Восемь лет спустя

Свет. Резкий, мертвенный, бело-синий свет. Когда она впервые вошла в камеру № 105, то почти не обратила на него внимания. Светло, и на том спасибо. Главное, что не придется в темноте к нужнику топать и все надобности наощупь справлять. Куда больше её тогда заинтересовали прочность стекла, заменявшего одну из стен крошечного помещения, да крепость железной приваренной к полу кровати рядом с откидным столиком. Переливающееся радужными разводами стекло оказалось небьющимся. Не зря охрана, заговорщицки улыбаясь, намекнула ей, что изначально оно предназначалось для апартаментов «того большого зеленого парня». Зато кровать и столик порадовали. Тонкий металл, согнуть проще простого, вырвать с мясом тоже не проблема. Что ж, оружие, почитай, есть. С её-то силой незадачливого охранника не спасет ни бронежилет, ни кевларовая каска. Один удар. Не нужно даже оттачивать край стола, пусть остается при своих закругленных углах и тупом торце. В её руках он запросто сокрушит шейные позвонки, разорвет артерии, превратит лицо жертвы в уродливую застывшую маску. За планами о скорейшем побеге удалось более-менее сносно провести последующие несколько часов. Чертовщина началась уже после ужина. Прорабатывая в голове очередной вариант досрочного выхода из тюрьмы, она внезапно почувствовала сильную усталость. На первый взгляд, ничего удивительного. День был напряженный. Перевод из больничного крыла в камеру, неудавшееся ограбление шкафчика с различными стероидами, безуспешные попытки вырваться из железной хватки двух накаченных наркотой громил в одном из коридоров, столь же провальная попытка украсть смартфон из кармана чересчур близко подошедшего сотрудника комплекса. «Теряешь хватку, Джонс», – мелькнуло в голове. И вот еще усталость. Она тогда просто закрыла глаза, прислонившись затылком к стене. Но, странное дело, свет никуда не исчез. Он проникал сквозь сомкнутые веки, словно те были прозрачными. Резкий, мертвенный, бело-синий свет. Стараясь не паниковать, она закрыла глаза ладонями, потом забралась с ногами на кровать и свернулась калачиком. Черт, но даже под кроватью не было спасения. Всюду и везде – свет. Теперь было уже не до планов побега. Неважно, как именно, она отвлечет охранников и тюремщика с едой, как сумеет выскочить в открытую дверь. Какая, к черту, дверь, если прямо здесь и сейчас бело-синий свет словно выжигает мозг изнутри. Мысли путаются, в ушах набатом стучит кровь. Почему-то дрожат стены. По ним словно рябь прошла. И цвет изменился. Раз, другой, третий… Белый, синий, зеленый, серебристый, голубой. Лучше не всматриваться. Лучше ни во что не всматриваться. Все пришло в движение. Она словно оказалась среди зыбучего песка. Ни одного четкого контура. Ни одной прямой линии. Все меняется. Какого цвета её руки? Белые, бледно-голубые с фиолетовой сеткой сосудов и вен, или, может, серебристые? Какой длины у неё пальцы? Тени под ними то удлиняются, то укорачиваются. Серые, синие, фиолетовые, пурпурные тени. Светло или темно вокруг? Она не знала. Не знала, откуда раздается странный монотонный гул, кто кричит так оглушительно, истерически громко, барабанит кулаками по стеклу… Человек ко всему может привыкнуть. Проведенные в камере шесть лет с лихвой доказали это. А также убедительно доказали, что если припрет, то и без алкоголя можно справиться с любой бедой. Или умереть, если слаб, как сосед слева. Но таков закон природы. Эволюция, мать её… Она приспособилась к этому свету. Именно, не привыкла, а приспособилась. Привыкнуть – означает принять и сделать частью своей жизни. Приспособиться – все равно что убегать. Она бежала от света в сон, в беспокойную дремоту, в кошмары из прошлого. Впрочем, прошлое в сравнении с настоящим, ощутимо выигрывало. Килгрейв проскользал в мозг змеей. Этот чертов свет – ломился тараном. Лучший тюремщик из всех, кого она знала. Но не сегодня. Сегодня – особенный день. Джессика встала с кровати и посмотрела в левый верхний угол комнаты. Круглая сфера, отливающая синевой, изливающая свет. Безымянный враг. Она закрыла глаза. Сквозь коричневый туман диковинным солнцем сияла бледная окружность. В последний раз. *** – Мики, браток, ну что ты в самом деле? Кореша выручить не можешь, что ли? Один раз