ПРОЛОГ. О МАМИНЫХ КОШКАХ, ПАПИНЫХ ИНОПЛАНЕТЯНАХ, И О ТОМ КАК МЫ УЧИЛИ ДРЕВНЕЕГИПЕТСКИЙ
13 января 2016 г. в 09:26
Я проснулся, когда Ирбис- красный персидский кот, заворочался на подушке и ткнул меня
в нос хвостом. Хвост был мягкий, на самом кончике белый и особенно
пушистый.
Когда персидские коты линяют — это плохо. А если они при этом еще и
любят спать на твоей подушке, это кошмар. Я осторожно взял Ирбиса за
кончик хвоста и сделал вид, что собираюсь дернуть. Кот презрительно
посмотрел на меня медно-красными глазами и отвернулся. Чихать он на меня
хотел. Двенадцатилетние мальчики нигде не считаются священными, а вот коты
— да: в Египте.
— Стас, — тихонько позвал я. — Стас, ты дрыхнешь?
Брат не ответил, лишь сверху доносилось его сонное посапывание. Он
спит надо мной — у нас двухэтажная кровать, и мой одноклассник Валька
Мельник сказал однажды, что это как в тюрьме. Я не нашелся, что ответить,
а Стас сразу поблагодарил Вальку за информацию, потому что мы в тюрьме еще
не бывали. Вышло так, будто Валька сидел в тюрьме. Он обозлился, обругал
за это Стаса и плюнул в него. Но не попал.
— Стас! — позвал я для порядка еще раз, подхватывая Ирбиса под теплое
толстое брюхо, встал и заглянул на его кровать. Разумеется, брат спал,
подушка у него не была усыпана кошачьими волосами, и только в ногах лежал
маленький беспородный котенок, которого мама принесла вчера вечером.
Я положил Ирбиса Стасу под щеку, чтобы коту не было скучно в моей
пустой постели, а беспородного, не имеющего еще клички котенка засунул ему
под одеяло. Котенок начал искать выход из плена, а я побежал умываться.
В коридоре царило легкое утреннее столпотворение. Папа кормил тех
кошек, что уже соизволили проснуться, а мама, стоя перед зеркалом,
торопливо подкрашивала ресницы. Вот интересно: кошки — хобби мамино, а
возиться с ними приходится нам с папой. Но любит она кошек прямо
ненормально. Хотя вообще-то она не сумасшедшая. Просто у нее есть
«пунктики» — так папа говорит.
Однажды кошки начали беситься, чуть ли не по потолку бегать. Потом
оказалось, что кошка по имени Собака котят ждет, а в этом случае остальные
кошки психуют. Завидуют, наверное. Но мама тогда этого не знала и решила
показать их ветеринару. Приходит в ветлечебницу, и говорит:
— Доктор, посмотрите моих кошек.
— А где они? — спрашивает тот.
— Здесь, — отвечает мама, кладет на стол чемоданчик, и открывает его.
А там лежат восемь кошек, по стойке смирно. Лапы связаны и морды
забинтованы — чтобы не орали. Только хвосты — туда-сюда, влево-вправо…
Вся больница бегала посмотреть…
Так вот, вышел я в коридор, а мама, накрашиваясь, увидела меня в
зеркало и сказала:
— Хухер-мухер (Доброе утро (возможно др.-егип.) ), Костя.
— Хухры-мухры, цурюка, (И тебе доброго утра, подружка (возм.
др.-егип.) ) — торопливо пробормотал я.
Мама оторвалась от зеркала, повернулась ко мне и с возмущением
переспросила:
— Цурюка? Зап ардажер, сердев, ынау-мынау! (Подружка?! Я твоя мать,
сын пустынного шакала! (возм. др.-егип.) )
— Эй! — возмутился папа, переставая раскладывать корм по мискам. — Я
тоже немного язык знаю! Это кто же тогда ынау-мынау? Я?
