Любимый сэнсэй

       Когда я вбежала в вестибюль больницы, подскочившая с ресепшена медсестра решила, что это мне нужна медицинская помощь — настолько жутко я выглядела со своими побитыми коленями, испачканной одеждой, слипшимися от дождя волосами и серыми разводами туши на лице. Меня и саму чуть удар не хватил при виде своего отражения в зеркале лифта, хоть я немного и привела себя в порядок в такси. «Немного привела в порядок» читайте как «равномерно размазала грязь по лицу». Удивительно, что Итачи при этом умудрялся по-джентельменски делать вид, что у меня просто совсем чуть-чуть потек макияж.        На третьем этаже нас встретила Микото-сан в светло-розовой униформе. Она, как оказалось, работает медсестрой в этой самой больнице, и Итачи вызвонил ее сразу же, как смог выудить из меня информацию, куда увезли маму. В сердцах я бросила шпильку, мол, как много он мне рассказывал о своей семье, и Учиха стойко ее проглотил. То ли решил, что мои претензии не беспочвенны, то ли, что сейчас не лучшее время для конфликтов.        — Куренай-сан только что наложили швы, — с порога сообщила Микото-сан. — Сейчас у нее берут анализы, опрашивают, и…        Мама во время презентации потеряла сознание и при падении сильно ударилась головой — вот, что мне сообщил по телефону Орочимару, — но…        — Швы? — непонимающе пискнула я, ощущая, как к горлу подступает тошнота.        — Она рассекла лоб при падении, — пояснила она и, очевидно, видя мой ужас, спохватилась и быстро замахала руками, — но это ничего, крови было не так много.        Тут мне стало совсем дурно, и я зажала рот рукой. Микото-сан, к счастью, сразу сообразила, в чем дело, и, схватив меня за рукав, бегом увела в сестринскую, где меня уже через две секунды вывернуло в раковину. Вообще-то, я никогда не страдала боязнью крови, тем более описанной на словах. Но, как оказалось, это распространялось на чью угодно кровь, но не мамину. И еще так некстати в голову полезли мысли об отце. Он ведь так и умер — ударился головой и больше не очнулся. Какова была бы ирония, если бы и мамы я лишилась точно так же.        — Прости, солнышко, — теплая рука сочувственно погладила меня по спине. — Не стоило мне так сразу сваливать всё на тебя.        Я выпрямилась, встречаясь взглядом с отражением Микото в зеркале, и попыталась улыбнуться. «Солнышко». Как будто мне снова десять, и я просто пришла в дом Учиха на чай. Кажется, с тех пор она ничуть не изменилась. Только сеточка морщин собралась в уголках по-матерински добрых глаз, что неудивительно — по моим примерным подсчетам ее возраст уже должен подходить к пятидесяти.        — Это вы простите. Мне стоило лучше держать себя в руках.        Микото-сан лишь с улыбкой покачала головой, как бы говоря, что не нужны ей никакие извинения, а затем достала из шкафчика антисептик с ватой и стерильными бинтами и многозначительно кивнула на мои ссадины.        — Думаю, тебе лучше посидеть здесь и привести себя в порядок. Тут есть ширма и сушилка для рук — не бог весть что, но одежду подсушить получится. А как только станет что-то известно, я за тобой зайду.        — Благодарю вас, Микото-сан, — я вежливо поклонилась.        — Что ты, не стоит, — смущенно отмахнулась она. — Я была бы рада сделать для тебя больше. — Удивительно милая женщина. Мне вдруг вспомнились слова Саске о разводе в семействе Учиха, и на душе стало совсем тоскливо.        Как только дверь за ней с хлопком закрылась, я сразу же сняла тяжёлый от воды плащ, отмыла раковину и влажными салфетками, найденными в сумке, стерла остатки туши с лица. Мысли о маме набросились на меня с новой силой, на сей раз отдавшись горьким привкусом вины. Если бы я была хоть чуточку внимательнее… Она ведь уже неделю ходила бледнющая, как смерть, но до чего ж это походило на её привычный недосып. А меня слишком волновали собственные проблемы, чтобы беспокоиться о ней, и теперь я не могла себе этого простить. А если… если она умрет? В глазах и в носу защипало. Картинка перед глазами подернулась дымкой. Нет, соберись. Нечего ее хоронить.        Раздался стук. В сестринскую вошел Итачи.        — Вот, — протянул он мне что-то в шуршащей упаковке. — Нашел автомат в приемном отделении. Подумал, что тебе может пригодиться.        Это оказался небольшой гигиенический набор из маленького тюбика зубной пасты, дешевой зубной щетки, прессованного полотенца и крохотного бруска мыла. Очевидно, автомат поставили для тех, кого спонтанно госпитализировали.        — Спаси-ибо. Я б тебя расцеловала, но лучше сначала воспользуюсь твоим подарком.        Итачи тепло улыбнулся на мою не самую удачную и крайне неловкую шутку, а я спешно отвернулась и, нетерпеливо распечатав упаковку и выудив из нее щетку с пастой, принялась чистить зубы. Выглядела я при этом совсем не изящно, но Учиху, похоже, мой вид и поведение нисколько не смущали. Иначе он бы непременно вышел в коридор, вместо того, чтобы снимать пальто и оставаться стоять неподалеку.        — Мама устроилась сюда месяца три назад, — заговорил он, заставив меня по-дурацки застыть с щеткой во рту, прислушиваясь. — В своё время она получила диплом медсестры, но и недели не проработала. Вышла замуж за отца, а он оказался человеком старой закалки. Считал… да и до сих пор считает, что женщина должна заниматься только домом и детьми. А после развода она полтора года восстанавливала знания и навыки, чтобы сдать экзамен на квалификацию и… вот она здесь.        В сущности, Итачи вообще мало что рассказывал о своей жизни. Иногда делился пространными историями, но из имен в них фигурировали разве что Саске и Шисуи, и то нечасто. Может, он и относился ко мне по-особенному, но доверять не спешил. И даже сейчас я слышала в его голосе сквозящее сомнение. Он по-прежнему мне не верил, но зачем-то пытался себя пересилить. И чувства это вызвало весьма противоречивые. С одной стороны, хорошо, что он осознал, что дальше так продолжаться не может, а с другой обидно, что это больше походит на одолжение, чем на жест доброй воли.        — Вы с Саске можете ей гордиться, — отозвалась я, разделавшись с чисткой зубов, на что Итачи неопределенно кивнул, задумчиво глядя куда-то в сторону.        Повисло неловкое молчание. Мой взгляд упал на бинты, которые приготовила для меня Микото-сан, и я со вздохом унесла их за ширму вместе с плечиками, висевшими на крючке за дверью.        — Я собираюсь сушить одежду, так что…        — Позволишь остаться?        От этого вопроса что-то внутри меня пугливо шевельнулось. Тело ударило в жар, даже несмотря на то, что от мокрой ткани, липнущей к коже, еще минуту назад хотелось ежиться. Для той, кто только недавно прекратил переодеваться перед физрой, прячась от девочек за дверцами шкафчиков, вопрос Итачи совсем не казался безобидным. Даже несмотря на наличие ширмы.        — Эм… да, — пересилив себя, в сомнении отозвалась я. Наверное, странно стесняться сверкнуть нижним бельем перед тем, кто в прошедшей перспективе мог увидеть меня и без него. Умом я это понимала, но в висках набатом стучало беспокойство.        Спрятавшись за ширмой и стянув с себя рубашку и юбку, я повесила их на плечики и стянула гольфы. От падения я пострадала куда больше, чем мне казалось — это были, скорее, гематомы, чем синяки, но боли я не чувствовала. Страх за маму действовал на меня не хуже адреналина.        — Итачи, — и почему голос такой хриплый?        — Да?        Я вытянула из-за ширмы плечики с одеждой.        — Можешь включить сушилку и повесить это поближе?        Я не видела, как он подходит, но слышала, и на каждый его шаг тело отзывалось нарастающим сердцебиением. Его пальцы на мгновение коснулись моих, забирая вешалку, отчего я непроизвольно вздрогнула, разжав руку. Одежда упала на пол. Я пробормотала сбивчивые извинения, думая, как бы ее поднять, не выходя из укрытия, но Итачи сделал это за меня. Послышалось размеренное гудение включенной сушилки.        — Успокойся, — едва слышно зашептала я, усаживаясь на шатающийся холодный табурет. — Успокойся, черт тебя дери, — и, смочив кусочек ваты антисептиком, принялась смывать грязь и кровь с колен, чтобы немного отвлечься. Руки дрожали.        Послышались приближающиеся шаги. Темный силуэт Итачи, просвечивающий через ширму, замер рядом — он подошел почти вплотную.        — Как ты? — тихо спросил он.        