i'm cold

IAMX – S.H.E.

На улице третий день такой ливень, что ни выйти, а Юнги торчит в студии за синтезатором и монотонно играет на четырёх клавишах, пытаясь воссоздать то, что крутится в голове. Он думает, что, если получится, это будет почти так же прекрасно, как в «Let Me Know», только с более густыми сэмплами барабанов. Он наигрывает в разных вариациях, но три часа уже впустую и сколько еще - неизвестно. Ему скоро сниться будет, как он уже аранжирует эту мелодию, потому что иначе свихнётся, наверно. Капли с мешающей периодичностью бьют по стеклам, намереваясь их выбить к чертовой матери. Юнги не в тему думает, что самоубийцы разбиваются точно так же, если с крыши прыгают или с моста, на крайний случай. А запотевшее из-за перепада температуры окно отчетливо напоминает тот же асфальт или водную гладь, куда ныряют только один раз: на них же тоже остаются следы. В голове ни одной мысли - только навязчивая мелодия обрывками, если не прислушиваться специально: ощущение, будто он слышит ее из-под толстого слоя ваты, словно та приснилась просто трое суток назад и забылась почти уже, но все равно крутится снова и снова оставшимися кусками. Он переходит влево на контроктаву и вновь меняет чередование. Понижает на полутон. Где-то здесь заходит Чимин с культурным стуком в дверь и «Хён, ты очень занят?». - Нет, - Юнги отрывает уставшие глаза от клавиш, с две секунды смотрит на стену, потому что рябит ощутимо, жмурится и трёт глаза, снимая очки (зрение, кажется, падает с просто охренительной скоростью), и смотрит на Чимина. Тот прячется почему-то и смущается, закрываясь от него неловко собственной рукой поперёк груди, и это бессознательное, но смотрит прямо на Юнги, хотя и видно, что очень не хочет отвлекать. Было бы отчего, стороной думает сам Юнги, отталкиваясь ногой от пола, и отъезжает к столу, где еще полкружки остывшего кофе. - Тебе еще много делать? - Чимин смотрит как-то слишком загнанно и с забитой ногами далеко внутрь надеждой, потому что знает - даже если много, тот всё равно скажет, что не очень. А отвлечешь от работы - потом сдохнешь от собственных мук совести. - Нет, - Юнги думает, что сегодня все равно ничего не выйдет, и смысл в просто сидеть отсутствует напрочь. - Я уже всё. - Я тогда подожду, - интонация скачет, и не поймёшь: то ли вопрос, то ли разрешения спрашивает, то ли для справки говорит - просто Чимину почему-то очень-очень неуютно рядом с хёном. - Пара минут. Он собирает вещи, в числе которых наполовину исписанный большой блокнот и механический карандаш, надевает пальто и перекидывает через плечо длинный черный шарф, похожий на какую-то змею. Или шлейф морально-этических проблем, на которые ему, по личному убеждению, все еще искренне плевать. Когда они на улице, у Чимина смешная белая шапка поверх каштановых волос, и выглядит, думает Юнги, как сливки или крем кондитерский на шоколадном торте по случаю Дня рождения кого-нибудь (счастливого). Еще он думает, что пожрать хоть немного всё же стоит. На улице темнота серо-зелёная, будто вся в разводах и в распыленном поверх сигаретном дыме, ливень кончился, оставив после себя огромные лужи, и Чимин ежесекундно разрывается на два лагеря: вроде, и убежать хочется, чтобы не ощущать по-странному душащую его силками ауру Юнги, а вроде и остаться: деструкция же всегда привлекает по-особенному. Улица - одна большая разбитая пепельница, где в мелких осколках горят фонари, а те, об которые порезаться можно, если неосторожно за край схватиться, сами трескаются под ногами плоскими лужами и хоронят пепел редко падающего снега в себе. Чимину, если честно, очень стыдно перед Юнги, что вчера менеджер именно к нему подошёл с вопросом о курении и запахе на кухне ночью, прочитал на память пункт в контракте про запрет на это дело и сказал прекращать. Юнги не курит, и все это прекрасно знают (менеджер - тоже, но думать больше не на кого). Не на кого, действительно, но только потому, что никто не знает, что курит Чимин. Юнги в курсе, и это сильно бьёт по совести, потому что знает и не сдал. Вроде бы и херня несерьёзная (на деле так оно и есть), но Чимин очень не хочет одним разом хоронить безупречную репутацию хорошего мальчика перед любимым хёном. Когда они добираются, наконец, до общежития, у Юнги только два желания: поесть и уснуть на пять часов, чтобы потом снова восстать из мертвых. Чего хочется сильнее - не ясно. Сокджин что-то орёт со стороны дивана про «Я думал, вы уже не вернётесь», говорит, что еда - в холодильнике, и, если хоть кто-нибудь из них не поест, он заставит силой сожрать всё его содержимое, а там с сегодняшнего вечера много появилось, и они оба умрут в муках. Юнги очень не хочет очередного нравоучения о здоровом питании (они гребаные айдолы - какое питание, тем более здоровое, о чем ты, окстись), поэтому слушается и через двадцать минут валится на кровать, вспоминая план на завтрашний день. Он неслышно воет, потому что очень заебался так жить. Но сам выбрал, а значит виноват именно он. Очень не к месту вспоминается про дурацкую мелодию из головы и про то, что он даун, раз не смог понять до сих пор, как ее сыграть. У Юнги шлейф за спиной из морально-этических проблем и бьющее молотком по мозгам осознание, что он на самом деле - полная бездарность на протяжении уже полугода. У Чимина ощущение, что с Юнги что-то не так. Чимин больше всего на свете боится, что его талантливый и всеми любимый хён ненавидит себя.