Чай после долгой игры

      Ханамия появлялся из темноты постепенно, словно слоями. По крайней мере, так показалось Киёши. На самом деле понятно было, что Ханамия медленно вышел из тени, которую отбрасывала стена соседнего дома, но капитан Кирисаки ничего не мог делать просто, как обычный среднестатистический человек. Потому что таким не являлся.       Киёши почти не удивился. Может, потому что был слегка пьян и находился в благодушном настроении. До этой минуты. А может, из-за того, что всегда подсознательно ждал его в любой момент. Макото Ханамия приучил Киёши к собранности и вечному ожиданию.       — Что тебе нужно, Ханамия? — устало спросил Киёши, смиряясь с тем, что настроение ему всё-таки испортили. Качественно и основательно, одним своим появлением. — Почему я встречаю тебя ночью возле моего дома?       Киёши неосознанно притронулся к покалеченной ноге, и этот жест не укрылся от нежданного собеседника. Лицо Ханамии исказилось в издевательской ухмылке, и Киёши сглотнул, чувствуя, как из глубины души поднимается знакомое ощущение. Смесь желания и ненависти. Очень похоже на человека, который это ощущение вызывал. Киёши, как ни странно, любил это чувство, поскольку испытывал его крайне редко — в окружающем его личном пространстве не было тех людей или вещей, которые будили бы в нём такое сильное отторжение. Соответственно, ненависть была редкой гостьей в списке собственных эмоций и испытывать её было хоть и некомфортно, но интересно. Именно так Киёши объяснял сам себе, почему ему нужно видеть Ханамию, говорить с ним или играть именно против него. Это было противодействие двух принципиально разных подходов к жизни, а Киёши любил убеждать. И Ханамия был действительно сильным противником. А ещё он просто нравился Киёши. Смена выражений лица, то, как он кривит губы или почти выплёвывает очередное оскорбление, завуалированное издевательским сочувствием на людях или дышащее неприкрытой издёвкой наедине. Наверное, поэтому они общались часто в последнее время, пока и этого стало не хватать. Киёши думал, что только ему. Но выходило, что не только.       — Решил посмотреть, в какое время приходит домой правильный и во всём положительный центровой, — издёвки в голосе Ханамии было, к удивлению Киёши, намного меньше, чем он ожидал. — Не думай, что я скучал и ждал. Просто хотел проверить кое-что.       — Ничего ты не хотел проверить, — тёплое чувство радостного недоверия поднималось откуда-то из глубины души, застревая в горле и мешая говорить. — Ты именно ждал.       Не стоило говорить эту провокационную фразу, потому что Ханамия сразу воспрял духом, возвращаясь в свой обычный режим общения.       — Ага, мечтай, — Киёши казалось, что яд в голосе Ханамии материализуется, отравляя воздух. От него кружилась голова и покалывало в кончиках пальцев. А может, это всё-таки было действие пива, выпитого на дне рождения Куроко. — Просто мимо проходил.       — Не оправдывайся, тебе не идёт, да и я не настолько глуп, чтобы в это поверить, несмотря на твоё негативное мнение о моих умственных способностях, — Киёши говорил и подходил ближе, делая вид, что не замечает, как Ханамия отступает обратно в тень. Ночной туман и темнота придавали Ханамии сходство с хищной птицей, замерзающей на ветке. Киёши дотронулся до его ладони, мимолётно удивившись тому, что её не отдернули — видимо, Ханамия в самом деле замёрз. Или слишком удивился и потерял бдительность.       — Ты не брал трубку две недели, с твоего дня рождения, а сейчас появился, — Киёши уже смелее сжал холодные пальцы в ладони. — А ещё говоришь, что поступаешь логично и рассудительно.       — Что ты знаешь о моей логике? — высокомерно бросил Ханамия, но, внезапно закашлявшись, ткнулся лбом в чёрное пальто собеседника. Было очень похоже, что случайно, поэтому Киёши не поверил.       Он не стал терять времени даром и прижал его к себе свободной рукой, обняв за плечи. Ханамия несколько раз вяло дёрнулся и затих.       — Ты простудился. Я представить себе не мог, что ты ждёшь меня здесь, — хоть Киёши и говорил негромко, но его голос, отразившись от стены и усиленный эхом, прозвучал оглушительно. Во всяком случае, ему самому так показалось.       — Если бы ты знал, как жалко выглядят люди, изрекающие прописные истины. Но ты же не можешь увидеть себя со стороны, бедняжка, — глумливо произнёс Ханамия. Его холодные пальцы скользнули по ладони Киёши в карман его пальто.       — Наверное, — покладисто кивнул Киёши, обхватывая холодное запястье. — Давай ещё побуду предсказуемым занудой и напомню, что телефон потому и называется мобильным, чтобы можно было ответить на звонок в любой момент. И позвонить, кстати, тоже. А не стоять и мёрзнуть в темноте, придумывая сотню смертей, которым ты хотел бы меня предать.       Ханамия даже не стал отрицать сказанное.       — А что, если бы знал — пришёл бы? — даже пригревшись в руках Киёши, он оставался самим собой — сломленным, но не побеждённым. А может, и не сломленным вовсе. — Ты же был на дне рождения у этого вашего…       Он замолчал, ожидая, что собеседник подхватит разговор.       — У Куроко, — радостно подставился Киёши. — Пришёл бы. Наши на звонки отвечают, их я могу увидеть в любой момент, в отличие от тебя. Куроко бы точно не обиделся, тем более, там целая толпа собралась. Но везде тебя не хватает.       — Ты — полный придурок, — констатировал капитан Кирисаки, не поднимая головы. — Я тебя ненавижу.       — Это слишком сильно сказано, Ханамия, — нарочито смиренно вздохнул Киёши, сжимая пальцы чуть сильнее. — Ты чересчур эмоционально ненавидишь для того, чтобы я мог в это поверить. Да ты и сам…       Ханамия задрал подбородок, белки глаз сверкнули в темноте, и Киёши сделал единственное, что пришло в голову в такой момент. Губы у Ханамии были твёрдыми и горячими. Он что-то возмущённо прошипел прямо в губы Киёши, разомкнув их, чем Киёши моментально воспользовался, углубляя поцелуй. Ханамия целовался жадно, захлёбываясь холодным воздухом, и Киёши на миг показалось, что тот умрёт от недостатка кислорода.       — Тебе нравится, — не мог удержаться он от комментария. — Ты так дышишь, что у меня встаёт.       — Ты извращенец и бездарный мечтатель, — озлобленно прохрипел Ханамия. — Я простужен, идиот.       — Идём ко мне пить чай, — Киёши осторожно потянул Ханамию в сторону дома. — Будем считать, что это высокая температура заставляет тебя действовать так нелогично.       — Естественно, — пробормотал Ханамия. — Это всё она. И само собой, к тебе я не пойду.       — Поздно, — улыбнулся Киёши, с интересом наблюдая, как подозрительно щурится Ханамия, пытаясь определить, к чему относится сказанное — к времени суток или к невозможности избежать безумного чаепития. — Уже слишком поздно, Ханамия. Чашки чая в моей компании тебе не избежать. Будешь пить, издеваться и разговаривать со мной.       «И целоваться», — подумал Киёши, но говорить не стал. Это было слишком очевидно.       Ханамия мученически завёл глаза к небу, показывая своё отношение к собеседнику, и первым шагнул к дому, потянув Киёши за собой.       Ладонь из кармана чужого пальто он и не подумал убрать.