Fairytale gone bad

Лидия сидит на полу, подобрав под себя колени. Лидия смотрит прямо перед собой. Её черные волосы подрезаны коротко, ежиком топорщатся, обнажая белую кость черепа. Лидия проводит рукой по шерстке, - приятное ощущение, словно кошку гладишь. У Лидии никогда не было кошки. Только мачеха. Но она всяко хуже черной кошки. Принесла им одни несчастья ведь. Лидия сегодня вся в белом. Как и вчера. Как и за день до этого. Как и всегда. Она ненавидит белый цвет, но ничего не может поделать с дурацкими правилами в этом месте. Ей бы чуток красного, цветок в волосы, платье все в кринолинах и рюшах, или того лучше — брызги алого по этой трупно-белой ночной сорочке. Это странное место, безнадежное. Но Лидии здесь спокойно. Здесь мало мыслей, ещё меньше чувств. Здесь она ощущает себя своей — в четырех стенах, спрятанная в чертогах собственного безумия от сумасшествия еще более страшного — мира вокруг. И может, Делия даже права была, когда упекла её в желтый дом. Может, в обитом мягком ей самое место — подальше от нормальных людей, от их оружия, - слов. И Лидия сидит ежедневно, подобрав под себя колени, пялится в пространство, изучает пустоту прямо перед собой. Разучилась говорить совсем, разучилась быть человеком. И эмоций неоткуда взять, пусть даже и странных. Таких странных и диких, что никому и не расскажешь о них. Не поверят, рассмеются в лицо, будут гоготать, как гиены, будут рвать её своими острыми клыками. В душе Лидия все ещё маленькая девочка, недолюбленная, брошенка какая-то, ей хочется верить в сказки с хорошим концом, да только вместо них всегда лишь черный глянец бесконечной дороги в никуда. Даже не плохое завершение этой истории, никакой конец. В межвременье попала девочка. Попалась. И теперь у нее короткие волосы, теперь она вся в белом. Ей срочно нужно отрастить крылья, чтобы не смотреться в этих мягких стенах белой вороной. У Лидии никогда не было друзей. Потому что она всегда была вот такой — странной. Без рода и племени. Без характерных отметин на лице — улыбкой обделил её милосердный господь. Её всегда травили токсичным смехом, ядовитыми змеиными улыбочками, называли по-всякому. Сейчас уже и не упомнишь, что именно так бесило Лидию. Может статься, что и ничего, раз не помнит. Или специально забыла. Потому что больно, как и в первый раз лезвием по тонким запястьям. Зато было ярко, добавило краски в её монотонный, двухцветный мир. Черное и белое — как легко взять и прочертить линию между двумя цветами. Двумя состояниями — рассудком и безумием. Лекарства вычистили в Лидии все. Что было и что будет. Она с трудом держится на поверхности. Забыла многое — своё детство и юность, черные глаза своей матери, её белые ладони с кроваво-алыми ногтями, забыла их старый дом на Манхэттене, свои невообразимые шляпки с вуалью, свои длинные перчатки и вечный Хэллоуин в голове. Ей стало просто неинтересно. Или, быть может, она просто стала взрослой. Вот так. Лидия ложится на бочок. Её колотит крупной дрожью, трясет. Она не спит и не бодрствует. Ей снится серый волк, который все же придет и заберет её. Не зря же она носила красную накидку все время. Сигнал для тореадора, маяк в темноте безумия, сигнал на радио-волне. Лидии снится Би. Она не знает, как его зовут на самом деле. Смутно помнит, что его имя начинается с этой буквы. А вот сосредоточиться и выцепить это знание из глубин дырявой памяти не может. Би... Лидия трет глаза руками. Она плачет. Сама не замечает, как именно это произошло, но крупные слезы катятся из глаз. Остаются солью на потрескавшихся губах и огрубевших пальцах. Она не плакала так давно, словно замерзшая совсем, словно превратилась внезапно из мертвячки в живую. И это даже хорошо. Токсины выходят из её тела вместе со слезами. Лекарства делают её голову легкой, словно воздушный шарик. А слезы делают её грудь тяжелой, будто там застрял навечно тугой комок, а вот теперь он растворяется, выходит наружу. Лидия хватается за голову и кричит. Лежит на боку, покачивается из стороны в сторону и тихонько воет. Ей больно где-то за грудиной. Ей тошно так, что во рту чувствуется привкус желудочного сока. Когда рыдания заканчиваются, слез больше не остается, она просто лежит в тишине и слушает стук своего сердца. Сумасшедшей быть не так уж и легко, как кажется остальным. В её голове нет пустоты, легкости и счастья, как они все