i'm cold

Это совсем не похоже на пресловутую болезнь: Юнги всё еще ничего не чувствует, внутри тихо, словно выключили все звуки извне. Это растет медленно и совсем не кормится, потому что незачем: Юнги никогда не хотел влюбляться. У Чимина в груди совсем не так: там громко и с вызовом, стёкла бьются, разбиваясь об образный мрамор, все внутренности в ошмётки, потому что прошлогодний снег давно превратился в слякоть, в грязную мешанину из остатков мышц, костей и сухожилий, среди которой бьётся одинокой и почти потухшей лампочкой больное и крайне понятное каждому стремление быть в чужой реальности своим. По мозгам чечеткой пляшет желание разорвать те кандалы, которые он сам себе надел, и ходить за Юнги шаг в шаг безостановочно, сталкерить хардкорно, наблюдать за его странными дерганьями, когда особенно холодно, смотреть в одну сторону, и почему-то – перестать навязываться. Он же знает-чувствует-догадывается, что того достанет скоро, потому что он в их с Намджуном крутой хип-хоп компании как пятое колесо у телеги: про запас даже не сойдёт, если кто-то из них отвалится во «взрослый мир», потому что вообще ни о чем ни сном ни духом. Он, вообще, баллады там всякие любит, нежели андеграундный хип-хоп, но лучше себе язык оторвет, чем заикнётся об этом. Юнги почти не вспоминает о Чимине - у него есть дела поважнее. И вся загвоздка в идеально выстроенной реальности _без_ только в том, что тот сам лезет всегда, крепко и запросто впивается зубами в чужую обыденность и уходить совсем не собирается. Чимин ошивается рядом с Юнги, как надоедливый кот, пока тот тычет пальцами по экрану телефона, просматривая новости, затягивается на улице, кутаясь в пальто, и разговаривает. Чимину просто нравится, потому что в новинку, а Юнги не гонит: зачем? На улице полное дерьмо, потому что дождь-снег-оттепель-мороз-дождь для середины января всё-таки немного не то. Под окнами почти такая же мешанина, как у Чимина внутри, но только из липкого снега, оттаявшей грязи, полузамёрзших луж, и жить совсем не хочется: у Юнги через неделю поезд в три и на месяц. Юнги думает, что это нихрена не похоже на болезнь, которая подразумевается неизлечимой: скорее уж, обычная простуда, когда, сидя под открытым окном, продувает. Еще он думает, что Чимин похож на любимого пса, и аналогия, конечно, паршивая, но суть не в том: это ведь классно – погладить любимую собаку, почесать за ушком или по пузу. Чимин сам лезет и лыбится довольно, когда Юнги ржёт с ним над какой-нибудь откровенно тупой шуткой или дает послушать только что созданное, совсем сырое и горячее, как пирожки в фургончике рядом с его многоэтажкой. Мелкий в этот момент преображается даже как-то, светится весь, и Юнги хочется на единственные полминуты заморозить часы, чтобы понаблюдать еще за глупой улыбкой, наконец-то живыми глазами и «Вау, хён, это очень-очень круто». Обычная простуда, не более. Юнги просто нужно закинуться таблетками и всё пройдёт. Когда Чимин распахивает куртку, аргументируя, что на улице теперь тепло (кому как) и можно, а сам трясётся почти сразу, Юнги бурчит про то, какие все придурки, а он вынужден смотреть на них, хотя болеет. Для большего эффекта шмыгает носом и чихает. Чимин дрожит уже заметно, но зачем застегаться? Юнги смотреть не может спокойно: внутри что-то очень невнятное обрывается, и, блин, Чимин, ты идиот. Юнги похож на злую красную птичку из известной игры: такой же злой и шагает уверенно к парню. Застегает чужую куртку, почти прищемляя подбородок, натягивает до носа тонкую шапку ради наказания и дает ощутимый хеновский подзатыльник. Говорит: - Никогда так больше не делай при хёне - в снегу валяться будешь, - и тащит Намджуна с Чимином за собой, потому что замерз. Перед глазами почему-то всё еще стоит Чимин в расстегнутой куртке, под которой только футболка со Сквидвардом. Уже в квартире Юнги пихает Чимину в руки донельзя растянутый тёплый свитер (чиминов, к слову), он все еще похож на злую птичку и почему-то чувствует себя полным придурком. У него дома есть кофе и все, что можно сварганить за пять минут – для счастья большего и не нужно, но Чимин кофе не пьёт, а они друзья, поэтому где-то в дебрях валяется еще и пачка чая. Юнги заваривает ему чай, а себе с Намджуном – кофе, орёт с кухни: «Поднимайте свои задницы» - и вроде как всё, что от него зависело, сделал. Чимин с окоченевшими пальцами греется об чашку (кажется, она тоже его), а Намджун глухой, поэтому немного неловко и смущает. Чимину хочется спросить что-нибудь ненужное, вроде: «Как дела?» или «А можно мне проводить тебя в среду?», но звучать глупо будет, да и знает ответы на все свои вопросы, которые задавать можно. - Хён, когда ты уже вылечишься? Заколебал шмыгать, - Чимин улыбается немного, пока в голове калейдоскоп ежесекундных картинок с Юнги. Тот только усмехается, и всё это дохрена как похоже на тупой сопливый фильм с набранными по объявлению актерами, которые играть-то не умеют, и с сюжетом предсказуемым: разговоры на кухне в половине десятого между персонажами, которые в конце должны потрахаться (других в подобных фильмах не бывает просто), вопросы, которые вроде как с двойным дном и пафосно звучать должны, а на деле – нет, и всё в том же роде. Юнги от одного сравнения тошнит. Он внезапно тупит, и отвечать уже поздно, поезд ушёл, а Чимин дует на переслащенный чай, думая о своём, и весь далеко: где-то за окном виснет в районе двадцатых этажей, на месте соприкосновения черного, затянутого январём неба и плоских крыш панельных домов. Юнги смотрит в ту же сторону и думает отдалённо, что кашель и насморк – это не так плохо, даже болезнью не назвать.