За семью печатями

      Холод на улице царил поистине собачий, такой, когда и носа из дома показывать не хотелось.       Один за другим зарядили сильные дожди.       Благо, что в расписание возникло окно, и покидать дом не требовалось. Весь день можно было посвятить приятным хлопотам, не отвлекаясь на общение с посторонними, не слишком интересными людьми, настойчиво добивавшимися встречи.       Время от времени оживал автоответчик, советовавший оставить сообщение после звукового сигнала. Большинство посланий начиналось словами: «Мистер Меррит, я представляю издание...».       Дальше можно было не слушать, потому что все они и заканчивались одинаково – предложением о встрече. Желания общаться с журналистами за время пребывания в Нью-Йорке у него так и не возникло. Тех встреч, что состоялись, хватило за глаза.       Он пробыл здесь всего пару недель, но уже успел смертельно устать от пристального внимания, направленного в его сторону. Почему-то каждый второй представитель пишущей братии, имеющий отношение к глянцевой журналистике, считал своим долгом предложить кофе и приятную, по их мнению, компанию.       Разумеется, кофе лишь служил предлогом. Все жаждали разговора.       Реджинальд с улыбкой принимал у журналистов визитные карточки, послушно кивал и благополучно забывал об обещании позвонить. Визитки перекочёвывали в руки ассистентки, если Реджинальд находился в хорошем настроении. В противном случае, сразу же летели в мусорный бак и оставались лежать там невостребованными.       За это время об интервью просили десятка два изданий, не меньше. Единственным исключением из правил, которому Реджинальд был вынужден ответить согласием, стало американское издание «Vogue». Все остальные соискатели плавали за бортом.       В процессе проведения переговоров представители издания настаивали на встрече в квартире Реджинальда, заверяя, что такой подход расположит большее количество потенциальных потребителей продукции, продемонстрировав, что человек, ставший героем номера, открыт для общения и деловых предложений – «свой» по всем параметрам. Почему-то они решили навязать ему собственное мнение в деле создания наиболее выигрышного имиджа, чем повеселили изрядно, породив, правда, и некую толику раздражения. Впрочем, Реджинальд удержал себя в рамках приличия, не нагрубив, но ответив предельно вежливым отказом. Он выдвинул встречные условия, заявив со знанием дела, что в противном случае никакого интервью не состоится, а время, отведённое на достижение соглашений, окажется потраченным впустую.       Он не был уверен, что своими поступками не подрывает авторитет семьи, но собственное спокойствие ценилось выше, нежели порция дешёвого пиара. Не такого уж дешёвого, если разобраться в сложившейся ситуации, но тем не менее. Пара блестящих страниц по стоимости не была равнозначна нарушению личной зоны. Пускать туда посторонних Реджинальд не планировал, тщательно оберегая свою жизнь от вмешательства праздных зевак и прочих любопытствующих.       Когда соглашение было достигнуто, стороны договорились пересечься на нейтральной территории, проведя в один день и съёмку, и интервью. Растягивать процесс на длительное время Реджинальд не собирался. Ему хотелось поскорее отделаться от не самых приятных обязанностей и сосредоточиться на том, что его действительно интересовало и делалось в интересах бренда.       Обязанности по подбору одежды для съёмок легли на плечи стилиста издания. Желая убедиться в профессионализме представительницы журнала, Реджинальд вынужден был провести вместе с ней почти весь день, разъезжая по магазинам и выбирая то, что находил наиболее уместным. Дикие расцветки, сумасшедшие фасоны, подчёркнутый унисекс были им моментально и без напрасного сожаления забракованы и отвергнуты. Хотя, на первых порах девушка старалась отстаивать своё мнение и что-то, выдержанное в этом стиле, периодически подсовывала.       Получая в руки очередную вешалку, Реджинальд, большую часть времени витавший в облаках, выпадал из состояния равнодушия, внимательно рассматривал очередное порождение модного дома, состригающего с потребителей деньги не столько за качество, сколько за использование максимально раскрученного бренда, и спорил.       – Вы действительно считаете, что мне это будет к лицу? – спрашивал чуточку насмешливо, завершая свою речь, наполненную множеством аргументов, выступающих против такого одеяния.       