всего. Или тебе так трудно? Это же первый уровень. Их там всех под лампочкой держат. Да и нет среди этих овощей никого серьезного. А ты, так вообще, к девчонке пойдешь. Жратву на столик поставишь и выйдешь. Всего-то дел на минуту. Низкорослый круглолицый крепыш-мулат с мультяшным именем нервно передернул плечами, косо улыбаясь высокому под два метра напарнику-норвежцу. Мики был новичок в тюремной охране, но уже успел весьма неплохо зарекомендовать себя перед начальством. Дисциплинированный, выносливый, преданный, выдрессированный лично полковником Шоном. Отличный охранник лабораторного комплекса, недавно повышенный до тюремщика. И счастливый отец двух крикливых близняшек, головной боли его молоденькой жены и престарелой матери. Пока что Мики не имел дела с «ними», десятком разнообразных обитателей похожих на аквариумы камер. Но наслышаться уже успел многого. И перспектива первого контакта с одним из «этих» вызывала смешанные чувства. Нет, он конечно не был напуган. Вон, напарник каждый день имеет дело с этими заключенными и ничего. Да и вообще, с лампочками находиться в камере стало намного безопаснее. Безопаснее, чем прогуливаться по Манхеттену ночью. Но… – А эти лампы? – осторожно спросил он. – Ты ж в линзах будешь. Тебе их нечего бояться. Мики, браток, послушай меня… Я тебе больше скажу. Безопасно для здоровья под «синькой» можно находиться около двух часов без всяких там линз или очков. Вся эта волновая хрень начинает действовать только спустя время. Ты же её за тридцать секунд в камере и вовсе не заметишь. – Ну, не знаю, не знаю. – Парни тебя подстрахуют, – нетерпеливо прервал его норвежец. Мики нахмурился. Соглашаться уж очень не хотелось, но ребята в раздевалке давным-давно прислушивались к их с Гансом разговору… Отказ не прокатит. Да и причин нет никаких. Не может же он трястись, как целка, при окладе в десять кусков за месяц и немаленькими премиальными. – Ладно, Ганс. Тебе действительно надо быть с женой в такой момент. Сам месяц назад был на твоем месте. Передай Саре привет. Позвони, как все закончится. – Спасибо, дружище. Выручил – вовек не забуду. – Да замётано, – напряженно улыбнулся Микки, глядя в спину выходящему из раздевалки напарнику. *** Первый уровень представлял собой окружность, по центру которой стеклянными стенами наружу располагались камеры. День и ночь в узком коридоре вокруг них циркулировали охранники с автоматами наперевес. Мики в нерешительности остановился возле одной из прозрачных перегородок. На кровати у выбеленной стены в позе лотоса сидела женщина. Черные как смоль волосы, пухлые губы, большие глаза. Когда-то была симпатичной, может, даже красавицей. Сейчас больше похожа на ободранную кошку. «Джессика Джонс», – гласила надпись под стеклом. Мики пробежался глазами по табличке. Рост, вес, срок его мало интересовали. «Уровень опасности –первый, низший», – вот что важно. А барышня-то сломалась. Парень сразу же почувствовал себя бодрее. К нему подошел дежурный охранник. – Сержант, доложить причины пребывания у камеры № 105. – Заменяю Ганса. – Кухня справа. Мики кивнул и развернулся на каблуках. Немногословный повар вручил ему бумажную коробку. –Это все? Повар смерил новичка пристальным взглядом. – Ей хватит. У камеры парня уже поджидал знакомый охранник. – Порядок знаешь? Мики кивнул. – На всякий случай напомню. Я открываю дверь в буферную зону. Ты заходишь. Ждёшь, пока позади не лязгнет замок. Только после этого и никак не раньше, салага, понял, не раньше, ты начинаешь открывать дверь в камеру. Зайдя внутрь – ставишь все на стол справа и уходишь. Сначала закрываешь дверь в камеру, только после этого я тебя выпускаю. – Ясно. – Тогда пошел. *** Мики сглотнул, когда дверь позади него заблокировали. Теперь от мутанта его отделял только стальной лист толщиной в пять миллиметров. Слишком много для среднестатистического обитателя земли, слишком мало для генетического уродца. Сделав глубокий вдох, парень повернул круглый вентиль перед собой. Тяжелая конструкция на удивление плавно открылась. И первым, что бросилось в глаза, - был свет. В нем все линии словно становились резче и как-то острее. Синие тени подчеркивали каждый контур немногочисленной мебели, каждую складку белоснежной простыни и оранжевого