Мокрые игры

      — Не влезет, — мрачно замечаю, правой ладонью небрежно подпихивая сумку в и так битком набитый багажник, — а если и влезет, то не без потерь для твоих удочек.       Отец вздыхает и наконец перестает терзать несчастную сумку. Отпускает, правый бок, как раз таки не влезший, опасно накреняется. Поспешно убираю ладонь и отскакиваю. Оно мне надо, отшибленная нога накануне долгожданной поездки? Отец раздраженно фыркает, и, подхватив сумку за ручки, с усилием вытаскивает и ставит на асфальт. Задумчиво потирает шею.       — Может, в салон?       — Эй! — тут же возмущенно вскидываюсь, сварливо уперев руки в бока. — Там и так место на две жопы впритык. И то, одной из-за твоего «немного устаревшего, но с огромной скидкой» холодильника будет холодно!       — Ничё, не старики, потерпите, — ухмыляется, и под мои негодующие вопли таки запихивает провиант в салон. Ну, разве не скотина?!       Раздраженно закатываю глаза, и уже открываю рот, чтобы в очередной раз посраться с вредным родителем, как хлопает громко, заставляя нервного меня подскочить с перепугу, дверь.       Оборачиваюсь в прыжке, и краем глаза зацепив знакомую синюю макушку в проеме подъезда, раздраженно чертыхаюсь, переводя дыхание. Как всегда вовремя.       — Чего стоишь? Помоги матери! — прикрикивает отец, сам, однако, не двигаясь с места. Украдкой ехидно ухмыляется и начинает изображать бурную деятельность у распахнутого багажника. Ар-ртист.       Закатываю глаза и поспешно подбегаю к нагруженной по самую макушку матери. И после этого он еще удивляется, откуда во мне столько хитрожопости? Есть в кого, епта.       Аккуратно отбираю тяжелые коробки. Мама благодарно улыбается, и тут же тянется к вышедшему сразу за ней Владу. Тоже, кстати, нагруженному по самое не балуй. Неловко отвожу взгляд.       Простил или… не смог отказать моей милой, но о-очень упертой родительнице? Кстати… папочка!       Тряхнув головой, тяжело переминаюсь с ноги на ногу, преувеличенно уныло вздыхаю:       — Ма-а-а, а мы где поедем? На крыше?       — Не унывай ребенок, — смеется, поудобнее перехватывает какой-то пакет, только что кое-как отобранный у подозрительно тихого друга, — это на дачу. Все равно мимо едем.       — Гадство, — тихо шепчу, и кое-как вывернув шею, дабы ненароком не наебнуться, спешу к машине, круто обогнув мать.       Ну, а что, сколько чухаться можно? А у меня, между прочем, уже в плечах покалывать начинает, и пальцы немеют. Я существо тепличное, к тяжестям жизни не привычное. А так же нервное и злое… у-у-у, поскорей бы уже на озеро.       Ехали, как и предсказывало мое величество — жопа на жопе. Я на коленях Влада, если проще и приличнее.       Было костляво, жестко и страшно неудобно. А еще слегка стыдно и очень неуютно: друг так ничего и не сказал за полчаса поездки. Тихо вздыхаю — еще злится. Все-таки придется извиняться. А так не хочется.       Неосознанно ерзаю, и тут испуганно замираю, услышав над ухом раздраженное шипение. Нервно облизываю губы и тихо, так, чтобы родители не расслышали за громко голосящим радио, бормочу:       — Слушай, Влад…       — Что? — с готовностью перебивает, при этом так, будто давно к этому готовился и ждал. В голосе напускное раздражение.       — Я растерялся, — со вздохом признаю, тупо вперив взгляд куда-то в подголовник переднего сиденья. — Нагрубил. Прости, я совсем так не думаю.       — Ага.       Жду полминуты продолжения, но поняв, что его не будет, возмущенно, неловко согнув ноги, поворачиваюсь боком. Ай!       Твою ж-ж-ж, шипя, потираю ушибленную коленку, зло вскидываю глаза.       — Что «ага»? Что «ага»?! Это единственное, что ты можешь сказать?! — голос от обиды звучит звонко… и да, громко.       — Мальчики, чего там у вас? — выглядывает через пролет между кресел мать.       Успокаивающе скалюсь, предупреждающе вцепившись ногтями в ляжку друга:       — Ничего. Просто ноги затекли.       — Ну ничего, еще минут десять и все, — улыбается в ответ и возвращается на место.       Фыркаю, вновь поворачиваюсь к усмехающемуся (!) другу. Было открываю рот, дабы разразиться очередной гневной тирадой, но оказываюсь неожиданно заткнут ладонью.       — Угомонись, — снисходительно качает головой, — Гуси, а то я не знаю твою реакцию на стресс, не один год-то знакомы.       Сбрасываю руку с лица.       — А чего тогда дулся?       — А я и не дулся. Но проучить тебя надо было, — фыркает, широко улыбается.       А я? А я, кажется, скоро за убийство сяду. Руки… рука поневоле тянется к открытой шее гада, чисто случайно названного моим лучшим другом.       Отбивается, хихикает. Вновь лезу, уже сам улыбаясь. На душе легко, слегка ведет от внезапно навалившихся облегчения и эйфории. Пару минут просто балуемся, приглушенно смеясь.       — Уф, ну что? — кое-как отдышавшись, невнятно спрашивает. — В чмысле* — мир?       — Ага, — выдыхаю, — мир, жвачка, аконит.       — Слушай, давай сразу, ты все еще можешь верить мне как прежде? — внезапно отбросив всякое веселье, серьезно спрашивает Влад.       Замираю, показно задумываюсь, все еще неровно, поверхностно дыша, внутренне хихикая и ехидно потирая лапки.       — Моя сладкая попка сейчас в опасной близости от твоего срамного уда. Глупый вопрос, не находишь?       — А? — пару секунд обалдело хлопает длинными ресницами и заливается диким, громким ржачем.       Сам начинаю давиться смехом, трясясь в такт. Потом вместе же пытаемся вновь отдышаться, улыбаясь в ответ оглядывающимся назад родителям. Ситуация окончательно разряжается, Влад, буквально жопой чувствую, наконец расслабляется.       Бла-агодать.       ***       Было весело. Очень. Но ровно до того момента, как пришло время уезжать. И нет, дело не в комарах и остывающей водичке, а в мокрой заднице и отцовском отказе пускать нас в таком виде в машину. Сошлись на трусах (тоже частично мокрых) и полотенце под Владовой пятой точкой.       Сперва я подумал: «Ерунда ж! Переживу». Но потом понял, как ошибался.       Ощущения оказались слишком… острыми. Я как-то даже и не заметил, как замерз, поэтому обжигающий, мокрый жар чужой кожи оказался, мягко говоря, неожиданностью.       Неожиданностью, остро прострелившей вдоль позвоночника, заставившей вздрогнуть и подскочить, неловко заехав Владу макушкой по подбородку.       Итог?       Влад шипит, тихо матерится, слизывая кровь с разбитых губ. Отец ухмыляется, мать суетится рядом, накидывая на нас все новые да новые тряпки и упрашивая «потерпеть всего часок». Фыркаю, поджимаю губы и, откинувшись спиной на друга, скрещиваю руки на груди, всем своим видом демонстрируя, что у меня все зашибись.       Чего вошкаться, не пора ли уже домой?       Мать окидывает нас последним беспокойным взглядом, вздыхает, и, захлопнув дверь, садится на переднее сиденье. Отец быстро обходит машину, плюхается за руль.       Рычит заведенный мотор, морщусь, при резком старте ударившись левой пяткой обо что-то железное, я. Ндя.       Кожа у Влада кое-где обжигающе горячая, а кое-где и холодная, влажная. Столь резкий контраст заставляет вздрагивать и ежиться от бегущих по телу мурашек. Вскоре внизу становится по-настоящему жарко, и учитывая мои мокрые трусы и так и не высохшую кожу, ощущения эти довольно специфические.       Становится неуютно и немного стыдно.       Вновь ежусь, повыше натягиваю полотенце, скрещиваю руки на груди в попытке сохранить сдуваемое кондиционером тепло. В машине темно, лишь мелькают огоньки приборной панели, родители молчат, прохладно. Музыку хоть бы включили, что ли.       Едва не подскакиваю, почувствовав сомкнувшиеся на талии руки. Немного влажные, обжигающе горячие. С губ невольно срывается шипение, передергивает с головы до пяток, подбрасывает с очередной кочкой. Влад вздрагивает, подтягивает сползшего меня выше, крепче обнимает за талию. Шепчет в ухо, опаляя шею дыханием:       — Замёрз?       Отчего-то подавленно киваю, состояние странное, взбудоражено-забитое. Краснею, сам не зная от чего. Хорошо хоть темень, ни черта не видно. А Влад, будто специально, вжимает меня в себя все сильнее, порой скользит руками по коже, заставляя передергиваться и ежиться от резкого контраста тепла и холода. Между нами мокро и очень горячо, особенно в районе его живота и бедер. Это приятно, в чем-то даже непонятно волнующе. Странное ощущение, хочется побыстрее от него избавиться и в то же время окунуться сильнее, распробовать все оттенки пряно-острого вкуса. Это… смущает, особенно в свете недавнего открытия.       