— Ардажер, хухры-мухры, мухры-хухры, — затараторил я. — Зап Сет тага
горк минерап. Зап шердап. Лапсердюк. Ыкувон, генекал ардажер. Ынау-мынау
ардажер ук. Зап ынау-мынау. (Ну, сможете сами перевести? Слабо? Позор…
«Мама, доброе утро два раза подряд. Сет (довольно неприятный
др.-египетский бог) отуманил мой разум во сне. Я
кривоязыкий. Мое уважение огромно. Папа, не ругайся с мамой; пустынным
шакалом мама назвала меня. Я пустынный шакал.»)
— Вот так-то, — миролюбиво сказала мама, переходя на русский. Из-за
легкого узбекского акцента казалось, что она с родного языка перешла на
иностранный. Мама выросла в Ташкенте. Во время землетрясения ее родители
пропали, и она жила в детдоме. Но рассказывать об этом не любит. Зато о
Ташкенте может часами говорить. Если ее послушать, то на свете нет города
красивее и солнечнее. И люди там особенные, и персики там, и вообще… Это
ее пунктик N_2 — после кошек. Нет, N_3, второй — это древнеегипетский.
На самом-то деле никто не знает, как древние египтяне говорили, ведь
их язык сохранился только в древних надписях, и одни специалисты,
например, считают, что пустынный шакал произносится «ынау-мынау», а другие
— «еня-меня». Но если уж маме пришло в голову учить нас
древнеегипетскому… Мы со Стасом сначала бунтовали, но потом передумали;
никто этого языка не знает, и у нас будет свой секретный шифр.
Проскользнув в ванную, я принялся ожесточенно чистить зубы. Хорошо,
что сегодня суббота. Не надо учить уроки, особенно английский. А то у меня
все перепуталось. В среду был пересказ текста, и я два раза «школу» вместо
«скул» назвал «цурах». (Школа (возм. др.-егип.) ) Хорошо еще, что
глуховатая Елена Константиновна, наша учительница, больше внимания
обращает на уверенный тон, чем на то, что говоришь.
Бормоча детскую считалочку: «Каргаз, ушур, нердак тушур» (раз, два,
третий — крокодил), в ванную вошел Стас. На плече у него, вцепившись
когтями в майку и вздыбив шерсть, сидел безымянный котенок. Первым делом
Стас пихнул меня, оттесняя от раковины, и начал намазывать зубную щетку,
не переставая нудить: «Нердак тушур, перум, южур…»
— Будешь пихаться, схлопочешь, каракуц болотный, — предупредил я.
Стасу всего одиннадцать, но все время приходится напоминать ему, кто у нас
старший. — Отпусти котенка, ему же страшно.
— Хухер-мухер, — невинно сказал Стас. — Ничего ему не страшно.
— Он кот или кошка? — поинтересовался я.
Стас скосил глаза на котенка и сказал: — Не знаю. Он еще маленький. И
пушистый. Признаки пола не выражены.
— Это у тебя не выражены, дубина пушистая, — разозлился я. — Его же
назвать как-то надо!
— Назовем Валей, — беззаботно предложил Стас. — Это и мужское имя и
женское.
— А почему именно Валей? — удивился я.
— Мельнику назло. А то плюется, как курдеп (Верблюд (возм.
др.-егип.) ), — буркнул Стас, изучая в зеркало свою белобрысую физиономию.
Он весь в папу, а я как мама — черноволосый и худой.
Я вытерся полотенцем и съязвил:
— Что, усы ищешь?
Стас неожиданно покраснел и зашипел:
— Каваока Сет шенгар! (Рот Сета, вымазанный гнилой едой (возм.
др.-егип.) )
— Окавака Сет шенгар! (Нецензурно) — не остался я в долгу.
Дверь открылась, и вошел папа. Как раз в ту минуту, когда мы
готовились вцепиться друг в друга. Папа снял котенка со стаськиного плеча
и спросил:
— Чего-то не поделили, полиглоты?
— Нет, папа, — дуэтом ответили мы.
— Точно? — усомнился папа. — Не ссорьтесь. Чтобы драться не пришлось.
