Till they're sore // ex Bad romance

Я расколочу к чертовой матери этот мобильник! — Гкхм! Да? — Действительно, гкхм. Я когда-нибудь высплюсь??? — Опять в такую рань. Злодеям полагается разгуливать ночью, а утром спать, — наставительно проговорила я, зевнув. — Девятый час, — смешок, — вечера. — Ой, точно. Какого черта я сплю одетая? Какого черта я вообще сплю? — У тебя есть мыльница? — Мыльница? — Карманный фотоаппарат, мисс великий профи, просыпайся, давай. Ох, ну я и тормоз. — Нет… то есть да, — «мыльница» у меня была, и хорошая, но я ей не пользовалась. Дядя Карл подарил мне ее в качестве таблетки от технического снобизма, как он выразился, но она так и валялась без дела. Не помогло от снобизма. — Почему мыльница? — я продолжала зевать. — Там, куда ты едешь, твою замечательную игрушку отберут в момент, и еще самой достанется. — Какая трогательна забота. — Мне всего лишь нужен результат. — Опять за кем-то шпионить? Я рассчитывала на что-то иное… — Мадемуазель скучно? Мадемуазель рвется в бой? На тебя прямо-таки не угодишь. Ничего-ничего, вот закончатся скучные будни, и будет тебе суперрепортаж. Обещаю. У меня холодок пробежал по спине. Представляю себе, что он может иметь в виду. Кто меня за язык тянул? — Я не это хотела сказать… — А что же? Сама не знаю… — Забей. Какие неприятности меня ждут на этот раз? — Будешь осторожна — обойдешься без неприятностей, — он рассказал, куда ехать и что делать. Заня-атно. — Я так понимаю, что тебя там… — он отключился. — Ага, пока, — сказала я пустой трубке. Его там не будет. С одной стороны, это хорошо. Наверное. А с другой… Я поймала себя на том, что разочарована. Я хочу его видеть. Лучше не думать, почему. Достаточно того, что я практически добровольно оказалась на побегушках у монстра. Эй, проснись, тебе мало неприятностей? Да вроде, как раз собираюсь отправиться за новыми. Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит… ага, ну да. Кажется, я слишком легко все это воспринимаю. Нет, тогда я определенно была не в себе. А утром? Не выспалась. Еще одна отмазка. Я подумаю об этом потом. Хм, на этот раз Джокер не предлагал мне отказаться. Я должна удивиться, или это подождет? Кофе мне!!! И пепельницу пора уже вытряхнуть. Покинув среди дня дядю Карла, я наконец забрала машину. Пришла домой, а дальше ничего не помню. Выходит, я просто упала и, как была, в джинсах, вырубилась. Эмоциональная перегрузка. И около кровати валяется этот джокеровский рюкзак, который я зачем-то с собой притащила. Ну не бросать же на улице! Ладно, пусть его. Пойду, посмотрю, куда мне ехать. Уорти лейн, адрес абсолютно незнакомый. Гугль-мапс показал скопление крыш в нижней части острова Нероуз. Тоже мне, лейн. Н-да, местечко аховое, с хорошей техникой там действительно лучше не показываться. По-хорошему, там вообще лучше не показываться, но взялся за гуж… А, плевать, это мой город, я родилась и выросла в нем, и до сих пор со мной не случилось ничего ужасного. По крайней мере, ничего такого, в чем я не была бы виновата сама. А Джокер? — опять встрял мой внутренний голос. А он не сделал мне ничего дурного, отмахнулась я. Отравил, например? Отравил. Отравил-отравил-отравил, бла-бла-бла, а сама-то я как раз перед этим — что собиралась сделать? Расставим точки над ё. Я не только жива номинально, но и чувствую себя живой. И хотелось бы это ощущение сохранить. Твои планы могут потерпеть крах в любой момент, — язвительно. Нет у меня никаких планов, и вообще — посмотрим. Внутренний диалог перешел на повышенные тона. Втянул бог весть во что. И не у тебя ли мурашки по коже бегали утром, не ты кляла себя, что согласилась на это? Заткнись. Дура. Зануда. Припечатав голос разума, я открыла почту, куда уже пару дней не заглядывала. Времени не было. Сотня писем со спамом, что неудивительно, и еще десятка два лично мне. Большая часть от периодических изданий, с которыми я когда-либо работала. Хотят текст из первых рук. Тот, который я так и не написала. Эй, господа, я не писатель. Могу вам