комбинезона заключенной. Вопреки ожиданиям Мики, женщина даже не повернула головы в его сторону, по-прежнему пялясь своими карими глазищами прямо перед собой. «Вроде бы всё хорошо», – подумал новоявленный тюремщик, торопясь поскорее водрузить коробку с едой на маленький столик. Охранник за стеклянной перегородкой внимательно следил за каждым движением, его и узницы, что придавало уверенности. При звуке открываемой коробки заключенная, наконец, подала признаки жизни и потянулась рукой с костлявым запястьем к столику. Мики невольно отпрянул в сторону, схватившись за пистолет. Женщина посмотрела на него сквозь спутанные волосы и улыбнулась. Все произошло в одно мгновение. Улыбка словно застыла на губах, а тонкая рука метнулась к сердцу. Широко раскрытые глаза остановились, взгляд потерял осмысленность. Заключенная, словно безвольная кукла, медленно начала сползать с кровати на пол. Жуткая улыбка так и не сошла с губ. Мики застыл на месте, сильнее сжимая пистолет, и лишь спустя мгновение выхватил свободной рукой рацию: «Врача в камеру…», – чёрт, он забыл номер... «105, идиот, – откликнулся напарник. – Оставайся с ней». Делать было нечего. Мики отошел к двери. «Ганс… Ублюдок Ганс», – как заведённый шептал он. *** – Элен Рокк. Это мой ассистент – Ян Соммерс, – представилась высокая худощавая брюнетка, как две капли воды похожая на заключенную. – Она упала и больше не двигалась, – торопливо пояснил Мики, указывая на неподвижное тело, распростертое на полу. – Поднять её вы естественно не пытались, – с немалой долей насмешки заметила стервозная докторша. – Не, вдруг у неё что-то сломалось? – попытался оправдаться Мики, но его уже не слушали. – Значит так. Я сейчас осмотрю её. Ян, подай-ка мне фонендоскоп. Рыжий медбрат протянул своей начальнице небольшой чемоданчик. – Что тут у нас? Докторша склонилась над заключенной. –Хм. Фонарик, Ян. Медбрат встал на колени рядом с Рокк и протянул ей фонарик из чемоданчика. Мики отвернулся проверить, подстраховывает ли его второй охранник. Тот исправно нес свою вахту, прислонившись к стене и безучастно наблюдая за всем, что творилось внутри камеры. Мулат кивнул ему и обернулся. Оба доктора застыли над своей пациенткой. В опустившейся тишине, было что-то зловещее. Никак заключенная откинула копыта прямо во время его дежурства. Мики нервно закусил губу и подошел ближе. У горла докторши тускло поблескивал синим маленький заточенный на манер ножа металлический прямоугольник. Справа от своей начальницы, парализованный страхом, стоял на коленях Ян. По неровному лезвию, сопровождаемая испуганным взглядом докторши, скользила капля крови. – Одно движение - и твои коллеги в белых халатах отправятся к праотцам, – раздался хриплый срывающийся голос. – Отойди на два шага вправо, – скомандовала заключенная, еще сильнее прижимая лезвие к побелевшей под ним коже. – Вот так. А теперь смотри на лампы или увидишь, как эта капля крови превратится в струю. Докторша уставилась на Мики по-детски беспомощным, умоляющим взглядом. Куда пропала её былая стервозность, самоуверенность... Как рукой сняло. Мики перевел взгляд на ослепительную сферу в углу камеры. Свет резанул по глазам. – Хорошо, солдат. А теперь вынь рацию и скажи напарнику, чтобы шел за носилками. – Носилки в 105-ю, - безжизненным голосом сообщил Мики, наощупь отыскав нужную кнопку. – Уже ушел? – спросила заключенная и, дождавшись утвердительного ответа, продолжила: – Тогда ты, Ян, если бейджик не врет, раздень свою подругу. Ну же, парень. Поторапливайся. Или придётся раздевать труп. А это и вполовину не так приятно, уж поверь мне. – Ян путаясь в пуговицах и молниях кое-как справился с заданием под пристальным насмешливым взглядом несостоявшейся пациентки. – Отлично, - подвела та итог его стараниям. – Теперь переодень меня в её шмотки и поаккуратнее, если не хочешь смены начальства. Быстро-быстро, у нас осталось меньше минуты. Когда Мики разрешили оторвать взгляд от лампы, на полу уже лежала докторша, а заключенная как раз поправляла бейджик с её именем на оказавшемся впору халате. – Выводи меня, – скомандовала она Мики. – А вы, эскулапы, помните. Если что-то пойдет не так – охранник умрет. Если же он попробует причинить мне какой-нибудь вред – умрете вы. Я