Город, стоящий у солнца

Я возненавидел эту крылатую дрянь. Её высокомерный голос, ехидную улыбку, язвительные речи… То, как играючи она причиняла мне боль и как легко выкинула прочь. Сука! Так бывает порой, когда через пару часов или дней после спора со стыдом и злостью понимаешь, что должен был сказать, ответить, сделать. В такие моменты главное — отпустить прошлое, изгнать его из своей души и памяти, а я застрял в произошедшем тогда. Споря раз за разом с воображаемой крылатой в своей голове я, сам того не замечая, привязывался к ней всё сильнее — сейчас я могу это понять, а тогда, конечно, всё было непонятно и страшно. Особенно — когда она начала мне сниться. Наверное, тогда я впервые попробовал связывать себя. Ощущения, конечно, были далеко не те же, но что я мог тогда себе позволить? Так, чтобы не признаваться даже самому себе в открывшейся слабости и странности этого нового увлечения. Те вещи, которые я случайно «унёс» с собой, спешно покидая дом Кейры, подошли как нельзя кстати. Я стягивал ремнями лодыжки, связывал колени, потом надевал наручники… И просто лежал связанный какое-то время, прокручивая в своём воображении сцены и разговоры, которых не решился бы повторить в реальности. Этого быстро стало недостаточно, и после нескольких проведённых так вечеров, я начал запирать всё, что можно, на замки, разбрасывая ключи по комнате — так, чтобы для своего освобождения мне пришлось поползать связанным по полу, собирая их. После того, как мне пришла в голову нелепая идея усложнить себе задачу, проделав то же самое в полной темноте, и я остался в своей спальне, связанным и нагим, до самого утра, когда я наконец смог их найти, мне стало понятно, что с этим надо что-то делать. Завтра. Ну, самое крайнее — послезавтра. Но дни сменялись днями, в моём магазинчике винтовки сменялись другими винтовками, покупатели — новыми покупателями, а я так и продолжал продалбывать время, занимаясь по вечерам странным. Помощь, если можно так выразиться, подоспела с неожиданной стороны. В один прекрасный день в мою скромную оружейню прибежал запыхавшийся посыльный-безымянный. От Громова. Наш пугливый очкарик, судя по всему, за прошедшее время малость пообвыкся, обустроился, закабанел, обзавёлся своим клубом и теперь-де приглашает старых знакомых в моём лице распить премиального чёрного рому и вспомнить старые-добрые времена. Старые? Вроде, всего-то несколько месяцев прошло… Но отказываться от выпивки и дружеской беседы не входило в число моих привычек. В назначенное время я прихватил пару лучших стволов из последней коллекции в качестве подарков (ещё пару проверенных временем и любимых в кобурах для скрытого ношения — на всякий случай) и отправился по указанному адресу. «Новый клуб» Громова ничуть не выделялся на фоне соседних строений и даже не имел вывески как таковой. Сдержанный юноша в чёрном, сидевший за столом сразу у входа, бегло взглянул в какие-то свои бумаги и без вопросов пропустил меня внутрь. Двери, ещё одни, потом третьи… Проход этот чем-то напоминал шлюзовую камеру, будто хозяин этого места стремился максимально подчеркнуть его закрытость и обособленность от всего окружающего мира. Дальше был небольшой зал со множеством дверей. Опять двери! Громов что — дверной маньяк? Одна из них открылась и в проёме появился хозяин этого «клуба». — Здорово, дружище! Рад тебя видеть! — перемены, произошедшие с нашим осликом Иа, бросались в глаза. Измятый, застиранный и заношенный в хлам костюм сменился шелками и бархатом, вечно согнутая, испуганная спина и голова, вжимающаяся в плечи — гордой, даже, пожалуй, малость высокомерной позой, а из глаз куда-то испарились страх и боль. Теперь передо мной стояли человек, не менее достойный гордого названия «демон», чем я сам. А может быть, и куда больше. Мы обменялись рукопожатиями, и Гром пригласил меня в комнату. Что ж. Теперь и «специфика» его клуба, и причины, по которым так демонстративно подчёркивалась его закрытость от внешнего мира, стали ясны как день. Вся… Мебель? Вся мебель в этом помещении (вероятно, и в остальных тоже) была живой. В роли торшеров и вешалок обнажённые