думают. Она полна мыслями, образами, фантастическим зверьем, которое не изгонишь. И каждая тварь шепчет ей что-то своё, заунывное, иногда действительно страшное. Когда Лидия была маленькой, она разговаривала с мертвыми птичками. Подходила к ним, гладила по подгнившим перышкам и шептала, что все будет хорошо. Когда у Лидии умерла мать, она стала разговаривать и с ней. Каждую ночь мать садилась на край постели и пела ей, своей маленькой девочке, убаюкивала её, отправляла в ту страну, где нет ни зла, ни добра, ни черного, ни белого. А когда Лидия почти совсем выросла, у неё появился Би. Она плохо помнит, как он выглядел, да это, пожалуй, и неважно. Она всегда знала, что он не из этого мира. И может, он был чуточку ненормальным. Не он, она была ненормальной. Разговаривала с ним так, будто он действительно существовал. Хорошо, что её подлечили. Хорошо, что ей сказали, что так не бывает. И что её болезнь тоже лечится. Лидии только жаль, что мама больше не приходит, больше не гладит её по голове, не снимает жар. И не рассказывает ей, как там, на другой стороне. Лидия пыталась однажды встретиться с ней сама, только шрамы на запястьях и остались. И очень много неживого, кристально-белого вокруг. Би смешил её. Она помнит. Вычистили, причесали на пробор, завязали бантики, заставили улыбаться лишь к месту. Но так крепко сидит эта мысль, что смеяться можно просто так, без причины, когда захочешь, что Лидия помнит. Первую букву его имени. Би задирал её. Травил байки и болтал без умолку. Би заставлял девочку не с той стороны этого мира чувствовать себя живой. Би... Лидия садится, опираясь на локти, встает на негнущихся ногах. Дрожит вся, встряхивается, словно собака, вылезшая из воды. Смотрит вокруг себя, на белое, на мягкое, на неживое. Лидия пробует улыбнуться, растягивает губы туда-сюда. Не получается. Она всхлипывает беззвучно, хватает себя руками за плечи — ей слишком холодно. Лидия любила маленьких мертвых воронят. Прижимала их к своей груди, и танцевала, танцевала, танцевала. Лидия любила мать, её белые руки и тонкие красные губы, её черные глаза в обрамлении пушистых ресниц и её тихий задушенный голос. Лидия не может дышать. Словно кто-то захлопнул мышеловку, оставив её там, на другой стороне. Лидия любила Би. Своего вымышленного друга, придуманного для того, чтобы ей было не так одиноко, чтобы сердце не болело, а улыбка хоть иногда блуждала на губах. А они отняли у неё все — ее птичек, маму и Би тоже отняли. Вычистили, зарубцевали все раны шрамами. Да только под белой соединительной тканью они все ещё болят, саднят с такой страшной силой, что Лидии хочется кричать. У нее совсем не осталось того, что стоит любить. И вот тогда она по-настоящему сошла с ума. Упала в кроличью нору, из которой ей уже не выбраться. Наверное. Как же там? Заклинание. Мантра. То, что она забыла, но то, что ей надо помнить. Где этот бугимен, чудовище, что живет в шкафу? Монстр, который, наконец, заберет её с собой? И Лидия не будет больше жалеть. Она ведь в себе, правда. - Би... - задушенно шепчет она. Жмется к стене, жует кожицу около большого пальца, закрывает глаза. Они должны были быть всегда. Вместе. Потому что другого никого не осталось. Потому что один он понимал её. Принимал её. Со всеми темными углами, закоулками, со всеми за и против тоже. Со всеми кривыми линиями в ней. Он один умел поддержать в ней настоящую надежду, заставить её хотя бы на секунду забыть своё горе. Сказочник чертов. Волшебник из межмирья. Маг в дырявой шляпе. Жучиный принц. - Битлджус, - произносит Лидия по наитию. Это оказывается не так уж и сложно. Только ничего не происходит. В её голове белый шум, словно на мертвой радио-волне. - Битлджус, - упрямо повторяет она все с тем же результатом. Но что-то клокочет в груди, словно пленка, отделяющая настоящую жизнь от нереальной, пузырится, лопается у неё на глазах. И всего лишь миг отделяет её от правды. - Битлджус! - произносит Лидия уверенно. Говорят же, что бог любит троицу. И вот тогда она слышит его смех. Его кровожадное улюлюканье. Его восторг, его бешенство, чувствует всего его. Боится открыть глаза. Боится спугнуть своё безумие, ухмыляется невпопад собственным мыслям. - Ну же, - советует он игриво, заговорщически. Лидия распахивает глаза. Двери её комнаты выворочены. Красное брызгами стекает по стенам. Лидия хлопает в ладошки. Лидия счастлива.