Держа котенка за шкирку, он вышел. А мы со Стасом понимающе
переглянулись. Если папа начал говорить «с уточнениями» («выключи свет,
чтобы темно стало», «позови Стаса, чтобы пришел»), значит он погружен в
обдумывание…
— Опять инопланетян ищет, — обреченно сказал Стас.
— Точно, — любимым папиным словечком ответил я. — Чтобы жить веселее
было.
Папа у нас тоже не сумасшедший. Честное слово. Он археолог, так же,
как и мама. Просто папа верит в палеоконтакт. Знаете, что это такое? Те,
кто верит в палеоконтакт, думают, что на Землю прилетали инопланетяне.
Только не сейчас, а давным-давно, еще в первобытные времена. И если
покопаться хорошенько в древних развалинах или просто в земле, то можно
найти скелет инопланетянина, его любимый бластер или даже целый
космический корабль. И это вовсе не для того, чтобы прославиться. Просто
папа считает, что когда имеешь перед собой такую трудную задачу, то жить
веселее и интереснее. Я с этим согласен. Жить веселее. Особенно
окружающим. Стас немного помолчал, потом неохотно сказал:
— Ладно, Костя, кеп-хур-ушурбац. (Мир; точнее — «время-между-войнами»
)
— Кеп-хур-ушурбац, — согласился я.
И мы пошли завтракать.
Папа ел молча, о чем-то сосредоточенно размышляя, а мама первая
никогда говорить не начинает. Она у нас сдержанная и невозмутимая. «Так и
должна вести себя женщина Востока, — говорит она, — это традиция». А папа
шутит: «За это я тебя и полюбил». А дело было так. Когда папа учился на
четвертом курсе Ленинградского археологического, а мама — на первом, они
на практике вместе попали на раскопки старинной мечети. И папа там выкопал
инопланетный череп. Нужно было срочно бежать за фотоаппаратом и
фиксирующим раствором, но начался дождь. Папа испугался, что пока он
бегает, череп будет поврежден водой. Тут только он и заметил
первокурсницу, которая молча копалась возле него.
— Вас как звать? — спросил он.
— Галина, — ответила наша будущая мама.
— Вот что, Галя, — сказал он, — идите сюда. Чтобы помочь. Это очень
важно. — Он указал на череп. — Я сейчас вернусь, а вы постойте. Чтобы
сберечь. Вот так, — и он продемонстрировал, встав над черепом на
четвереньки.
Папа все никак не мог найти раствор, а дождь стал сильнее и
превратился в ливень. Только минут через сорок с фотоаппаратом, раствором
и зонтиком папа примчался к своей находке… и был поражен тем, что
увидел: первокурсница Галя, о которой он уже и думать забыл, все так же,
не меняя позы, стояла под проливным дождем.
Но еще больше она поразила его позже, когда в Ленинграде, в
студенческой аудитории он горячо защищал свою версию неземного
происхождения найденного черепа. Студенты и преподаватели спорили до
хрипоты, а потом кто-то спросил молчаливую девушку:
— Галя, а ты на этот счет что думаешь?
— Я думаю, это череп ишака, — ответила мама. — Даже не думаю, а знаю.
Я из Ташкента, я там их и раньше видела.
Папа вскричал:
— Что же вы раньше не сказали?!
А она ответила:
— Вы не спрашивали.
Вот тут он в нее и влюбился. Такая у нас семейная легенда…
Мы молча ели, пихаясь со Стасом под столом, а только что названный
котенок Валька думал, что это мы с ним играем и кусал нас обоих за ноги.
Вдруг папа очнулся и, торопливо дожевывая яичницу, спросил:
— Стасик, ты не знаешь, где у нас зубило?
За инструменты у нас отвечает Стас, но от этого вопроса и он
растерялся. Зубилом мы давно не пользовались.
— На балконе, в ящике с инструментами, — сказал он. И, подумав,
добавил: — Наверное.
— Спасибо, Стас, — очень ласково поблагодарил папа, — я посмотрю.