картинку послать покошмарнее, хи. Еще три письма от знакомых, с которыми я сто лет не общалась. Содержание примерно одинаковое: С тобой все в порядке? Неловко звонить, ты, наверное, только приходишь в себя, хочешь, приеду? Ясно, «Трибьюн» у нас все же читают. Нет, не хочу, спасибо. Где вы были, когда я действительно нуждалась в поддержке? А, ну да, тряслись за свою шкуру, а потом приходили в себя. Идите вы все… в себя. Последнее — от дяди Карла, пришло с полчаса назад: Алиска, ты это видела? Компьютер не расколоти, еще пригодится. И ссылка. Многообещающе, нет, ничего-хорошего-не-обещающе. Он мне редко пишет, мы же все время общаемся, а ссылки с такими комментариями… Н-да. Посмотрим. «Сообщница Джокера или стокгольмский синдром?» Я поперхнулась кофе. Заметка на полторы страницы, с упоминанием моего похищения (почему-то я не могу относиться к этому, как к похищению), сюжета с Марони и моего непосредственного участия в его создании. А дальше шел чудовищный бред. То ли Джокер держит в заложниках кого-то из моих предполагаемых близких (и где они все?), то ли он обладает даром гипноза, то ли я действительно его сообщница, и никакого похищения не было, то ли оно таки было, и это говорит нам о том… и далее блок псевдопсихологической хрени. Я уже говорила, что психология не наука? Ответственно заявляю, я пыталась ее изучать, но бросила после третьего семестра, можно выучить тысячу умных слов и так и не понять, что они означают, это дар, как музыкальный слух — либо есть, либо нет, и развивается практикой, а не талмудами. Так вот, если продолжить музыкальные ассоциации, статья была на уровне трех блатных аккордов. Самым паршивым было то, что меня обозначили не как абстрактную «репортершу» или «фотографа», а назвали по имени. За это, видимо, надо отчасти поблагодарить Алекса Чандора с его вчерашним боевичком. Покопались, твари. Даже мою мини-выставку упомянули, как мило с их стороны, оказывается, я «талантливый фотохудожник», спасибо, блин, за рекламу. Все это в том смысле, что девушка приличная, в Аркхэме и иже не была, не состояла, не подписывала, и если она, упасибоже, делает это по своей воле, то объяснение может быть только одно. Премного благодарна, коллеги. Набрала в поисковике «Джокер». Посыпались ссылки. За год о нем успели написать дурную тучу статей и исследований. Как-нибудь ознакомлюсь. Мне не было нужды перечитывать всю хронику прошлогоднего кошмара, успела начитаться, насмотреться и наслушаться, несмотря на свое плачевное состояние. Как раз валялась тогда в больнице после аварии, нас в какой-то момент даже начали было эвакуировать, но до меня очередь не дошла, взрыв случился раньше, а я лежала не в Готэм Дженерал, а в Сакред Харт. Кстати, быстренько Дженерал отстроили. Эмоциональной вовлеченности не было никакой, но память у меня хорошая. Что там насчет того, что происходит сейчас? Бардак в верхах после убийства мэра… какие-то столкновения с готэмскими бандитами… Добавила в поиск свое имя. Несколько копий той заметки, электронная версия «Трибьюн» и еще… ох. Прелестно. Еще два варианта на ту же тему, только слово «сообщница» заменено на «лю…» ик! «любовница». Источник в полиции высказал предположение. Знать бы, кто конкретно был этим «источником», рожу бы расцарапала. Кому-то понравилось предположение Марони, так мило брошенное мне в лицо. И, похоже, это только начало. Черт. За несколько часов утка просочилась в интернет, дело не станет за каким-нибудь бумажным желтым листком, а к бумаге люди почему-то до сих пор относятся куда серьезнее. Им все равно, влезть в грязное белье высокопоставленного лица, кинозвезды, скандального миллиардера или сумасшедшего террориста. Желтой прессе на все плевать и всегда есть что сказать. На этом фоне циничная стерва Анна Мэйн показалась мне трепетной тетушкой, а Алекс — самой холодной беспристрастностью. Идея расколотить компьютер показалась не такой уж плохой. Слишком близко к сердцу принимаю я эту чушь. Слишком хорошо знаю, как делают из мухи слона. Слишком