А я не имела ни малейшего понятия, что ответить на такой, казалось бы, простой вопрос — как я. Моё собственное состояние волновало меня в последнюю очередь.        — Не знаю, — нехотя выдохнула я. — Мне… страшно? — странно, но произнести эту фразу у меня получилось только с вопросительной интонацией. В горле встал ком. — Но давай не будем об этом. Не хочу снова расклеиться.        Какое-то время мы молчали. Я обнимала себя за плечи, прикусывая щеку изнутри, и в неудовлетворении смотрела на настенные часы — стрелка почти подползла к десяти.        — Почему ты здесь? — наконец спросила я, закусив губу. — Я думала, ты видеть меня больше не захочешь.        Итачи выдержал паузу, словно раздумывая, но после выдохнул:        — Это неправда. Я хотел тебя видеть, даже когда злился, — и сердце от этих слов забилось быстрее. Значит, ему было не всё равно. — А вчера ко мне домой пришел Саске, и… похоже, я должен перед тобой извиниться.        Саске. Стоило бы и самой догадаться с чего такие резкие перемены, но… как много он рассказал?        — Так вы говорили?..        — Впервые так долго за последние два года, — Итачи хмыкнул. — Правда, в конце он всё равно на меня наорал. — Я не сдержала усмешки. Очень на него похоже.        Мне вдруг так захотелось увидеть лицо Итачи, что я осторожно выглянула из-за ширмы. Наши взгляды встретились, и он слабо, немного неловко улыбнулся. Чего ради Саске всё ему выложил? Меня пожалел? Или уцепился за повод поговорить с братом?        — По крайней мере, это прогресс, да? — тихо спросила я, на что получила в ответ неуверенный кивок. Ну, хоть какой-то плюс из всей этой истории с нашим расставанием — у братьев Учиха в отношениях наметилась оттепель. Однако я не могла не заметить — Итачи так и не ответил, почему он здесь, — и потому вернула разговор в прежнее русло: — Знаешь, время позднее. Свой долг ты выполнил — я в надежных и заботливых руках Микото-сан, так что теперь ничего со мной не случится.        Его изящные брови в недоумении взметнулись вверх. Похоже, мое предложение его озадачило.        — Хочешь, чтобы я ушел?        — А ты хочешь остаться?        — Я останусь в любом случае, — ответ Итачи прозвучал настолько решительно, что в груди предательски разлились тепло, нежность и надежда на лучшее. Но ведь я уже решила, что мы ничего не станем возвращать.        Спрятавшись за ширму, я крепко зажмурилась и обхватила себя руками за плечи, до боли вцепившись в них ногтями. Вот он — здесь, рядом, только руку протяни — но мысли в голове без конца напоминали о словах Саске. «Ему будет гораздо легче, если он продолжит на тебя злиться и не будет тосковать о будущем, которое могло бы быть, но так и не случилось».        — Ладно, — резко распахнув глаза, выдохнула я. — Но я тебя об этом не просила.        — Ладно, — тихим эхом отозвался Итачи.        Послышался звук поворачивающейся дверной ручки. Вошла Микото-сан, но об этом я узнала не сразу — она выдержала долгую молчаливую паузу, прежде чем с вопросительной интонацией позвать меня. И только отозвавшись, я поняла причину этой заминки. Что увидела Микото-сан, войдя? Мою одежду на вешалке! А, значит, я сидела в одном помещении с ее сыном голышом, как будто так оно и нужно. Стыд-то какой…        — Тсунаде-сама просила передать, что освободится через пять минут и тогда сможет с тобой переговорить, — в голосе ее, впрочем, не проскользнуло недовольства или смущения. Она тактично сделала вид, что всё в порядке.        После моего «хорошо» Микото-сан вышла, а я, ударив себя ладонью по лбу, попросила Итачи подать мне одежду. Наспех запрыгнув в юбку и застегнув всё еще сыроватую, но теплую от воздуха сушилки рубашку, я вышла из-за ширмы и, сконфуженно глянув в спокойные глаза Итачи, возмутилась:        — Тебя что, совсем не волнует, что твоя мама о нас подумала?        — Не особо. Скорее всего, она решила, что я вошёл сюда без спроса, а ты оказалась слишком смущена и расстроена, чтобы меня выставить. И позже мне определенно попадет за мою невоспитанность и бестактность.        Из груди непроизвольно вырвался смешок:        — Невоспитанный и бестактный Итачи-сан. Это что-то новенькое.        Коридор оказался пуст. Очевидно, легендарная Тсунаде еще не подошла.        