найду способ. На негнущихся ногах Мики подвел мутантку к буферной зоне. Несколько оборотов замка – и вот он один на один с чудовищем в тесной комнатушке. – Ну же, давай, – кивает ему женщина, указывая на вторую дверь. Мики подходит, кладет руку на круглый вентиль, закрывает на мгновение глаза. Он все сделал правильно. Разворот был мгновенный, движение руки, скользнувшей в кобуру, абсолютно незаметным для непрофессионала. Откуда, откуда эта пульсирующая боль в шее? Эта теплая, обжигающая заледеневшие пальцы, яркая кровь? Он смотрел на женщину снизу вверх, сползая по гладкой зеленой стенке в крошечной комнатке с одинокой лампочкой над головой его убийцы. В её глазах, карих, огромных, с расширенными зрачками он увидел отражение своего удивления, своего ужаса. Это была случайность. Этого не должно было произойти. Ни в его плане, ни в её. *** Она планировала этот побег очень давно. Он создавался по частям, по крошечным кусочкам собирался воедино, словно огромный паззл. Такой же разбитый, расколотый, как и её сознание, вытесняемое бело-синим светом. В камере №105 каждая мысль – непреодолимое усилие. Связать два слова в фразу – непосильный труд. Лишиться контроля над собственным разумом, воистину, страшная участь. День и ночь видеть наяву безумные цветные сны. Абсурдные, гротескные, изматывающие видения. Быть утлой лодкой в бурном море не своих запутанных мыслей. Осознавать в минуты прозрения, что сходишь с ума и, сжимая до боли зубы, представлять, как выходишь отсюда, как за тобой закрываются все двери в прошлое, а впереди нет ни одной, только простор, бесконечность возможностей, чувств, желаний эмоций, настоящих, неподдельных, твоих. Только сейчас она поняла - что такое свобода. Она взращивала и лелеяла этот план долгих шесть лет. Выломала одно из поперечных креплений столика и заточила. Терпеливо, не спеша. От одного обхода охраны до другого. Сумела спрятать так, что ни один обыск не мог найти. Она подсматривала за тюремным врачом, похожим на неё, как сестра-близнец. Мысленно примеряла на себя её халат, джинсы, кроссовки. Стягивала свои волосы в такой же как у неё хвост, скрепляла обычной канцелярской резинкой, как это делает она, в два оборота. В воображении десятки раз проходила рядом с высоким норвежцем-охранником путь от тюрьмы до ближайшего терминала. Если бы все пошло по плану, то они не привлекли бы ничьего внимания. Он, конечно же, пару раз попытался бы сбежать или уклониться от намеченного маршрута. Но она была бы начеку. И когда бы надобность в нем отпала, в лабиринте узких заставленных всякой всячиной коридоров, здоровенного детину сержанта ожидал мощный хук в каком-нибудь темном месте без камер. Он бы вырубился и пришел в себя только через часа два-три в неприметном шкафчике. Спустя минут двадцать с десяток охранников вместо привезенного рыжим Яном тела заключенной в медицинском блоке обнаружили бы стучащую зубами от страха Элен Рокк. А она, Джессика, к тому времени была бы уже далеко. Была бы с Эмили. Эмили. Джессика последний раз взглянула на тело охранника, мешком осевшее на пол, и, повернув вентиль, открыла дверь. Уверенность вернулась почти сразу. Да, план дал сбой. Что ж, с её удачей она другого и не ожидала. Хорошая это штука – привычка к поражением. Ей, заключенной, выдающей себя за тюремного врача, именно она позволяет спокойно идти по коридору, прижимая к груди черную папку с планшетом. Идти, не ускоряя шаг, улыбаясь персоналу. Она не растеряна, не напугана, не дрожит, не запинается. И путь ей указывает такой теплый, такой приятный желтоватый свет ламп дневного освещения. Первая остановка – посреди бетонной перемычки между тюремным отсеком и казармой. Терминал на стене не смог помочь с поиском нужной информации. Джессика только зло кусает губу и открывает планшет. Карта здания, ей нужна карта здания, а не любовная переписка экс-докторши. Информационный отдел расположился прямо под казармой. Лифт - через два коридора от того места, где она остановилась. Пропуск Элен без проволочек разблокировал замок. Значит тревогу еще не подняли. Она почти удивлена. Внутри казармы царит приятный полумрак. Повсюду кипит жизнь, снуют бойцы, кто в полной амуниции, кто безоружен. Она мило улыбается охранникам. Кто знает, может