Нужно зубило, чтобы…
Папа замолчал и стал прихлебывать горячий чай. Мама как ни в чем не
бывало продолжала гладить настоящего египетского моа, улегшегося у нее на
коленях. А мы со Стасом переглянулись. Что-то явно затевалось.
Но до самого вечера все было тихо.
Мама собралась, погудела в прихожей пылесосом и ушла в музей — она
там работает старшим научным сотрудником. Через полчаса, подточив зубило
напильником, пошел на работу и папа. В тот же самый музей, где он, как и
мама, старший научный сотрудник. Только мама специалист по Египту, а папа
— по доисторическим временам и по старинному вооружению, от австралийских
боевых бумерангов до алеутских панцирей из моржовой шкуры.
У меня почему-то были сомнения, на работу ли идет папа: если уж он
снова занялся поисками пришельцев, то на мелочи отвлекаться не станет.
Дождавшись, когда папа кончил пылесоситься и хлопнул дверью, я выскочил в
лоджию. Мы живем совсем рядом с музеем, буквально через улицу, по
диагонали от него. Но папа действительно шел на работу, жизнерадостно
помахивая портфелем. Пользуясь отсутствием прохожих (а откуда им взяться в
полседьмого субботнего утра?), папа временами делал движения, напоминающие
прием каратэ маваша-гири. Получалось у него плохо. Папа теоретик, а не
практик.
Когда за папой захлопнулась музейная дверь, я вернулся на кухню. Стас
развалился на табуретке (как на ней можно развалиться — не знаю, это умеет
только мой брат) и очищал бутерброд с кошачьим волосом от меда. То есть
наоборот, бутерброд с медом от кошачьих волос.
— Как ты думаешь, папа что нашел, бластер или космический корабль? —
задумчиво спросил Стас. Он был еще молод и не утратил оптимизма.
— Городскую канализацию, — грубо ответил я, потому что помнил
прошлогодний папин конфуз, из-за которого во всем квартале не было воды, и
соседи смотрели на нас волками.
— Да-а, — протянул Стас и поскучнел. — Что сегодня делать-то будем?
— Не знаю, — сказал я, пытаясь сообразить, какие вообще бывают на
свете дела.
— Может, пойдем по музею пошляемся, на Неменхотепа посмотрим? —
предложил Стас.
Неменхотеп — это фараон, точнее — мумия фараона, которая лежит
в саркофаге у мамы в египетском зале. И мы иногда ходим поглядеть на него.
Все-таки интересно понимать, что перед тобой не кукла какая-то, а мертвый
человек, который был живым много-много веков назад. У него сморщенное злое
лицо, а на руках — браслеты. Только сегодня поглазеть не получится, и я
объяснил Стасу, почему:
— Мама сказала, что ее зал к ремонту готовится, и Неменхотепа в
запасник унесли. Его к тому же еще и реставрировать будут.
— Как это, интересно, можно человека реставрировать?
— Он не человек, — ответил я, — он экспонат.
Стас удовлетворенно кивнул, откусил кусок бутерброда и стал
разглядывать зулусский ассегай, висящий над кухонным столом. Потом лицо
его оживилось, и он внимательно посмотрел на резное деревянное панно на
противоположной стене. Кухня у нас длинная, и я сразу понял его идею —
потренироваться в метании ассегая. Я торопливо сказал:
— Стас, сегодня же суббота! У Димки отец на дачу уезжает, компьютер
свободный!
Стас перестал жевать, подумал и сказал:
— Ага, свободный. Димка сядет в «Цивилизацию» играть, и — до самого
вечера.
Димка — это наш сосед, он живет над нами, на втором этаже. У его отца
есть старый ай-би-эмовский компьютер.
— А мы прямо сейчас к нему пойдем, — торопливо сказал я, — и сядем
вместе в «Вэрлорд» играть.
Слава Осирису (Осирис — один из самых уважаемых др.-египтянами богов), удалось мне Стаса отвлечь от смертоубийственных планов.
