***
Часы тянулись медленно. Каждая минута заставляла чувствовать себя мухой, застрявшей в киселе. Как-то так получилось, что когда он очнулся в каюте Ханы с мокрым полотенцем на лбу, все уже были заняты делом. Послонявшись по кораблю, удалось выяснить три вещи: первое — они встряли и материалов не хватает, второе — Джая является ближайшем островом, и последнее — запасы не бесконечны, а если точнее, то оставшегося хватит дней на пять, учитывая испорченное. Он семь раз лазил на верх, пытаясь что-нибудь высмотреть, совершил четыре попытки нарисовать пейзаж, но в итоге протирал бумагу до дыр. Раз двадцать оббегал корабль, проверил все узлы, подшил махровые края у своих рубашек и был пойман доктором Паркусом. От нервов, Тору всех стал величать по фамилии. Фармацевт набодяжил ему какую-то настойку и посоветовал принимать по десятку миллилитров в день. Спокойно выпил норму, потом добавил и уговорил бутылек. И его накрыло. Мистер Борке рисовал величайший портрет сознания творческой личности (себя, то есть). Кисточка порхала по холсту, мазки ложились один к одному, а с лица не сползала дебильная улыбка. Периодически к нему заявлялись два жирафа и обсуждали какой-то «адекват» и крепкую мужскую дружбу, но художник отмахивался и продолжал работать. По крайней мере, именно такую картину ему описали канониры, когда он очнулся четыре дня спустя с урчащим животом, больной головой и холстом, извазюканным разноцветными треугольниками. — Да это не мой стиль! — возмутился Тору в ответ на наглое обвинение в авторстве и отправился требовать долю в продовольствии. Повезло наткнуться на Хану и Джима, которые, как оказалось, вернулись с подводной рыбалки, и примазаться к ним, якобы желая помочь с готовкой. Пока варилась уха и нарезались остатки овощей, он заметил странные переглядывания старпома и капитана, который заглянул на камбуз. Паника снова подняла голову и он чуть не лишился пальца, за что был отправлен в обитель Севериуса. В следующий раз он проснулся в гамаке, замотанный в одеяло и обвязанный сверху веревкой. Рядом на полу обретался Джим. Было тяжело дышать, в голове гулял ветер. — Что я пропустил? Эванс скосил на него взгляд и вздохнул. — Разрисовал корабль кляксами с глазами, утверждая, что они живые и требуют внимания, потом изображал из себя обезьяну и лез обниматься ко всем подряд, в это же время в тебе проснулся клептоман и теперь с тобой никто никогда не согласится обниматься, даже руку жать будут бояться… Ну, месяца два так точно. Тору застонал. — Не стони, клептоманище. Хуже все… — Что может быть хуже! Я свои краски осквернил! Горе мне! — заскулило одеяло. — А хуже то, что ты восемь раз порывался уплыть от нас, недостойных! — хмуро продолжил Джим. Мечник нервно сжимал деревянный меч и выглядел подавленным, но будто решившимся на что-то страшное. Борке икнул, он же съел дьявольский фрукт, у него стиль плавания один — топор. – И, вообще, один раз ты выпрыгнул за борт вечером, благодари Роба, что он тебя заметил. Шатен еще раз внимательно осмотрел Тору и лишь потом развязал. — Хорош уже ширяться, герой! Смотри, чтоб когда вернусь с рыбалки, был паинькой. Художник только кивал головой. Когда он выбрался на палубу, то был встречен… да никак. Все были заняты. На автомате отметил, что кто-то занимался совершенно бесполезным делом — перевязывал и так идеально затянутые узлы. Не спроста это. — А сколько мы уже зависаем? — спросил пришедший в себя у проходящего мимо Люка. — Дней десять уже. Чинимся. Вроде недолго осталось. — ответил тот. Тору побледнел и отправился к Севериусу. Кажется, все плохо. Встреченная по дороге Хана, отправившая его разбирать бочки на доски, улыбалась приклеенной улыбкой, заметив его состояние. Не кажется. — Только попробуй проболтаться… — ласково прошипела эта опасная женщина, заметив понимание в его глазах. Кивок получился на автомате. Весь день Борке крутил у себя в голове мысль «Все будет хорошо». Не помогало. Хотя, вернувшийся Джим повеселел и напевал какую-то песенку. Привязчивый мотивчик. И Тору подхватил. И успокоился. Они обречены.***
Проснулся от резкого звука, кто-то стучал по дереву. Джонатан? Голова раскалывалась. И кто-то его обнимал. В воодушевлении повернулся, воображая фигуристую красотку с шикарнейшим хвостом и оказался лицом к лицу с Тимом. Резко отшатнувшись, ударился о борт Отважной. Воспоминания навалились потоком. Вот обычный день за последние три недели. Все нервничают. За такой срок только тупой не догадается, что они в заднице у морского дьявола. Тору постигает вселенское умиротворение и воет себе под нос прилипчивый мотив, когда видит корабль. Шум. Гам. Суматоха. Сигналы проплывающему кораблю, Всем уже до лампочки, пусть даже пираты. И корабль идет на сближение. Так они знакомятся с пиратами Румбы. От счастья закатывается пьянка. Пьется все, что горит. Прилипчивый мотивчик, спасавший его до этого внезапно оборачивается урезанной версией «Саке Бинкса». Сильней всего запоминается игра на скрипке Брука. Они теперь все друзья, ей! Гип-гип ура пиратам Румбы! Ура Ерки и Бруку! Они спасены! И в самый разгар веселья команда Отважной с удивлением узнает, что до острова тут можно доплыть и на шлюпке, просто плыть надо в-о-о-он туда. А острова не видно, поскольку у него особая растительность, которая отражает свет и является лучшей маскировкой. Пристань находится с обратной стороны острова. Капитан заходится своим шишикающим смехом, Хана хватается за живот, вся команда тупо заливается, вызывая непонимающие взгляды спасителей. Джим бьет себя ладонью по лбу. А Тору поворачивается к Бруку, сидящему по соседству и, подвывая от смеха, выдает: — А мы, лохи, ву-фу-фу-фу… Три недели… Вот умора! Под утро все провожают пиратов, расстаются хорошими друзьями, обещая встретится еще раз. Борке искренне верит в это. И когда замечает Джима, позвавшего Ерки на пару слов, то тактично утыкается в кружку. Предупреждение хорошее, да только это море, это жизнь. Знал бы где упал, соломки бы постелил. Тору снова нервно смеется. Но три недели!