И, называя ее легендарной, я вовсе не преувеличиваю. Местные знаменитости — совсем не мой конек, но даже я слышала об этой женщине. Она что-то вроде доктора Хауса местного разлива. За постановкой диагнозов к ней приезжают чуть ли не со всей Японии, и, честно говоря, удивительно, что она до сих пор не перебралась из Какурезато в какой-нибудь миллионник.        — Кстати, Саске уже сказал мне, что ты решила больше не предпринимать попыток со мной помириться.        Боюсь, мне плохо удалось скрыть своё возмущение, обернувшись. Итачи же привычно встретил мой взгляд с завидным хладнокровным самообладанием.        — Да чтоб его… — только и процедила я, сжав кулаки. Конечно, изначально я просила Саске помочь мне выйти на контакт с его братом, но теперь у меня было стойкое ощущение, что он влез, куда не следует. — Не думала, что когда-нибудь скажу это, но твой отото слишком много болтает.        Учиха пожал плечами.        — Он решил, что у меня тоже есть право выбора. И он прав.        — Какое благородство! — безрадостно хмыкнула я и с жаром добавила: — Вот только никакого выбора здесь нет. В лучшем случае нас ждет полгода болезненных, омраченных грядущим расставанием отношений. Не говоря уже о том, что по милости Дейдары ты можешь потерять работу.        — Уже не могу, — его спокойный ответ прозвучал как гром среди ясного неба.        — То есть?        — Я уволился. — Бам! Как обухом по голове.        Часть меня надеялась, что Итачи вот-вот рассмеется, сказав, что это шутка. Наверное, именно поэтому я в полнейшем молчании смотрела на него с округлившимися в неверии глазами, ожидая продолжения.        — Да, согласен, новость немного неожиданная.        — Немного? — хрипло переспросила я.        — Так было нужно, — проговорил Итачи тоном, не терпящим возражений. — Я и раньше подумывал уйти в «Суну» из-за родственных придирок Мадары — меня еще в начале лета пытались переманить, — а слова Саске окончательно убедили, что надо соглашаться.        — Но как же?..        — Теперь моя репутация в безопасности, — с нажимом продолжил он, — и не зависит от тараканов неуравновешенного подростка. Да и ты с моим уходом больше не обязана терпеть его выходки.        Потрясенная, я смотрела в его глаза и всё еще не верила тому, что услышала. Итачи покидает «Акатсуки» из-за… мать его, Дейдары?        — Да он же этого и добивался! — с неприкрытым разочарованием всплеснула руками я.        — Нет, — возразил Итачи. — Он добивался, чтобы ты от него зависела. Это в корне разные вещи. И поверь, нам пойдет только на пользу моё увольнение.        — Нам — это тебе и Дейдаре?        — Нам — это тебе и мне.        — О?        Не знаю, с чего я взяла, что он захочет снова быть вместе? Это же так в его духе — помириться, расстаться с обидами друг на друга, прежде чем разойтись, как в море корабли. И Итачи тысячу раз прав. То, что нам теперь не придется видеться каждый день, определенно к лучшему. С глаз долой — из сердца вон. Так, кажется, говорят?        — Ты… — меж его бровей залегла вертикальная складка, — не рада?        Не сдержавшись, я фыркнула, скрестив на груди руки.        — Ну прости, что не пляшу от мысли, что мы теперь совсем перестанем видеться. Но ты очень хорошо всё продумал.        Уголки губ Итачи дрогнули в непонятной для моего сознания полуулыбке.        — А я ведь совсем не это имел в виду.        Его фраза повисла в воздухе, так и не выйдя на осознание, потому что в коридоре послышался шорох шагов, возвращая меня к куда более важным переживаниям, чем расставание с парнем: мама, больница и Тсунаде-сан с планшетом для бумаг, направляющаяся прямиком в нашу сторону.        — Юхи Изанами? — деловито осведомилась она, остановившись в полутора метрах, на что я вежливо поклонилась, так привычно для себя исправив:        — Хигураши Изанами.        Тсунаде-сан — красивая фигуристая блондинка с моложавым округлым лицом — извинилась, но ее небрежный тон явно дал понять, что ей, в общем-то, всё равно. Хорошо уже то, что она потрудилась выпросить у мамы моё имя, а уж с фамилией разбираться — не её забота. Ей в равной степени могло быть как и тридцать, так и пятьдесят, но что-то мне подсказывало, что второе число окажется куда ближе к истине.        — Ну, что я могу сказать… — протянула она, перелистывая страницы на планшете, и каждая клеточка моего тела захолодела. Теплая ладонь Итачи легла чуть ниже лопаток, давая понять, что он здесь, со мной, и только это прикосновение помогло мне выдохнуть. — Сейчас мы ждем, когда освободится МРТ-аппарат. Обследуем мозг на предмет травм и образований, получим результаты анализов, и тогда уже можно будет сказать что-то более конкретно.        — Образований? — непонимающим эхом переспросила я.        — Опухолей, — буднично пояснила Тсунаде-сан. — Но не стоит переживать заранее. Это стандартная процедура для таких случаев.        Я насилу кивнула, ощущая, как печет беспокойством горло, но не стала уточнять, для каких «таких» случаев. Большие двустворчатые двери в конце коридора распахнулись, и двое медработников выкатили кресло-каталку с худенькой фигуркой в сорочке и с перевязанной головой. Чем ближе они приближались, тем с большей дрожью в теле я узнавала в фигурке маму: мертвенно-бледную, с болезненной синью под глазами, синяками на сгибах локтей от неудачного забора крови и катетером для капельницы на запястье. Я бросилась к ней, хватая за холодную белую ладонь, а она закусила губу и, как напуганный ребенок, громко шмыгнула носом.        — Что тебе сказали? — дрогнувшим голосом спросила она. — Всё плохо? Я умираю?        — Ты с ума сошла, женщина?! Всё с тобой нормально! — кое-как нашла я в себе силы издать смешок, и мамино лицо на глазах просветлело.        — Я так испугалась, — пожаловалась она. — Совершенно не помню, как отключилась и что я при этом делала.        — Это последствия сотрясения, — Тсунаде-сан назвала санитарам номер кабинета, куда везти каталку. — Главное, не волнуйтесь. Ни к чему подвергать организм дополнительному стрессу.        С щемящей тоской в груди я проводила взглядом процессию, увозящую маму на какое-то непонятное мне обследование опухолей, и только когда двери за ней закрылись, у меня подкосились ноги, и я, прислонившись спиной к стене, сползла по ней на пол.        — Эй, — мягко позвал Итачи и, опустившись рядом, притянул меня к себе так, что голова безвольно рухнула ему на плечо. — Всё будет хорошо.        Его губы легко коснулись моего лба, и от этого нежного жеста я только еще больше расклеилась и, издав невнятный скулеж, уткнулась лицом в его рукав.        — Я никогда ее еще такой не видела, — тихо призналась я. — Она всегда была такой… живой.        Итачи мягко поглаживал меня по плечу, шепча что-то успокаивающее, и это работало. Я чувствовала тепло его тела, вдыхала его запах и понемногу приходила в себя. Плевать, сколько это продлится — сейчас он со мной, не позволяет утонуть в болоте мрачных мыслей, и за это я люблю его еще больше.        Люблю. Это слово выделилось из всех остальных яркой вспышкой и ударило куда-то под дых. Это было так неожиданно, что я даже не сразу поняла в чем дело — я впервые признала, что люблю его, ведь после того, во что превратилась моя последняя «любовь», я обещала себе больше не бросаться такими громкими заявлениями. И вот обещание нарушено, но я не чувствую себя виноватой. Всё кажется таким… правильным.        Мы купили кофе и злаковые батончики в автомате и оккупировали подоконник между вторым и третьим этажом. Решили не уходить, пока маме не поставят предварительный диагноз. Итачи рассказывал мне о своей юности, а я с жадностью слушала и задавала вопросы, пользуясь тем, что сейчас он готов был выложить что угодно — лишь бы я не уходила с головой в переживания.        — Итак… Тебе было пятнадцать, и её звали Изуми, — деловито протянула я, стараясь не смотреть в глаза Итачи. — Долго вы провстречались?        — Дай подумать… Семь лет, — едва ли не весь кофе, что я успела набрать в рот, вырвался наружу фонтаном, но Учиха лишь улыбнулся и пожал плечами. — Наши отцы — партнеры по бизнесу, и они недвусмысленно намекали, что неплохо бы нам было в будущем пожениться, так что мы с Изуми держались друг друга.        — А ты… — я в нерешительности прикусила щеку изнутри. — Ты любил ее? — мне показалось диким, что пятнадцатилетним подросткам внушали мысли о браке, но, очевидно, в семьях именитых фамилий всё немного по-другому устроено.        — Она была прекрасной девушкой, — осторожно ответил он. — Тихая, добрая, со всеми вежливая, всегда пекла пироги по воскресеньям… Мы окончили школу, сняли квартирку в Нагано рядом с университетом, планировали пожениться, как только с учебой будет покончено, и вроде всё было хорошо. Я уважал ее, ценил и испытывал благодарную нежность, но… не больше.        — А так бывает? — Итачи склонил голову набок в ожидании пояснений, и отчего-то от его взгляда с легким прищуром я раскраснелась и, пока он этого не заметил, затараторила, активно размахивая надкушенным батончиком: — Неужели полюбить хорошего человека за семь лет — это такая уж непосильная задача? Как же все эти поговорки про «стерпится-слюбится», про браки, основанные на взаимоуважении, и прочее?        Огромный срок в семь лет никак не желал укладываться в голове. Серьезные отношения Итачи уже ходили бы во второй класс младшей школы — немыслимо! И в противовес этому стояли мои жалкие полгода с Деем и неполных два месяца с Учихой, и оба раза это был полный провал.        — Думаю, я не совсем так выразился, — тихо проговорил Итачи, отведя взгляд. — Как человека я, конечно же, любил Изуми, и, думаю, мне бы легко удалось прожить с ней бок о бок хоть до самой старости. Она улыбалась и твердила, что её любви хватит на двоих, но… что бы она там ни говорила, любви ей всё-таки хотелось. Потому я и решил ее отпустить, предложив расстаться.        — А она?        — Заплакала. А потом побросала вещи в чемодан, пожелала счастья и ушла, оставив ключи у зеркала в прихожей.        Итачи замолк, и его тонкие пальцы принялись отстукивать незатейливый ритм по подоконнику. От указательного к среднему, безымянному и мизинцу. Я же изучала его бледный профиль, прижавшись виском к холодному, забрызганному каплями дождя стеклу. Он казался задумчивым и — почему-то — виноватым. Возможно, винил себя за то, что всё так безрадостно закончилось с Изуми. Уж что-что, а что такое вина перед оставленными не-чужими бывшими я прекрасно понимала. Наверное, и меня это чувство покинет ещё не скоро.        — С тобой всё иначе, — выдохнул Итачи и, повернув голову, цепко словил мой взгляд. Я задержала дыхание. — Тебя не хочется отпускать. Даже зная, что через полгода всё закончится и эти отношения ни к чему не приведут, я хочу остаться с тобой.        Ч-чего?        Не веря своим ушам я моргнула раз, другой, а Учиха продолжал на меня смотреть, ожидая хоть какой-нибудь членораздельной реакции.        — Ты же сказал, что нам пойдет на пользу твоё увольнение, потому что так мы больше не будем видеться.        Итачи изящно приподнял бровь, и уголки его губ дрогнули в едва заметной ироничной улыбке:        — Что, правда? Прям так и сказал?        То, как он задал этот вопрос, посеяло во мне зерно сомнения, вынуждая припоминать, в какой именно формулировке Учиха преподнес эту новость. И снова по жилам потекла, согревая обманчивым теплом, надежда, а моя решимость не заваривать эту кашу заново начала медленно, но верно, испаряться.        — Мне… нужно подумать, — выдохнула я и, спрыгнув с подоконника, собрала все фантики, чтобы выкинуть по дороге. На Итачи я старалась при этом не смотреть — знала, что если задержу на нем взгляд еще хотя бы на пять секунд, то брошусь к нему на шею с криком «я подумала, я согласна!».        В коридоре уже успели приглушить свет, погрузив его в электрический полумрак. Я наведалась в сестринскую, где обнаружила задремавшую прямо за столом Микото-сан, и тихо, чтобы не разбудить, вынула из своей сумки телефон. Экран моргнул, показав время — двадцать три сорок пять — и пару оповещений: пропущенный от Асумы и смс с просьбой перезвонить — тоже от него.        Сообщение пришло два часа назад, и он мог уже запросто лечь спать, так что я решила просто отписаться, что всё хорошо, и мама позвонит ему завтра. Пусть позже закостерит меня последними словами, но сейчас во мне не было ни капли моральных сил рассказывать, как обстоят дела на самом деле. Асума бы принялся выспрашивать подробности, которых у меня нет, и тогда…        Поток мыслей прервала трель стационарного телефона. Микото подскочила, резко выхватывая трубку и прикладывая к уху. Почти в то же мгновение она заметила меня и дала мне знак, чтобы я не спешила убегать. Секунд двадцать из динамика звучало неразличимое жужжание, а после Микото вернула трубку на место и встала из-за стола.        — Идём, — с бодрым воодушевлением она подошла ко мне и заботливо, как мама перед школой, поправила воротник моей рубашки. — Отведу тебя к Куренай-сан.        В коридоре нас встретил Итачи. Микото-сан, как мне показалось, удивилась, что он всё ещё здесь, но изумление на ее лице исчезло так же быстро, как и возникло.        — Всё хорошо? — задал Итачи вопрос, который, вообще-то, должна была задать я. Пустая голова.        — Да, — кивнула она, не прекращая идти вперед, и бегло обернулась, чтобы убедиться, что моя эмоционально вымотанная тушка тоже плетется следом. — С обследованиями покончено, диагноз поставлен, Куренай-сан выделили палату, и Тсунаде-сама дала добро на пятиминутный визит для Нами-чан.        Мы дошли до конца коридора, и Микото-сан взмахом руки попросила Итачи остаться по эту сторону двери, а я, проходя мимо, незаметно, всего на мгновение сжала его пальцы в своей ладони. Такими мимолетными касаниями нам часто приходилось довольствоваться летом в стенах школы, но сейчас этим жестом мне хотелось выразить свою признательность. Получилось ли?        — Пять минут, — напомнила Микото, когда мы оказались в длинном тускло освещенном коридоре с палатами больных, а затем, взявшись за ручку палаты с номером триста десять, решительно раскрыла дверь и подтолкнула меня внутрь.        Помещение с бледно-голубыми стенами встретило меня слабым горьковатым запахом и прохладой включенного кондиционера. Полусидя на кушетке, приставленной к окну, мама всматривалась в ночное небо, мурлыча себе под нос незнакомый мне мотив. Как только ее голова повернулась в мою сторону, я застыла, как громом пораженная. Ее лицо блестело от дорожек слез в свете единственной включенной настенной лампы.        — Мне следовало бы отругать тебя за то, что ты не дома в столь поздний час, — произнесла она, растягивая губы в неуверенной улыбке.        — Забавно. Тебе я хотела сказать то же самое.        С ее губ сорвался смешок, но уже через секунду она сдавленно ойкнула, схватившись за голову, и, оправдываясь, зашипела:        — Ох уж это сотрясение. Сказали, так будет почти всю неделю.        — Очень больно? — тихо спросила я, подходя ближе. — Ты плачешь.        — Присядь, — вместо ответа, она подвинулась на кушетке и похлопала по месту рядом с собой. — Скажу кое-что. — Я не очень хотела нарушать стерильность больничного белья своей не самой чистой юбкой, но, тем не менее, аккуратно присела на самый край. Мама взяла моё лицо в свои горячие, немного влажные ладони и, снова улыбнувшись, прошептала: — Скоро ты станешь старшей сестрой.        Смысл этой фразы дошел до меня далеко не сразу. Непонимающе моргая, я как завороженная глядела на такое родное лицо напротив, не вполне понимая, как можно выглядеть такой радостной и при этом реветь в три ручья. И вот, когда мамина новость, наконец, обрела для меня смысл, что-то внутри меня сжалось и взорвалось, разгоняя по телу кровь, выворачивая эмоции наизнанку и накрывая волной эйфории. Я громко всхлипнула и бросилась маме на грудь, обнимая ее так крепко, что, кажется, еще чуть-чуть, и у нее затрещали бы ребра.        Итачи тихо посмеивался, наблюдая за моими нелепыми уличными танцами. Я же в полуприпрыжку исхаживала зигзагами весь тротуар, балансировала на бордюрах и со смехом раскручивалась вокруг столбов. Еще меня веселило, как он, вроде как, держался в стороне, но то и дело подрывался меня ловить, когда ему казалось, что пешеходного экстрима для моей природной грации становится слишком много.        — Сэнсэ-эй! — идя спиной вперед, игриво прищурилась я. — А давайте гулять всю ночь!        Учиха как-то странно усмехнулся и возразил:        — Только не с твоим сырым плащом, юная леди. Еще простыть не хватало.        