Соврал бы

Луи соврал бы, если бы сказал о том, что не хотел повторения. Соврал бы, что ему не нравилось касаться языком кожи брюнета на шее, оставлять свои собственные отметины на его теле и пальцами сжимать тонкие запястья. Луи бы просто мог сказать, что это ничего не значило на самом деле, и они были укурены, они были слегка опьянены своей удачей. Мог бы сказать, что это больше не повторится, но это было необходимо, как наркотик в его крови. И они бы повторяли, они бы вновь возвращались к исходной точке и оставляли отметины на телах друг друга. Луи бы соврал, что ему не нравилось чувствовать Зейна в себе, не чувствовать его рук, сжимающих задницу, оставляя на ней легкие, совершенно «правильные» шлепки. И он бы не признался, что ему безумно нравился парень по ту сторону экрана. Потому что его больше не было постоянно рядом. Луи бы просто проигнорировал человека, говорящего о том, что у Зейна действительно красивое тело, потому что Лу знал лишь об одном — оно идеально. И он бы хотел вновь все повторить, на самом деле, и уже сорвался было к Зейну, когда в дверь его дома постучали, и он точно знал, что это кто-то из знакомых (охрана бы не пустила чужака). Медленно побрел ко входу и резко дернул дверь, видя по ту сторону Малика, улыбающегося пьяной, развязной улыбкой (как и той ночью), а после он просто преодолел порог и обнял Томмо за шею, притягивая ближе к себе и губами впиваясь в губы Лу, зарываясь пальцами в его длинные (длиннее обычного) волосы и оттягивая нижнюю губу зубами. — З-зейн, — проговорил Лу, отстранившись. — Что ты?.. — Что должен был сделать давно, — отозвался парень и сомнения отпали в секунду: остались только губы и руки, шарящие по спине; остались только частые вздохи и шепот на ухо; остались они вдвоем и дым, словно образовался в их легких из ниоткуда. И он пьян, и он слаб, и он влюблен, кажется. Влюблен в Зейна, который сейчас немного пьян и возбужден, а еще его руки пытались стянуть тонкую ткань спортивных штанов Лу. — Ты же не против, верно? Если бы Лу мог сопротивляться, то он бы, наверное, оттолкнул Малика в сторону и прикусил нижнюю губу, но он ничего из этого не совершил, только сильнее прижался бедрами в бедра Зейна и нетерпеливо потерся об него, вырывая из своего горла полу-стон. — Сделай это для меня, Лу, — прошептал горячо на ухо Малик и прикоснулся к мочке губами, прикрыл глаза и выдохнул горячо в шею, — тебе же нравится подчиняться, да? И это не казалось чем-то неправильным, сумасшедшим. Это было правильным и, наверное, это пугало сильнее. И в ту ночь мир реально замер вокруг, когда они лежали в постели Лу и их руки были переплетены между собой. Зейн проводил пальцами по татуировке Луи на груди, по виеватым буквам, и проговорил тихо, словно боясь его спугнуть. — Может, попробуем быть вместе? — спросил и закрыл глаза. — Это было бы странно, конечно. — Попробуем, — отозвался Лу хрипло, провел пальцами по горлу, чувствуя, как оно першило. — Только не скажем никому, конечно. Не стоит людям знать. — Не стоит. — Солжешь для меня? — Как обычно, — усмехнулся Малик. И Луи солгал бы, если бы его спросили о том, любил ли он Зейна (потому что он не должен говорить правды, он же пообещал). — Кто был с ним ближе всего? — Томлинсон ждал этого вопроса, щелкал пальцами и кусал нижнюю губу, надеясь ответить робко, осторожно, потому что врать он умел лучше всего. И он поднял голову, посмотрел сначала на ведущего, после в зал, направил свой взгляд в камеру. — Возможно, это был я, — тихо отозвался Луи, опустив голову ниже. Ведь Зейн совсем немного ему принадлежал (возможно, он так думал из-за травки и глупого перепихона, который бы ничего не значил, но Зейн принадлежал, как ни крути)