Regnum

ГОСУДАРИ ПИРОМАНЬЯКИ!!! Новых, маслом нефтяным умащенных факелов Абракерделя НИЧЕМ НЕ УГАСИШЬ! Станислав Лем

Его бледное лицо покраснело; сегодня он весь вечер подкладывал дрова, топя баню, которой он не пользовался. Нет, это не для него; ему можно только окатить себя холодной водой из старой кадушки или помыться в ручье, но не сейчас, не в октябре. Рыжие волосы пересыпаны пеплом, серо-голубые глаза на тёмном лице кажутся совсем белыми. Угли догорали. Недостаточно. Этого недостаточно. — Ты замёрз? Хочешь поспать в нашей постели? — спрашивает его сводный брат. — Старшие уезжают, может, и меня возьмут с собой. — Нет, Хари, я не хочу. Мне душно тут, я совсем запарился. Я хочу выйти, пройтись. — Смотри, совсем уже темно. Холодно. Возьми мою старую рубашку. — Спасибо. Идти довольно далеко. Последние дни не было дождя, но когда идёшь по этим дорогам, всё равно из земли выходит болотная вода и затекает в старую обувь. Два или три раза он падает, поскальзываясь. Перед ним другой большой дом, такой же, как тот, в котором живёт его семья. Все уже спят. Собаки не лают: они знают его. Одна из лошадей тихо ржёт. Они не знают, что он спрятал за косяком двери два железных крюка; теперь он их вытащил, воткнул в стену и перекинул между ними берёзовый ствол. Он приносит к дверям тонкие жерди, ветки. Его лицо горит, руки дрожат. Сейчас. Сейчас. Он принёс с собой раскалённые угли и сухую солому. Всё быстро разгорится. Он отбегает подальше, ему очень жарко, он почти падает на поваленное гнилое дерево у дороги. Он скидывает рубашку. Огонь вспыхивает, он охватывает дверь, крышу дома. Через маленькие окна вверху вылезти невозможно, они только дают свет. Слышатся крики, чудовищные проклятия, отчаянный плач. По крыше огонь быстро переходит на примыкающие к дому стойла, где заперты животные. Крики лошадей даже ему тяжело слышать. Ему почти их жалко. Надо было выпустить их. Какое-то обожжённое животное вырывается наружу, то ли лошадь, то ли корова. Он подходит ближе: ему так нравится смотреть на огонь. Рушатся балки. Кому-то всё же удалось выбежать. Молодая женщина с сожжёнными волосами падает на землю и кричит. Ей всё равно не жить. Ему это не нравится, но хочется всё же поближе увидеть пламя. Выбегает подросток чуть постарше его самого: он прикрыл голову плащом, его лицо не пострадало, хотя руки сильно обожжены. Он мечется, зовёт кого-то. Какой хитрый, думает он раздражённо. Чистый, белокурый, здоровый юноша ему противен. Он не хромает и у него нет трёх сухих, неподвижных пальцев на левой руке. Юноша бросается бежать по дороге. Как глупо, ведь кругом могли бы быть враги. Но врагов нет — только один, невидимый, с запачканными углем руками. Юноша спотыкается, тяжело дышит: у него одна босая нога, на другой наскоро надета туфля с чулком. У него за поясом топорик для колки дров. Он с размаху ударяет юношу сначала по обожжённой руке, потом разрубает затылок — он сам очень силён , хотя ему ещё нет пятнадцати и у него такие узкие плечи и тонкие руки. Зато он высокий. И никакого горба у него нет, это просто старшие сыновья дома, где он живёт, так его обзывают. Пламя возносится к небу последним ярким столбом, затем начинает затухать фиолетовыми искрами; вокруг дома теплятся отдельные вспышки пламени — загорелась трава и мелкие постройки, потому что здесь упали горящие животные и люди. Он возвращается. Ещё темно. Расшитая рубашка брата осталась лежать на пне рядом с домом. *** — Где он? Где? Где это чудовище, где Харимунд?! Их собственный дом теперь горит. Но поскольку его поджёг не он, смотреть на это не так интересно, как обычно. Трупы старших братьев лежат во дворе. И тела остальных членов семьи. Но Харимунд успел уехать, он его предупредил. Кто-то на него замахивается дубинкой, он уворачивается, падает, визжит. — Да оставь ты его, — слышит он усталый мужской голос; кажется, это отец погибшей женщины. — Это же убогий, который у них конюшни чистит. Его хоть продать в рабы можно. Что с них теперь взять?