«Вэрлорд» — тоже воинственная штука, но она хоть на экране, и ассегаи над
головой не летают. Мы со Стасом дружно натянули шорты и рубашки, потом
пошли в прихожую, где у нас лежит всегда включенный в сеть пылесос
«Шмель», и почистили друг друга от шерсти. Наглая рыжая кошка по кличке
Собака дождалась отключения пылесоса и бросилась тереться о наши ноги. Но
мы быстро выскочили за дверь.
— Надо еще один «Шмель» купить, — сказал Стас, давя на кнопку
димкиного звонка.
— Точно, — согласился я, — в два раза быстрее будем собираться.
Только как родителей уговорить?
— Ерунда, — отмахнулся Стас, — проводок перережем, они решат, что
пылесос сломался и новый купят. А мы тут же старый починим.
— А если они его уже выкинут?
— Так они же нас выкидывать пошлют, а мы его припрячем.
Заспанный Димка открыл дверь, и мы нырнули навстречу приключениям.
«Вэрлорд» — это такая игра! Такая! Если вы в нее не играли, то и
объяснять бесполезно. А вот если играли, то я вам коротенько расскажу:
борьба шла на Иллурийской карте, против пяти вэрлордов, Димка играл за
зеленых, Стас за красных, а я за оранжевых. У Димки было три помолившихся
визарда, у Стаса четыре дракона, причем два с силой девять, а у меня
только рыцарь, зато с луком Элдроса и малиновой отравой. Все. Кто знает,
тот поймет, почему мы и глазом моргнуть не успели, как оказалось, что день
уже прошел. Да мы, наверное, и как ночь прошла, не заметили бы, если бы не
услышали, как на первом этаже хлопнула наша дверь.
— Папа с мамой вернулись, — сказал Стас, а минуту спустя, когда его
драконы полегли у стен моего города, предложил: — Пойдем домой, есть
хочется.
Если дома кто-то есть, дверь у нас не запирается. Мы вошли молча,
потому что все эмоции израсходовали за игрой. Наши шумели на кухне. Тихо
так шумели, уютно. Родители разговаривали, постукивая посудой, а кошки
нестройно мяукали, требуя ужин.
— Есть хочется, — повторил Стас. Я кивнул. И тут до нас донесся папин
голос:
— И все-таки, Галина, давай поговорим, пока детей нет. Чтобы не
лезли.
Мы со Стасом затаили дыхание.
— Давай, — ответила мама. — Только не говори мне, что нашел
инопланетный корабль.
— Нашел, — убитым голосом отозвался папа. — Ты как узнала, Галь?
— Ты их все время находишь.
Мяуканье прекратилось — мама начала кормить кошек, и в наступившей
тишине особенно отчетливо было слышно, с какой виноватой интонацией папа
рассказывает об очередном космическом корабле.
— Галь, помнишь, как мы с грузчиками вчера глыбу в запасник
перетаскивали? Чтобы ремонту не мешала.
— Помню, конечно, — ответила мама.
— И что ты об этой глыбе знаешь?
— Все знаю. Ее нашли где-то возле сфинкса. По всей поверхности —
иероглифы, но такие стертые, что реставрации не подлежат. Я сама писала
заключение: «Научной ценности не представляет».
— Ага! — внезапно завопил папа. — Не представляет?! А как мы втроем
могли ее передвинуть, ты не подумала? Каменную глыбу размером три на пять
метров!
Мама молчала. Потом неуверенно спросила:
— А вы ее что, втроем перетаскивали?
Папа саркастически рассмеялся.
— Вот так-то! Ближе к народу надо быть!
— К грузчикам ближе? Ну, если ты настаиваешь… — покорно сказала
мама. Мы со Стасом ухмыльнулись.
— Галина! Не остри! Не время. — Папа, похоже, был настроен сурово. —
Я привык к твоему юмору. У меня иммунитет на твои выходки. Я даже не
спорю, когда бедные ребята учат никому не нужный древнеегипетский…
— В жизни пригодится, — отрезала мама.