Я знала, что он откажет. Мы и так шли сейчас пешком, а не вызвали очередное такси, только потому что мой дом находился всего в двадцати минутах ходьбы от больницы. Но это не помешало мне с преувеличенной обидой спрятать руки в карманы и отвернуться.        — Ты такой же зануда, как Яхико. Что не так с вашим поколением?        — Это Яхико-то зануда?        И кто бы мог подумать, что я так скажу про собственного неформального брата, у которого отверстий в теле в несколько раз больше положенного. Но слишком уж он меня замучил опекой за прошедший месяц. У меня от его сообщений с просьбами присылать фото моих пустых контейнеров из школы уже глаз дергается.        Когда мы ступили на вымощенный брусчаткой пешеходный мост, меня словно ледяной водой окатило. Ноги потяжелели и стали ватными, как во сне, и я задержала дыхание. Давненько меня здесь не было. Итачи тоже остановился и, явно вспомнив то же, что и я, осторожно придержал меня за плечо:        — Тебе нехорошо?        Это было то самое место. Моя маленькая веха, разделившая жизнь на «до» и «после». Помнится, Учиха, завидев меня, болтающуюся по ту сторону ограды, решил, что мне башню сорвало и я собираюсь прыгать. Даже сейчас, оглядываясь на тот день, я не могу с уверенностью сказать, что он так уж ошибался. Я и мой нервный срыв балансировали на грани, и страшно подумать, что бы было, если бы тогда Итачи не проходил мимо.        — Немного.        Шаг, второй… Стук ботильонов по брусчатке вселил в меня немного уверенности. Я подошла к ограде, коснулась пальцами холодного металла и прошла вперед, глядя, как внизу плещутся блики от горящих в ночи фонарей. Остановившись на середине моста, я обернулась и встретилась с внимательным и немного настороженным взглядом Итачи. И вместе с тем в его глазах теплилась затаенная нежность. Я и раньше ее замечала, но только сейчас поняла насколько она настоящая.        И ради этого настоящего определенно стоит отпустить прошлое. Пора ставить новую веху. Пора пропитать этот мост другими воспоминаниями.        В пять бегущих шагов я преодолела расстояние между нами. Схватив Итачи за воротник, я привстала на цыпочки и, не давая себе ни секунды на раздумья, накрыла его губы своими. Поначалу он, кажется, опешил от моего напора, но уже в следующее мгновение сильные руки властно прижали меня к его телу, а мой настойчивый поцелуй стремительно перерос в его страстный. А потом еще в один. И еще. И еще. И еще…       У меня едва не заканчивался в легких кислород оттого, что я делала слишком короткие вдохи, но я не смела прекращать целовать его. Как будто стоит мне хоть на миг остановиться, и Итачи исчезнет, как утренний сон. Низ живота отзывался на блуждающие под плащом руки жаром и странной щекоткой, поднимающейся к груди, где так неустанно и громко, отдаваясь в ушах, бухало сердце.        — Я так скучал, — прошептал Итачи, чуть отстраняясь и заглядывая мне в глаза.       Его ладони легли мне на шею, а большие пальцы ласково очертили линию подбородка. Я же счастливо улыбнулась, чувствуя, как горят от поцелуев губы, краснеют щеки и не желает восстанавливаться дыхание.        Когда мои пальцы легко коснулись его щеки, он вдруг вздрогнул, перехватывая мою ладонь, и отстранился. Не успела в моей голове промелькнуть мысль, что я сделала что-то не так, как Итачи нахмурился и, не выпуская моей руки, потащил за собой:        — У тебя руки ледяные, а ты молчишь!        — У меня рот был занят, если ты не заметил, — резонно заметила я и от того, как пошло это прозвучало, глупо захихикала.        Итачи же вдруг встал, как вкопанный, и отчего мне чудом удалось по инерции не впечататься ему в спину. Он повернулся, внимательно глядя мне в глаза, а затем, помедлив, произнес:        — Если я приглашу тебя к себе домой погреться, ты сочтешь, что я предлагаю что-то неприличное?        Сердце плевать хотело на анатомию. Оно сразу же упало от этого вопроса куда-то в желудок. Я же, промолчав с полминуты, смущенно почесала нос и улыбнулась:        — А ты предлагаешь?        Итачи моргнул.        — Возможно. Но мы можем и просто пить чай до рассвета.       От этого «возможно» моё лицо пошло крупными красными пятнами, и я бегло облизнула пересохшие губы.        — А с моей стороны будет очень неприлично, если я приму твоё неприличное предложение?