Уже спустя пару минут начинает ерзать, деланно мученически вздыхает и… ведет ладонью под полотенцем по моему бедру, пальцами скользя по внутренней стороне. Передергивает так, что подскакиваю, а приземлившись обратно, широко, ошарашено распахиваю глаза и оборачиваюсь. Эт..это чё было-то?!       Друг усмехается, остановив ладонь недалеко от моего паха.       — Ты в пупырышках.       — Потому что мне холодно, — кое-как совладав с перехваченным горлом, выдыхаю с кривой усмешкой. — Убери лапешку.       Лапешку не убирает, только скалится, насмешливо, провоцирующе. Издевается? Не всерьез же он?       Сам пытаюсь скинуть руку со своего бедра, не дает, пальцами вцепившись в кожу. Морщусь от легкой боли, вновь сердито оборачиваюсь.       — Влад, прекрати, — выдохнув сквозь зубы, почти спокойно прошу.       Вздыхает, таки вынимает ладонь из-под полотенца. Злюсь на глупую выходку, намертво замолкаю, откровенно надувшись. Вновь на пару минут воцаряется спокойствие, порой прерываемое нашим синхронным шипением — нормальная дорога кончилась, начались американские горки. Не сразу, за мотанием-то вправо-влево-вверх-вниз, замечаю… неудобство. Не верю даже, ибо неудобство довольно… специфическое.       Краской заливает, кажется, по уши. И… это чё? Стараюсь отодвинуться, но очередная кочка вновь возвращает на место. Влад вздрагивает, порой приглушенно ахает, сжимая левый кулак на сиденье. Из-за влаги и почти полного отсутствия одежды чувствую его остро, прям почти в буквальном смысле копчиком. Упруго упирается, проезжаясь сквозь материю по голой спине, рождая в животе непонятную дрожь. Внутри сумбур из смущения, неловкости и злости.       Почему он молчит?! Я, конечно, понимаю — парень молодой, горячий… голубой. Но это ж не повод тыкать писькой в лучшего друга?! Вскоре не выдерживаю уже я. Ну да, терпеньем никогда не отличался.       — Прекрати! — шиплю сквозь зубы, ногтями впиваясь в руку, обхватывающую меня под грудью.       Фыркает, коротко хихикает, тихо, не привлекая внимания родителей.       — Как? Подрочить что ли? — горячо шепчет в затылок, опаляя кожу, вновь пуская по телу табун марашек. Откровенно насмешливо и… не капельки не смущенно! С-скотина заднеприводная.       — Ты! — в бессильной злобе сильнее впиваюсь ногтями в его кожу, скриплю зубами и напрягаюсь, выпрямляясь, будто палку проглотил. — Сука!       — Я не сука, — почти обиженно отзывается, хмыкает, свободной рукой вновь ведет ладонью по моему бедру, откровенно оттягивая ногу в сторону. — Я кобель… думаю, ты это чувствуешь.       — Влад! — тихо рявкаю, пытаюсь вновь сдвинуть ноги и не ебануться при этом вбок. — Ты ахуел?       — Неа, — спокойно отзывается, поглаживает кончиками пальцев по ребрам.       — Тогда чё делаешь?       — Ничего, — кристально честно отзывается, носом уткнувшись мне в макушку, горячо выдыхает, обжигая шею, — разве я что-то делаю?       — Вла-ад, — уже безнадежно тяну, почти сдаваясь.       Действительно ведь ничего не делает, так, детский лепет, попытка придержать с неявным сексуальным подтекстом. Но столь острым, что режет, крутит в районе желудка и бедер, вдоль позвоночника, оседая дрожью в конечностях. Уже даже не холодно, уши горят, щеки горят. Жарко.       Я сколько угодно могу быть вредным, но самый упертый здесь он. Немного обидно — такого от друга я не ожидал. От себя, впрочем, тоже. Неловко стараюсь сдвинуть ноги, ненавязчиво пытаясь отпихнуть Владову руку подальше от своего паха.       — Гуси, — выдыхает как-то даже виновато, прекращает поглаживания, просто держит, — я не специально.       — Ага. Руку убери, — уже почти спокойно говорю, усердствуя спихнуть его руку пониже и сдвинуть ноги, едва сдерживая порыв вскочить с твердых колен. Стыдом жжет, хорошо, что ни черта не видно…       Вздыхает, послушно вытаскивает руку, но через верх. И… задевает запястьем МОЙ стояк! Вздрагиваю, остро простреливает вдоль позвоночника и тут же окунает с головой в бесконечный, всепоглощающий стыд. Съеживаюсь, прикрываю лицо ладонями, жмурюсь, холодные кончики пальцев прижимая к горящему лбу. Вздрагиваю с задумчивым хмыком над ухом, как никогда мечтая провалиться сквозь землю. Боги…       — Чья б корова мычала, Густав, — шепчет, ехидно, довольно, начиная мягко поглаживать меня по напряженному прессу.       — Я… — кое-как выдыхаю, до боли прикусив губу. Мысли разбегаются, слова теряются. Благодать, однако.       — Маленький лицемер, — заканчивает за меня, опускает ладонь ниже, оглаживая уже лобок. Вздрагиваю, невольно сжимаю бедра.       — Ты что…? — выдыхаю, кое-как отнимая руки от лица, но не оборачиваясь. Стыдно, мокро, жарко.       Судорожно втягиваю воздух сквозь зубы. Вновь выдыхаю, и жадно вздыхаю, до колики в легких. Жарко, мокро.       — Ты же не будешь потрясать членом перед родителями? Мы в трусах, — шепчет на ухо, порой спускаясь пальцами к основанию члена, — будет заметно. Очень.       Горячее дыхание на секунду отдаляется от шеи. Фыркает, и вновь опустив голову, мягко закусывает кожу. Обжигает мягким касанием языка.       — У нас около двадцати минут, мы выехали в город, ты заметил?       Ага, заметил, конечно! Мне лучший друг почти дрочит в машине моего отца, с самим отцом в этой самой машине и матерью! Блядь, конечно, я заметил!       Я ж не пидарас! С утра, по крайней мере, не был…       Очень-очень стыдно, но хорошо. Запретно, остро, интимно до дрожи. Я ему верю, именно ему, лучший друг, на горшке вместе сидели. В голове не укладывается смена ролей… он же друг? Вместе одноклассницу за косички дергали, вместе первую порнушку у его отца утащили… друг?       Влад сглатывает, начинает медленно тереться членом о мою поясницу, уже уверенней обхватывает за основанием. Горячо, как же горячо, невольно прогибаюсь в спине, сильнее отставляя задницу, по позвоночнику противно скользит сквозняк.       Передергивает, вновь швыряет обратно на грудь друга. Горячо, как же горячо.       Жадно, громко вздыхаю, машинально толкаюсь в руку, перебравшуюся уже на ствол. И тут же испуганно распахиваю как-то незаметно опустившиеся веки, стараясь сквозь мутную пелену разобрать силуэты родителей. Сидят прямо, не оглядываются, негромко переговариваются, почти неслышно сквозь музыку. Хо-орошо. Включили-таки.       И тут же вновь вздрагиваю, когда большой палец, проскользнув вверх, обводит головку, легко толкается ногтем в мокрую дырочку. Рука на груди исчезает, холодит влажную кожу груди все тот же сквозняк, обжигает освобожденный из трусов член поясницу. Горячо, как же горячо…       Выгибаюсь, лихорадочно толкаюсь вперед, чувствуя, как увеличивает темп и спереди и сзади. Как скользит мокрой головкой по копчику и позвонкам, как сжимает в руке, как рвано дышит в ухо. Кусаю губы, щурюсь, почти не видя, но все же отслеживая движения родителей. Страх разоблачения щекочет, добавляет горчинку в острое, пряное блюдо. Как же горячо…       Колет мимолетной болью, бьет по рецепторам языка солью и железом, но это далеко. Не там, где я выгибаюсь, ахаю и жмурюсь, выплескиваясь в горячую руку и чувствуя теплые капли, тут же дорожками потекшие вниз по спине и пояснице.       Нехотя приоткрываю веки, проверяя, как там предки. Ничего, сидят, болтают. Как хорошо, что город ночью у нас довольно темный. Влад длинно выдыхает в ухо, что-то там копошится.       Вздрагиваю с прикосновением к коже влажных, холодных салфеток. Передергиваю плечами, шиплю — неприятно ж! Хмыкает, подтягивает трусы… и свои и неизвестно когда приспущенные мои. Вновь обхватывает под грудью и умиротворенно утыкается лицом мне в волосы.       Хорошо. Тишину нарушать не хочется, хочется растечься счастливой лужицей в руках друга (?). Потом я, конечно, ему дам, но не в жопу, а по морде. Потом — это уже спустя полчаса, если точнее, когда Влад отпросит меня к себе на ночь. И даже почти не покраснею, стоя под перекрестными взглядами родителей.       В конце концов, это ж не приговор? Может, я просто би.       И ничего, что стоять у меня впредь будет только на Влада… ничего мне, а ему пиздюлей за развращение.       Ибо нехуй.