связанные люди. Столик — полированный деревянный круг, покоящийся на спинах сразу нескольких коленопреклонённых фигур. Вместо стульев и кресел — группы скованных вместе безымянных, застывших в причудливых позах. — Так вот какой… Клуб? — Это не бордель, если ты успел предположить подобное. Просто место, где люди могут выпить и отрешиться от своих проблем в приятном антураже, — Гром грузно опустился в одно из кресел, жестом предложив мне второе. Из уст людей, на которых пришёлся его вес, не вырвалось и стона. — Не жалей мебель больше необходимого! Садись, в ногах правды нет, — произнёс мой визави и добавил куда-то в пустоту: — нам вообще принесут сегодня выпить? Я сел. Не могу сказать, что это было неудобно, но меня не покидало беспокойство. — Вот и хорошо, брат. Я не сутенёр, хотя и в этой профессии не вижу ничего постыдного. Просто есть люди, которым нравится выпивать, усевшись задницей на чью-нибудь спину, ставить кружку с горячим кофе кому-нибудь на голову… Невинная, в общем-то привычка. У японцев же есть традиционный способ подачи трапезы на обнажённом юном теле, — Гром улыбнулся, и с фальшивым сожалением продолжил: — но ведь не каждый захочет тратить время на подготовку правильных слуг. Почему бы им тогда не принести свои деньги тому, кто организует всё сам? — Это бесчеловечно! — Почему? Моим работникам не угрожает ни голод, ни холод. Насиловать их тоже никто не собирается… Ты же не станешь насиловать кресло или тумбочку, верно? Вреда им тоже никто никогда не причинит, портить имущество моего — в голосе демона прозвучали властные нотки, — заведения я не позволю. — Боюсь представить, сколько ты платишь этим людям, — попытался пошутить я. — Я уже заплатил. За них, — равнодушно ответил Гром. Открылась дверь и в комнату вошла пара рабов: юноша с несколькими бутылками рома в руках и девушка, державшая перед собой поднос с закусками. — Свободны, — бросил им мой собеседник, и толкнул ко мне бутыль. — Не разучился хлестать ром из горла? — Шутишь? — За Свободу и собственный путь! — предложил тост Громов и горлышки бутылок звякнули друг о друга. Хорошо пошло. — Я тебя, брат, зачем, собственно, пригласил, — прозвучало пару глотков спустя, — Хозяйка сказала, что тебе будет полезно посмотреть на всё это. И подумать, как живут порой люди, у которых никак руки не дойдут взяться за ум. — Это угроза? Найт угрожает мне?! — Это просто добрый совет от старых друзей. — Откуда такие советы? Чем я привлёк внимание её крутейшества? — Не ёрничай, дружище! Разговор серьёзный. Думаю, я не выдам каких-то тайн Хозяйки, если скажу, что за чарочкой-другой мартини или чего-нибудь покрепче её старая подруга со смехом поведала ей душераздирающую историю о самом «святом» демоне за последние лет триста… Я скосил глаза на его кресло, но Гром лишь пожал плечами. — Эти ничего и никому никогда не расскажут. — Не могу не задать вопрос: не приходит ли в голову дражайшей госпоже куратору, что мои сексуальные проблемы — это не её сексуальные проблемы? — Ебёт ли её? — Громов расхохотался. — Именно! — Да, как и всё, происходящее с теми, за кого она отвечает. Мы выпили ещё немного. Молча. Потом ещё немного. — Ты когда-нибудь думал, что происходит здесь с людьми? Почему одни становятся демонами, как моя Хозяйка, а другие — безымянными рабами? — Невидимая рука рынка, — настала моя очередь говорить очевидные вещи, — одни талантливы, другие нет. Талантливые и предприимчивые богатеют, бесталанные вынуждены продавать свой труд за бесценок и непрерывно нищать. — Полная хуйня, прости за грубость! — Да я это ещё в школе учил, — попытался отшутиться я. — Говно ты в школе учил! Shut up! — А не охренел ли ты? — Города позволили мне это. Так вот. Это место, этот город, другие города и Города, этот мир в целом — один большой механизм по исполнению желаний. — Такая себе версия! — Я видел девиц, которые так завидовали мужчинам, что у них отрастал член. Сам собой, безо всякой магии. Это к вопросу о возможном и невозможном. — Не понимаю, к чему ты клонишь, — теперь уж я был абсолютно искренен. — Невозможно так обнищать, чтобы оказаться проданным в рабство! Самый