отчаянно стараюсь убедить себя в том, что это именно чушь. Я безуспешно пыталась забыть о том, что учудила в первую нашу встречу. Это было настолько немыслимо, что мне, наверное, в конце концов удалось бы поверить, что мне все померещилось, если бы воспоминание не было таким ясным и четким несмотря на последовавший блэкаут. И если бы мне не хотелось, чтобы это… повторилось. Я знаю, что это не имеет никакого отношения к здравому смыслу. Но… тогда, в пыльном полумраке, в непосредственной близости от ходячей смерти, я почувствовала себя живой, впервые за долгое-долгое время. Могло ли мне это не понравиться? Да, я эгоистична. Я взглянула на часы. Десять. Через час мне нужно быть в Нероуз. Все это вечернее чтение основательно испортило мне настроение, но отступать некуда, да и не хочется. Не знаю почему, не могу объяснить этого даже себе. Вернее, не хочу думать об этом. Иначе придется разложить по полочкам, где желание докопаться до какой-нибудь истины, (а главное, чего ради я хочу до нее докопаться?), а где мой непотопляемый идиотизм и… чертовы гормоны. Я бы много отдала, чтобы понять, что у него в голове, теперь, когда я сама втянута в это. Впрочем, никакое битье собственной головой об стенку не поможет мне переплюнуть тех, кто уже пытался… Вообще-то, я должна сообщить обо всем Гордону, но речь шла только о Джокере, а его там не будет, так что, формально, перед комиссаром я чиста, как стеклышко. Ну, с натяжкой. А если честно, я не хочу звонить, потому что мне отчего-то неловко перед ним. Как будто в смерти его людей есть и доля моей вины. *** На электронные ящики редакций радио и телеканалов Готэм Сити пришло письмо от неизвестного отправителя, зарегистрированного на бесплатном сервисе. Письмо содержало вложенный аудиофайл и просьбу не беспокоиться об авторских правах. Исполнитель, желающий остаться неизвестным, хочет сделать подарок. Странно. Несерьезно. В нескольких случаях послание автоматически попало в спам. Часть получателей, не глядя, отправили письмо в корзину. Но кое-кто открыл файл. *** Он сказал далеко не все, что хотел, а узнал несколько больше, чем собирался. Настроение было восторженным и препоганым одновременно. Он не соврал, сказав, что восхищен. И почти соврал, не сказав, что разочарован. Как хороша была иллюзия, какой внушительный фантом! Тот, кто, по всему, должен бы быть ходячим воплощением воли, так легко повелся на простую провокацию. Вся эта дивная конструкция держится на каком-то глубоком самообмане, стоит только ткнуть булавкой, и шарик лопнет. И… он не хотел бы узнать, куда ткнуть, а то ведь не удержится. А они могли бы быть друзьями — в другой жизни. В той, в которой он мог бы себе это позволить. Долго и подробно вглядываться в кривое зеркало, надеясь/опасаясь увидеть/не увидеть трещину — удовольствие на грани боли. Тронуть там и тут — пошли круги, приоткрылось, зарябило поверх миража. А он сам привык быть таким зеркалом. Маски. Этот человек всегда был изломан, много раньше, чем он приложил к этому руку. Он видел и помнит. Оттого и не хотел верить. И все же он доволен. Нормально, Розенкранц? Отлично, Гильденстерн! *** — Гордон, послушайте, пока вы тут барахтаетесь в своей личной эмоциональной яме, Готэм сходит с ума. У меня, как и у вас, нет ни малейшего желания повторно расхлебывать эту кашу, а также я не хочу смотреть, как вы себя казните за то, в чем не виноваты. Соберитесь, я не обязан быть вашим психотерапевтом. — Достаточно того, что я чувствую себя сантехником на срочном вызове с прорывом канализации. Гарсия с тоской взглянул на гору отчетов на столе и с укором — на своего визави. Его буквально за уши втащили на оставленный в прошлом году пост, чему он ни в малейшей степени не обрадовался. Он предложил назначить Гордона исполняющим обязанности, это показалось хорошей идеей, но тот наотрез отказался, и теперь это было скорее плюсом, чем минусом, учитывая состояние последнего. Но снова оказаться в ответе за паникующую толпу — нет, спасибо, уже