— Галина! — возмутился папа. — Ты же восточная женщина! Ты не должна
пререкаться с мужем!
— Извини, дорогой, — как ни в чем ни бывало ответила мама. Когда
хочет, она ведет себя как восточная женщина, а когда хочет — как очень
даже европейская. — Так что там с глыбой?
— Я отбил от нее кусок, — твердо сказал папа.
Наступила гробовая тишина. Потом мама сказала:
— Милый, только не волнуйся. Я приклею его на место, никто и не
заметит.
— Не надо, я цемента маленько плеснул и приладил.
— Вандал! — охнула мама. — Ты же не реставратор! Ценна та глыба или
нет, но ей уже пять тысяч лет! — от волнения она заговорила стихами.
— А под тонким слоем камня — отполированный металл, — парировал папа.
Снова стало тихо-тихо. Аж слышно, как кошки чавкают.
Я зажал себе рот руками, чтобы не заорать. Ай да папа! А я не
верил…
— Какой металл? — спросила мама испуганно.
— Неизвестный науке! — провозгласил папа. Правда, через секунду менее
уверенно добавил: - Мне, во всяком случае, неизвестный. Голубовато-серый,
очень твердый. Я зубилом царапал — никаких следов. Галя! Внутри глыбы,
которой пять тысяч лет — пустотелый металлический предмет. Точно! Это
может быть лишь инопланетный космический корабль.
— Что будем делать? — очень тихо и послушно спросила мама.
— Встанем рано, чтобы долго не спать, чтобы не терять время, —
ответил папа. У меня глаза на лоб полезли. Впрочем… Раз уж папа нашел
космический корабль, то вправе на радостях составлять и трехступенчатые
фразы. У каждого лауреата Нобелевской премии должна быть своя маленькая
странность, а то журналистам скучно будет.
— Обколем весь камень с корабля, — продолжал он тем временем. — Люк
поищем, чтобы внутрь забраться, чтобы корабль осмотреть, чтобы первыми все
узнать… Потом позовем журналистов и покажем. А то если коллегам сказать,
полмузея к открытию примажется. И твой начальничек Ленинбаев — в
первую очередь. — Папа скрипнул зубами.
— Он такой же мой, как и твой, — ледяным голосом сказала мама. — И не
цепляйся к нему зря, он человек серьезный…
— Ну конечно, — язвительно согласился папа, — уж он-то космические
корабли не ищет. Чтобы время зря не терять. — И закончил торжествующе: — И
не находит!
Мама что-то примирительно ответила, но что — я не расслышал, потому
что мне в ухо возбужденно зашипел Стас:
— Пошли отсюда, пошли, — и поволок за рукав обратно на площадку.
— Ты что?! — возмутился я уже за дверью.
— Что, что! — передразнил Стас, — слышал же, папа сказал, «чтобы не
лезли». Они без нас туда пойдут!
— А мы попросимся, — неуверенно возразил я.
— Так тебя и взяли! — он презрительно усмехнулся. — Нет уж, если сами
не пойдем, последние корабль увидим. Или вообще не увидим.
И, не советуясь больше со мной, он позвонил в дверь, как будто мы
только что подошли.
Если бы за ужином папа или мама хоть раз заикнулись о корабле, я бы,
наверное, не согласился на авантюру брата. Но как и утром, за столом
царила напряженная тишина, прерываемая только цоканьем когтей Ирбиса,
которые ему лень втягивать в подушечки на лапах.
Стас, не жуя, проглотил свою порцию сосисок с макаронами, залпом
выпил чай и, пнув меня под столом, объявил:
— Мы пошли спать.
— Угу, — подтвердил я, давясь сосиской.
Мама взглянула подозрительно (обычно нас в постель загоняют со
скандалом), но папа обрадованно поддержал;
— Точно, идите спать, чтобы выспаться.
— Мухер-хухер, ардажер,
Вдеп сьер-га сакжер-сакжер.
(Спокойной ночи, мама,
Ночь делает веки тяжелыми.)