Девушка-стилист сразу замолкала, тушевалась и бормотала неуверенно что-то вроде: «Нет, конечно, нет».       Реджинальд согласно кивал и вновь погружался в мир электронных посланий. Отчитывался перед отчимом о проделанной работе. Переписывался с ассистенткой относительно предстоящих встреч, и ещё с десятком важных и нужных людей, куда более интересных, нежели работница глянца.       Реджинальд подозревал, что желание журналистов сгладить границы пола, а то и вовсе их уничтожить, были продиктованы всё тем же, агонизирующим, но до сих пор не умершим интересом к моделям-мальчикам, схожим внешне с девочками.       Вполне возможно, что до личной встречи работники издания ориентировались на его прошлые снимки, просочившиеся в сеть и пару-тройку изданий. Там он представал в ином виде и, хотя с девушками ничего общего во внешности не имел, вполне мог похвастать длинными волосами.       Именно за эту деталь в облике героя дня зацепились журналисты, продумывая концепцию подачи материала и его оформления. Схватились за неё, решили претворить в жизнь и обломались, поскольку не предполагали, что Реджинальд решит сменить имидж. Их чаяниям не суждено было исполниться – за несколько дней до вылета мешающие пряди пали в неравной борьбе с ножницами сотрудников салона. Реджинальд постригся, не испытав по этому поводу особого сожаления.       Данный жест стал чем-то вроде очередного шага на пути к кардинальным переменам. Новая стрижка, новая должность, новое местожительство.       Классика начала жизни с чистого листа.       Реджинальд обычно не придавал значения таким мелочам, считая их данью суевериям, но в этот раз ему захотелось измениться, привнести в жизнь и облик что-то новое, более соответствующее внутреннему настрою.       Он старался стать другим человеком во всём, без исключения.       Подготовка к интервью продвигалась стремительно, что не могло не радовать.       Помещение для съёмок удалось найти достаточно быстро, и в этом снова была заслуга Шинейд.       Залы, в которых Реджинальду довелось позировать, напоминали ему аквариум. Высокие стеклянные стены, минимум мебели при максимуме свободного пространства. Единственное, чего действительно набралось приличное количество, так это папок с самым разнообразным наполнением.       Содержимое части из них предписывалось продемонстрировать журналистам, часть так и осталась для них тайной. Реджинальд допускал, что они вообще могли быть заполненными чистыми листами, просто создавали иллюзию невероятной работоспособности и творческих порывов, бьющих через край.       В ходе подготовки к съёмкам Реджинальда уведомили о том, что непосредственно в само издание ставить материал не планировалось, хотя до того момента убеждали в обратном. Представитель издания сообщил, что это интервью собираются вывесить на официальном сайте, предварительно, разумеется, согласовав с героем статьи все тонкости.       Подобная халатность могла послужить неплохим поводом для отказа от беседы, но Реджинальд махнул рукой и всё-таки выкроил время для встречи гостей, пообещав себе, что это будет первое и последнее его общение с журналистами, потому-то теперь игнорировал их с поразительным постоянством.       Пару дней назад, спустя неделю после интервью, Реджинальд получил предварительный макет, просмотрел приложенные фотографии. В целом, одобрил, пусть и не обошлось без шероховатостей в реализации пары-тройки оговоренных пунктов.       В целом, проделанной работой он остался доволен, а подготовка журналистки, пришедшей, чтобы взять интервью, его искренне порадовала. Общение получилось непринуждённым – прошло невероятно легко, словно он всю жизнь только и делал, что отвечал на вопросы сотрудников издания, параллельно занимаясь самолюбованием.       Реджинальд сам удивился подобным метаморфозам, поскольку никогда не замечал за собой такого качества характера. Более того, никогда не был человеком открытым, и стремление завязать с ним непринужденную беседу в повседневной жизни редко находило радушный отклик.       Сотрудники журнала создавали образ очередного богемного персонажа, а Реджинальд им подыграл, воспользовавшись подвернувшимся случаем. Какая разница, что они там напишут? Он вообще сомневался, что кто-то всерьёз воспринимает такие издания, и уж тем более – следует советам, в них расписанных. Разве что в очереди к стоматологу листает от безысходности, за неимением альтернативных занятий.       