секунду не жалею о своем решении. Если бы можно было вернуть все назад, я поступила бы точно также. Еще бы и плюнула в этих присяжных! Рудольфус криво усмехнулся и сильнее прижал ее к себе. — Да уж… мы с тобой кто угодно, только не предатели. Этого у нас не отнять… — Что это? — вдруг спросил он, увидев глубокие царапины на правом запястье. — Поранилась об решетку, — невозмутимо ответила супруга, не желая вспоминать о своей ошибке. Ей страшно было подумать, как глупо и фатально все могло бы закончиться, успей она довести свой замысел до конца. — Беллатриса Лестрейндж, на выход! — раздался из коридора неприятный голос. — Да подожди ты! — хором отозвались узники. Расставаясь, они обнялись так крепко, как только могли. — Не прощаюсь, — твердо заявила Беллатриса, разжимая руки. — Скоро опять увидимся.