— хором продекламировали мы традиционное вечернее прощание, и мама,
успокоившись, ответила как всегда:
— Минерап саг зел азет,
Ытар бас, ук мытар, Сет.
(Спите крепко, но и во сне
Не водите дружбы со слугами Сета.)
Проходя по коридору в нашу комнату, Стас мимоходом выудил из кармана
маминого плаща связку ключей.
Мы разделись, переложили кошек с кровати на коврики, погасили свет и
нырнули под одеяла. За стенкой папа с мамой принялись что-то оживленно
обсуждать.
— Стас, — тихонько сказал я, —, а за ключи нам влетит.
— Не влетит, — уверенно ответил он. — Через час вернемся и на место
положим.
Не нравилась мне его затея, и я, устроившись поудобнее, закрыл глаза.
Я надеялся, что до того, как затихнут родители, мы оба заснем.
Но не тут-то было. Я проснулся от того, что Стас, светя в лицо
фонариком, щекотал меня под мышкой:
— Вставай, каракуц сонливый, пришельцев проспим.
Распахнув окно, я первым спрыгнул на землю, взял у Стаса фонарик и
помог ему спуститься. Перебежав улицу, мы знакомой дорогой добрались до
ворот музея и перелезли через ограду. Звеня связкой, Стас принялся
лихорадочно подбирать ключ к двери.
— Посвети, темно, — шепнул он. Направив луч на замочную скважину, я
понял, что попадать в нее ключами Стасу мешает не столько темнота, сколько
дрожь в руках. Я и сам чувствовал себя соучастником преступления.
Но вот щелкнул замок, дверь скрипнула, и мы, протиснувшись в темное
фойе, на цыпочках побежали под лестницу — к запаснику. Тут проблем не
было, дверь открылась сразу.
Первым, что попало в круг света моего фонарика, было злобное лицо
Неменхотепа. Я вздрогнул, а Стас ухватил меня за руку.
— Ни-никакой он не э-экспонат, сказал он, заикаясь.
Я вытер пот со лба и предложил:
— Может, домой пойдем?
Но Стас уже взял себя в руки.
— Ну уж нет, — решительно ответил он. — Первое слово дороже второго.
— И двинулся мимо Неменхотепа вглубь — к каменной глыбе.
Светя фонариком, мы обследовали ее, и без труда нашли приляпанный
папой осколок. Я легонько ковырнул ногтем, и осколок отпал. Плохой из папы
штукатур.
В неровном отверстии блеснул металл.
— Понял?! — забыв все страхи, вскрикнул Стас так, будто сам сделал и
эту глыбу, и металлический предмет внутри нее. — Я же говорил! — и он
любовно погладил голубовато-матовую поверхность.
И тут в ватной тишине запасника раздался хруст, глыба дрогнула и
раскололась широкой вертикальной щелью. Мы отскочили в сторону, а щель
становилась все шире, и камень, как скорлупа с яйца, осыпался с гладкой
поверхности металлического предмета.
Что-то со стуком выпало из этой щели, но мы, зачарованные, не отрывая
глаз, смотрели на капсулу космического корабля, уже совершенно
очистившегося от каменной скорлупы.
Корабль имел форму приплюснутого шара и стоял перед нами на боку, не
падая потому, что его поддерживала широко открывшаяся крышка люка. А то,
что капсула на боку, я понял, разглядев внутри два пилотских кресла.
Выйдя из оцепенения первым, Стас подскочил к кораблю, уперся в него
руками и крикнул мне:
— Помоги поставить!
Но помогать не пришлось. С диким грохотом капсула рухнула днищем на
пол, и облако музейной пыли заклубилось в свете фонарика.
— Ты что, — закричал я, — сторож проснется!
— Да ладно, — махнул он рукой и полез в корабль.
Я тоже решился подойти к нему, но запнулся и чуть не упал. Посветив
под ноги, я увидел то, что выпало из корабля. Это была металлическая
скульптура спящего сфинкса размером с большую собаку.