бездарный из поэтов, а мало что по неприбыльности можно сравнить с поэзией, найдёт достаточно читателей, чтобы жить и творить безбедно. Самый хуёвый инженер соберёт диковину, которую кто-нибудь да купит, хотя бы и коллекционер уродливых механизмов. Любой извращенец рано или поздно встретит партнёра по вкусу… — И если человек хочет быть рабом, то обязательно станет рабом и никак иначе? — О нет, не всё так просто, братишка, — в голосе Громова окончательно победили высокомерно-нравоучительные нотки, — рабом он станет, верно. Как я принял служение Госпоже Найт, о чём ни в коей мере не жалею. И мало отличаюсь от большинства свободных, можешь заметить. — Этакий спектакль выходит… — В точку. Но есть люди, их много, чертовски много… Люди, которых характеризует не желание, а скорее напротив. Нежелание. Нежелание хоть что-то в своей жизни самостоятельно решать. — И вот они?.. — И вот они становятся безымянными. Тьма милосердна, она раз за разом посылает такому человеку свои намёки, подарки, предостережения… Но, если ничего не помогает, она в конце концов дарит человеку желаемое. — Звучит мерзко! — Это и есть мерзко. Посмотри на них! — Гром широким жестом обвёл комнату, — вся их жизнь — стоять на коленях, с завязанными глазами, с заткнутыми ушами, с кляпом во рту. Стоять и держать на своей спине столешницу, за которой пьют и играют в карты те, кто даже не считает их за людей. Их кормят. Их лечат. Магия не даёт их путам пережать кровоток или, например, их коленям пострадать слишком уж сильно. Магия не даёт им постареть или умереть. Магия выводит и удаляет отходы их жизнедеятельности, так, чтобы не смущать обедающих посетителей видом процесса, звуками и запахами. Ёбаная вечность на коленях... Хозяйка просила показать тебе это. Судьба тех, кто тягает канаты на кораблях, подметает улицы и чистит сортиры, не менее трагична, но далеко не так поучительна, верно? — Не слишком ли суровое наказание за простую нерешительность? — спросил я в ужасе. Сердце моё исполнилось сострадания к этим несчастным. — Это не наказание, — Гром грустно улыбнулся, — это их желание, исполненное неукоснительно точно. Это то, чего их сердца желали сильнее всего. Нравится? — Нет! Это отвратительно! Это омерзительно! Это бесчеловечно! — Тогда перестань проёбываться, братишка. Я не хочу, чтобы в один прекрасный день мне или кому-то такому, как я, пришлось заниматься твоим воспитанием. Лучше — возьмись, наконец, за ум. Найди цель, ради которой стоит жить, которой посвятил бы себя. Если не сможешь - найди себе хотя бы Госпожу, Хозяйку, Прекрасную Даму, выбери любое название, какое придёт тебе в голову, и посвяти свою жизнь ей. Свободы… В твоём понимании "свободы", разумеется, ты лишишься. Но зато сохранишь свою личность, своё "Я". Меня когда-то спасло именно это. Я равнодушно смотрел в никуда, и слова Громова будто бы проходили сквозь меня. Гадость! Мерзость! Впрочем, я давно уже не возмущался. Просто пытался игнорировать этого морального урода, делая вид, что слушаю. — Можешь обратиться к госпоже куратору, — продолжал распинаться он, — Хозяйку для того и назначили смотреть за нашей группой, чтобы удержать от падения тех, кто пошатнётся. Хотя… Я бы всё-таки посоветовал пойти на поклон к той светлой да крылатой. Попросить прощения, а лучше — вымолить на коленях. Попросить помощи - у их породы не принято отвергать чужие молитвы. Я продолжал молчать. — Что ж, думай! — Гром тяжело поднялся из кресла, его слегка качнуло, — неплохой ром. У тебя открыт приличный счёт, за всё уплачено наперёд. Меню принесут. Пей. Ешь. Думай, «демонёнок»! — с каким-то презрительным полусмешком демон, бывший когда-то очкариком Громовым, вышел из комнаты. Хлопнула дверь. Я бессильно сполз на пол и оказался лицом к лицу с подлокотником моего кресла — молодым и в меру накачанным рабом в глухой маске, закрывавшей лицо. Красивое тело, в общем-то. Куда красивее моего, если подумать. Найдя застёжки, я расстегнул их и сорвал маску. Симпатичное лицо с правильными чертами, узкие губы, острый нос… И глаза, глядящие куда-то сквозь меня, пустые, как у мёртвой рыбы. Меня вырвало.