проходили. Только вот вариантов нет. Отказавшись от участия в выборах на второй срок, он и не предполагал, что это место снова займет Траут. Никому не понравилось то время, когда он занимал эту должность несколько лет назад, так каким образом сложилось так, что он снова выиграл? И меньше чем за год практически свел на нет все его, Гарсиа, старания. Это какая-то дурная бесконечная чехарда. Ну, положим, уже не бесконечная, второй участник выбыл навсегда, и, каковы бы ни были мотивы Джокера, в этом отдельном случае ему можно сказать спасибо от имени всего Готэма. Тихо и про себя. И вслух клясть злополучный мегаполис, эту чудовищную каракатицу, где все наперекосяк и некому навести порядок. С чувством и искренне. Этот пост оказался далеко не синекурой, и либо ты вкалываешь на благо, с грехом пополам решив для себя, что же это «благо» собой представляет, либо ведешь себя как Траут. Он уже по горло сыт ответственностью. Лучше и вправду дерьмо разгребать. В Мексике. Как дед. — Он выдвигал какие-нибудь требования? — Нет. Пока нет. Все, что у нас есть, это полтора десятка покойников, два из которых на моей совести… — Да прекратите же вы! Гордон сглотнул. — Постараюсь. Гкхм. Полтора десятка убийств и эта идиотская выходка с хоум-видео по телевизору. И — паника. Скрыть сам факт побега после такого громкого появления невозможно. И СМИ с таким жаром ухватились за это и за подачку, специально брошенную им Джокером, нагнетают обстановку, пережевывая прошлое и строя самые невероятные предположения о том, что готовит клоун-террорист, так и этак прикидывая, какое отношение имеет Марони к его планам, посмеиваясь и состязаясь в сомнительном остроумии и не менее сомнительной проницательности, окончательно сбивая всех с толку, ругая между делом полицию и руководство. А где они, эти полиция и руководство? Вот тут и сидят. Один — в состоянии, близком к прострации от недосыпа и утреннего потрясения, а другой — пытается заставить себя думать, но возвращается к одному и тому же, смешному, малодушному и детскому — сбегу в пираты, и гори оно все. — А смысл? Гордон пожал плечами. — Не вижу. На первый взгляд, пустая игра на нервах. С жертвами. — И на второй — тоже. — Только у этого так просто не бывает. Если ему было нужно между делом спровоцировать Марони… — Мы будем его анализировать или все-таки ловить? Гордон умолчал о звонке. — Мы делаем все возможное. — Харви Дента бы сюда, — Гарсия пошелестел бумагой. Особенно позднюю версию, невесело усмехнулся про себя Гордон. — Что вы думаете о новом окружном прокуроре? Как его… Колдуэлл, да? — Да, Огастас Колдуэлл. Не знаю, еще не присмотрелся. Он не из Готэма. — Как и вы. Мне все-таки интересно — что это за подковерные игры, выкинувшие единственного честного полицейского из Чикаго — в Готэм с понижением? — Это было уже очень давно и не имеет значения. — Н-да, пожалуй… тем более сейчас. Но когда-нибудь я хочу это услышать. — Ничего интересного или необычного, можете мне поверить. Гарсия постучал пальцами по столешнице. — Кстати, надо бы поинтересоваться у руководителя Готэм Ньюс, о чем он думал, давая тот сюжет в эфир. Больше двадцати тысяч человек покинули город еще вчера, при первых намеках на возможность повторения прошлогодних событий, сегодня еще около сорока тысяч. На фоне тридцатимиллионного населения это капля в море, но тенденция нехорошая. — Она. Руководитель — Анна Мэйн. Метценгерштейн, вернее. — Ах, ну да. У нас персонажи Эдгара По заведуют теленовостями и сумасшедшие клоуны буянят на улицах, как я мог забыть. И, кстати, летучие мыши, на которых висит убийство полицейских. Гордон решился: — Я вынужден вам кое-что объяснить, господин мэр… *** Анна прослушала запись еще раз. И еще. И еще. Что-то знакомое было в выводимой деревянной флейтой лихой мелодии, равно подходившей для марша и для детской песенки. Знакомое и нервирующее. Нехорошо нервирующее. Неуловимое. Жуткое. Бог весть что мерещится. Она уже не в том возрасте и не в той должности, чтобы сутками торчать на