— Стас! — позвал я, — посмотри!
Он высунулся и посмотрел на скульптуру без всякого интереса:
— Ты что, сфинксов не видел? Лезь сюда, тут такое! ..
Я тоже забрался в корабль и минут пять мы занимались тем, что нажимая
на разные кнопки и рычажки, играли в полет через Вселенную.
— Навигатор! — кричал Стас. — Приборы отказали! Посмотри в
иллюминаторы, куда летим!
— Есть посмотреть в иллюминаторы! — ответил я, хотя никаких
иллюминаторов в капсуле не было. И тут же решил возмутиться, что Стас без
всякого права узурпировал на корабле неограниченную капитанскую власть. Но
вдруг в углу, у самого входа в запасник, раздался звук, похожий на
сдавленный хрип.
Слегка струхнув, я посветил туда и увидел… Я увидел, как из своего
саркофага медленно поднимается мумия Неменхотепа.
— Стас! — закричал я шепотом, чувствуя, как шевелятся волосы на моей
голове.
— Это нам снится, — спокойно ответил Стас. — Точно-точно. И укусил
себя за запястье. После чего сказал: - Нет, не снится. И заорал: — А-а!
Не сговариваясь, мы ухватились за внутренние рукоятки крышки капсулы
и что есть силы потянули ее вниз. Без особого труда крышка захлопнулась, а
затем раздалось короткое тихое гудение и щелчок. Я сразу понял, что это
сработали автоматические запоры, делающие капсулу герметичной.
С полминуты в наступившей тишине слышался только нестройный стук
наших зубов. Наконец, я, собравшись с духом, спросил:
— Ты что видел?
— Мумию, — ответил Стас и тут же предположил с надеждой: — А может,
показалось?
— Обоим одно и тоже?
— А что, — подбадривая самого себя уверенным голосом, заявил он, —
вот миражи, например, сразу многие видят…
— Может, выйдешь тогда? — коварно предложил я.
— Нет-нет-нет, торопливо ответил Стас и, помолчав, спросил: — А что
же делать?
Я тоже этого не знал. В темной капсуле было не очень-то весело, а
главное — душно. И дышать становилось все труднее. Я понял, что часа через
два мы просто задохнемся.
— Костя, а помнишь, как прошлым летом мы с папой в лесу заблудились?
— Ну? — сказал я, стараясь, чтобы голос не выдал паники, в которую я
впадал.
— Так я тогда два раза покойников видел. Стоят, прямо как живые, руки
тянут…
— Кончай пугать, дурак, и так страшно!
— Да я не пугаю, я наоборот. Подойдем к покойнику, а это — дерево…
Может, нам все-таки померещилось?
— Показалось, — притворно согласился я, понимая, что внутри мы
погибнем точно. — Давай вылазить.
Но сказать это оказалось намного легче, чем сделать: сколько мы ни
давили в крышку, встав ногами на пульт управления, она не подалась ни на
миллиметр.
— Надо какую-то кнопку нажать, — догадался Стас.
— Ты дави на крышку, а я буду нажимать, — сказал я ему, сполз на
сидение и принялся жать на все подряд, подсвечивая себе фонариком. А он
светил уже очень слабо, потому что батарейка была старая.
Ничего не выходило. Я уже чуть было не расплакался от страха и
жалости к себе, когда в правом нижнем углу пульта фонарик высветил из
темноты вкривь и вкось нацарапанную надпись над большой красной кнопкой:
«ВЫХОД». Даже не успев удивиться, я надавил на эту кнопку, и в тот же миг
неимоверная тяжесть вжала меня в спинку, а Стас и вовсе свалился в щель за
креслом.
Пульт вспыхнул десятками разноцветных огоньков и пронзительный визг
резанул по ушам. Я успел увидеть, как прямо передо мной фосфором
высветилось зеленое табло, а на нем быстро менялись красные четырехзначные
числа. Еще я услышал, как Стас за спиной выкрикнул: «Ардажер!»
И я провалился во тьму.