La Manche n'a pas d'obstacle

Подать воды сквозь полудрёму Рукой дрожащей, на устах Рассвет солёный, и влюблённым Поэта виден светлый взгляд. Он слышал в этом вдохновенье, Дары крылатых гордых нимф И боевые их раненья, И звонких лютней стройный гриф. С апрелем хрупким в новый город Приехал признанный поэт. Свободен был, совсем уж молод: С рожденья полных двадцать лет. Расстался с музой он так тяжко, Что не хватало голове Снов, мыслей ночи, поначалу Писать в идейной пустоте. По четвергам он выбирался В уютный сквер вблизи двора С блокнотом, ручкой и пытался Хоть восьмистишье расписать. – Простите, можно я присяду? – Вопрос раздался средь шагов Глухих, и он увидел рядом Мужчину тридцати годов. – Конечно, – тихо согласился. Блокнот, как и лицо, закрыт. Вновь вбилась строчек тусклость, сырость. И будто внутренний магнит Их притянул. Кивок беспечный, Мужчина сел чуть погодя, А скоро полились изречья. Поэт поддерживал шутя Беседу лёгкую, улыбка У незнакомца, как миндаль, Но больше на рассвет похожа По цвету уголками рта. В ней соль, игривость и актёрство В глазах – наивный плеск огня. – Вы пишете? Стихи иль проза? – Поэмы больше для меня. – Какая прелесть. А зовут Вас? Уж лучше б он тогда молчал, Уж лучше б имя не раскрылось, Остался б призраком причал, Что обитаем терпкой пылью. – Я Артур Кёркленд. – Рад Вас знать. Слова способны пахнуть гнилью, Когда наполнена тетрадь Мертвецки пьяным сонным слогом. Победа устали всегда Поэта злила, грязным роком Шумит в висках солёных дар. Они встречались вечерами По четвергам на той скамье, Как в первый раз; привычкой стали Улыбки с солью и момент, Когда является сознанью С кислинкой в голосе "привет". Франциском звали незнакомца, В душе он тоже был поэт, Но приземлённый на бумаге. – Прохладный ветер. – Да к чертям, Пускай летает. Песней маркой Весенний флёр его объял. – Ты заболеешь. – Не болезней Бояться нужно. – Ах, болтай, Что снова пишешь? – Лишь поэму. – Про что? – Рассветы и миндаль. Франциску показалась тема Знакомой смутно, маскарад – Её природа, то и дело Он видел в сквере целый сад. Четверг, скамья и снова встреча. Глухой короткий горек смех. Он смешан с солью, но беспечен. Он грешен больше, чем сам грех. Меж ними встала колом ссора. Никто не вспомнит уж, с чего И где исток, и где Аврора Растит шипы продрогших роз. Здесь перепалка стала пылью, В глаза летящей, ядом – соль. Слова способны пахнуть гнилью, Когда противен гнусный бой. Франциска нервный взор гранитный Переметнуться всё не мог, Застывший был, и с ним обиду Сыграл тот мнимый крепкий смог*. Спустя неделю на прогулке Молчит симфония шагов. Не слышно голоса, а руки Не прикоснутся к краю снов. Спустя два месяца всё то же: Ни встреч, ни соли, ни поэм. Завален письмами, а позже Стал порван косо гобелен. Склонившись над бумагой мятой, Увянув в громкой суете, Напоминал поэт солдата. Узор чернильный на воде Рисует розы, в ванной карты Намокли веером в плену. Устал фонарь, устал и Артур. "Переезжаю иль тону, Довольно соли". Сохнет веер. Четверг, прогулка под конец В излюбленном ранимом сквере, Где будет сильным только лжец. Запахло ирисами кряду, Совсем немного – миндалём. – Простите, можно я присяду? – Рассвет изведать можно днём В чужой улыбке. – Да, конечно. Он вместо лютней бы внимал Вопросу кислому, но внешне Желанье прячет карнавал. Франциск был не один сегодня, На кресле инвалидном он В опеке девушки. – Не больно? – В доспехах правый легион Во время помощи отступит. – О боги, что с тобой стряслось? – Всё хорошо, – рассветы губят. Соль гонит гордость под засов. Немеют руки, в рвеньи буйном Огонь земной коснулся сна, Рассветный луч в порыве обнял. Начало осени; весна Внутри плескалась каплей рома. – Могу помочь. – Ты хочешь? – Да, – Объятья завершились скоро, Щиты разрушили ветра. Прошла неделя беззащитно, И Артур чётко ощущал Соль на губах, в словах кислинку, Осадок горечи в очах. В ладонях замечалась сладость. Сиделку заменил поэт. С восходом солнца просыпался На протяженьи многих лет Подать воды сквозь полудрёму Рукой дрожащей, на устах Рассвет солёный, и влюблённым Поэта виден светлый взгляд. Он слышал в этом вдохновенье, Дары крылатых гордых нимф И боевые их раненья, И звонких лютней стройный гриф. На фитиле словно бы от волнения подрагивал огонёк. Артур любил по старинке наблюдать за каплями воска, готовыми застыть причудливой формой по окончанию пути. Но точка поставлена, лист бережно отложен на верх стопки. Последний на день, хватит с него сочинительства, ведь стрелка часов вальяжно разлеглась на трёх, в окно заглядывала бледная луна. – Доброй ночи, – обратился он к Франциску, что с упоением разглядывал сновидения на кровати позади, у которой стояло несложенное инвалидное кресло. Три года назад в середине мая после прогулке в сквере в аварии он лишился возможности ходить. С тех пор его приглушённого шага не раздавалось. Свеча погашена. Меркнет дымок.