работе. Пора возвращаться домой, где ее никто не ждет. *** Интермедия. Отец окликнул его, или просто показалось? С таким гулом в ушах ни в чем нельзя быть уверенным. — Поди-ка сюда! Сын! Я должен орать? Сын? Это плохо. Так он называет его, только когда очень зол, а в последнее время это случается все чаще. Отец до предела выкрутил звук на телевизоре. — …очевидцы утверждают, что мальчик не делал никаких попыток покинуть железнодорожные пути. Очевидцы? Он никого не видел. Надо было быть внимательнее. — Не креозотом ли от тебя разит? Не может быть. Вернувшись домой, он сразу бросил одежду в стирку и вымылся. — … машинист скончался на своем рабочем месте от сердечного приступа. К счастью, он успел включить тормозной механизм. — Ты понимаешь, что наделал? Кажется, стоит принять виноватый вид. Так проще. Сердечный приступ у машиниста? Такая вероятность даже в голову не приходила. Его занимало совсем другое. — Прости, пап. — Не у меня надо просить прощения. Ты понимаешь, что виноват в смерти человека? Виновато его слабое сердце. А может, действительно виноват, ну и — рыдать что ли? Извиниться перед покойником? Да не вопрос, только вот интересно, как? — Да, пап. — Зачем ты это сделал? Что ты хотел доказать? — отец тряхнул его за плечи. — Разве недостаточно того, что Уил погиб под поездом за два года до твоего рождения? — Уил мог сделать то же самое — просто лечь на шпалы. Вместо того чтобы остолбенело смотреть на приближающийся локомотив. Мама рассказывала. Это случилось у нее на глазах. И не обязательно за долю секунды до столкновения, как он. Он-то точно знал, что делает. Очень громко, очень страшно, но вполне безопасно. Стоило попробовать. — Он бы никогда не сделал ничего подобного. Ты уверен? Ну, по крайней мере, его никогда не принимали за кого-то другого. — Я знаю, пап. — Если мать узнает, она может не пережить… Дежурная ложь. — Не узнает. — Это она распустила тебя и вырастила придурком… Если бы у нее оставалось время между операциями и управлением больницей. — Раньше ты говорил, что я трус, — поджав губы. — Возможно, я ошибался. Но то, что ты сделал — верх идиотизма. — Кого воспитал… — а вот этого не стоило говорить. И вовсе не потому что последовавшая затрещина убедила, что «искры из глаз» не фигура речи, а суровая констатация факта. Как будто недостаточно синяков и растяжений, полученных на занятиях борьбой, которые отец заставляет его посещать вместе с орангутангами в два раза тяжелее его. Просто это неправда. Отец действительно ни при чем, он просто одержим. — Уил прожил всего пятнадцать лет, но он и в двенадцать был настоящий мужик, и ему не нужно было ничего доказывать! В ушах теперь звенит еще больше. Что-что, пап? Ты сказал что-нибудь новенькое? А, ну да… — Я ничего не доказываю. И я не Уил. И иногда готов самого себя ненавидеть за это. Всем сердцем. — Это все более и более заметно. Тебя ищут, и я бы с радостью сообщил в полицию, но не сделаю этого. Меня беспокоит твое будущее. Мое? О нет, меня ты просто не видишь. Тебя беспокоит твоя репутация. Влезшему на старости лет в политику герою проигранной войны во Вьетнаме, чьи предки, к тому же, приплыли на навязшем в зубах Мэйфлауэре (как же ты любишь кичиться этим!), не нужны лишние проблемы и пересуды. Это помешает твоей новой карьере. Как мило. — Спасибо, пап. — Это не ради тебя, это ради матери. — Еще одна дежурная ложь. — А тебе следует впредь осознавать последствия своих поступков. Да, последствия бывают… удивительными. Примем к сведению. И еще… Попытался скрыть улыбку. — Тебе что-то кажется смешным? Да. Уил. Машинист. Счет 1:1. Забавно вышло. И не совсем то, чего хотелось. — Нет, пап. Две пары зеленых глаз вперились друг в друга. Вселенское разочарование и с трудом скрываемое торжество. — Ты меня слушаешь? — Да, пап. Это все, что тебе нужно — чтобы тебе смотрели в рот. — Катись в свою комнату, я не хочу тебя видеть. И желательно подольше. — Да, пап. — Подумай хорошенько о том, что произошло. — Есть, сэр. Его ждет недочитанная «Буря»…