среди них была парочка, с кем любвеобильная докторша водила шашни. Надо быть милой. Милой и стервозной одновременно, как Элен. Воистину сложна человеческая натура. Первый коридор она прошла секунд за тридцать. Успела бы быстрее, если бы не зеленый юнец, возомнивший себя покорителем женских сердец. Она еще долго слышала за спиной избитые фразы, какими подростки клеят своих расфуфыренных подружек впервые попав в бар. «Эй, куколка!», «Куда спешишь, красотка?», «Не ломайся, малышка, давай познакомимся!» доносились до неё приглушенными словно через слой ваты. Грубые шуточки, переговоры по рации, бряцание металла – сливались в один непрекращающийся монотонный гул. Она сосредоточилась только на цели. Скоро, очень скоро она узнает об Эмили все. А потом... Одна мысль сводит её с ума. Одна мысль то придает нечеловеческие силы, то не позволяет и пальцем шевельнуть. Джессика приложила бейджик к сканеру и нажала кнопку. Сердце бешено забилось в груди. Она шагнула в подъехавшую кабину лифта вместе с какими-то офицерами. Четверо мужчин что-то обсуждали, довольно громко. Она не вслушивалась. В висках стучало. Внутренности скрутились в тугой узел. Стали ватными ноги. Она сжала кулаки. Не сейчас. Не время для слабости. Створки лифта разъехались в стороны. Джессика неуверенно шагнула в очередной коридор, и, оглядевшись по сторонам, направилась прямо к круглому столу посреди небольшого зала. – Нужна информация, - спокойным тоном обратилась она к пареньку за компьютером, и сама удивилась как буднично прозвучал её голос. – Какого рода… лейтенант Рокк, – присмотрелся к её бейджику белобрысый айтишник. – Справка по родившемуся в тюрьме ребенку. – Что? – парень уставился на неё, как на призрака. – Я тюремный врач, – терпеливо пояснила ему Джессика. – Мне надо узнать о ребенке моей пациентки. Хочу провести экспертизу. В нашем архиве почему-то отсутствуют нужные данные. Решила обратиться к вам. –Хорошо, – пробормотал компьютерщик, уловив гневные нотки в голосе старшего по званию офицера. – Хорошо, я помогу. Э-э, имя и фамилия матери. –Джессика Джонс. –Ага, есть такая. И… Да, она родила у нас восемь лет назад. – Сколько-сколько? – чертов вопрос вырвался непроизвольно. Она знала, что провела в тюрьме немало времени. Даже пыталась вести подсчет, когда поняла, что от охранников не добиться ответа. Но почему восемь лет? У неё всегда выходило шесть. Черт, черт, черт. – Что с вами? – светло-голубые выпуклые глаза айтишника в обрамлении белесых ресниц внимательно изучали внезапно побелевшее лицо офицера медицинской службы. Странный парень. На вид такой доверчивый, добрый открытый. Что он тут забыл? –Я… у меня была другая информация, – выдавила из себя Джессика. – Какие данные внесены по ребенку? – Секундочку, – компьютерщик вновь уткнулся носом в планшет. – Дочь. Родилась здоровой, весом четыре килограмма. В первые месяцы жизни отклонений в развитии не наблюдалась. Так, а тут какая-то пометка. Не могу понять. Красный крест. А, вот, кажется, расшифровка. Оу... Девочка мертва. Как же это было похоже на автомобильную катастрофу. Удар на полной скорости. Невозможность осознать, как это все совместилось в твоей жизни: движение во весь опор, стремительное движение к цели, планы, мечты… И внезапная преграда из ниоткуда – жирная точка, конец. Все куда-то провалилось, закружилось в бешенном водовороте. Она выпала из реальности. Она потеряла самое себя. Эмили… Она забыла дышать. Она не почувствовала удара о пол. Она смотрела прямо на белобрысого паренька, выскочившего из-за своей стойки, – и не видела его. Она не слышала голоса, взволнованные, кричащие голоса незнакомых людей. Она не слышала гула взвывшей сирены. Зеленым расплывчатым пятном перед ней выросла фигура человека по имени Шон, что-то твердящего о побеге. Чьи-то руки подхватили её, подняли с пола. В глаза ударил непривычный желтый свет. «Сломалась», – прозвучало над самым ухом. Последним, что ей запомнилось – были светло-голубые, почти такие же как у Эмили, глаза айтишника, растерянного замершего у своей стойки. Содрогаясь всем телом, обняв себя за плечи, забившись в угол камеры, неотрывно глядя на бело-синий свет Джессика вновь и вновь повторяла: Мэйн-стрит, Берч-стрит, Хиггинс-драйв, Кобальт-лэйн, Эмили…