В целом, оформление подобрали со вкусом. Фотографии, сопровождающие материал, были выдержаны в монохромной гамме, словно старались сыграть на контрасте с работами самого Реджинальда.       В материале упоминались этапы большого пути, но большого внимания им не уделялось – буквально несколько строк о каждом из них. В телеграфном стиле, как соизволила пояснить позднее журналистка.       Небольшими штрихами, неяркими набросками создавалось общее впечатление, портрет героя дня, в котором поклонникам марки предлагалось увидеть не только профессионала своего дела, но и интересную личность.       Первые несколько фотографий запечатлели эскизы прошлых коллекций, разложенные на столешнице в сопровождении изделий, по ним изготовленных, интерьеры павильона, в котором развернулась съёмка, и... стаканы с кофе. Зачем совать в кадр последнее было не очень понятно, но протеста не вызвало.       Реджинальд не пытался лезть из кожи вон, подавая всё, как есть, не прописывая себе с нуля новую биографию, наполненную миллионом невероятных подробностей.       – На самом деле, я очень скучен в быту. Никаких бешеных выходок и диких скандалов. Образец типичного домоседа. Хотя... Вообще-то я люблю путешествовать, это здорово – иметь возможность посетить страны, которые тебе интересны, и основательно их изучить. Найти что-то своё, вызывающее в дальнейшем тёплые воспоминания и приятные ассоциации.       Реджинальд неторопливо рассказывал о жизни в Великобритании. Той, что была до переезда. О нескольких месяцах в странах Скандинавии, а также о периоде жизни во Франции и Италии.       Его путешествия являлись не столько прихотью скучающего наследника бренда, умноженной на желание тратить семейное состояние, сколько стремлением увидеть мир и прочувствовать чужую культуру. Он многому учился, многое постигал, старался совершенствовать работу с красками – везде имелись свои особенности, находившие отражение, как в изобразительном искусстве, так и в ювелирном.       Из всех стран Реджинальду, пожалуй, больше остальных нравилась Англия. Он считал себя немного консерватором, потому, привыкнув к одному укладу жизни, с небольшими заминками перестраивался на иной ритм. Сейчас ему именно это и предстояло сделать.       Журналистка спрашивала, бывал ли он прежде в Соединённых Штатах.       Реджинальд рассказывал о детстве, проведённом здесь. Да, несомненно, бывал. Даже жил здесь до двенадцати лет. А потом они вместе с матерью отправились на поиски лучшей жизни в другую страну. Мать вышла замуж, повторный брак оказался на редкость счастливым. Её ребёнка потенциальный супруг принял, как своего собственного, с этим проблем никогда не возникало.       Журналистка задавала вопросы об отчиме.       Реджинальд улыбался, отзываясь об этом человеке исключительно с теплотой, как в плане межличностных отношений, так и во всём, что было связано с профессиональной деятельностью.       Журналистка отмечала, что стать креативным директором знаменитой компании по производству ювелирных украшений в столь раннем возрасте – большая удача.       Реджинальд с ней соглашался, не забывая подчёркивать, что в своё время старался убежать от судьбы и отправился на курсы скульпторов, собираясь развивать таланты в этом направлении. Но все было предрешено заранее. Нет-нет, на него никто не давил, не заставлял отказываться от собственных увлечений. Напротив, позволили делать всё, что на ум придёт. Пробовать себя в самых разнообразных направлениях творчества, коих набралось за годы экспериментов немало.       Реджинальд пытался найти призвание в археологии, принимал участие в исследовательских экспедициях. Старался приручить перо, но журналистика оказалась не столь увлекательной, как виделась изначально, а на написание романов не хватало терпения, да и промежуточные результаты не приносили радости, порождая лишь раздражение несовершенством. Он начинал работать с живописью. Что-то удавалось, несомненно, но далеко не всё. Потому эти занятия не приносили ему чувства глубокого удовлетворения, в то время как работа с камнями и металлами помогала воплощать мечты в жизнь. Здесь тесно переплелись между собой живопись, скульптура и археологические познания, коих Реджинальд получил немало. Тенденция прослеживать эволюцию украшений и их историю, очень помогала в работе. Брать лучшее у прошлых веков, соединять с новейшими технологиями и создавать шедевры на самом деле достойные тех восторгов, что получают.       В двадцать шесть лет Реджинальд Меррит занял место креативного директора в компании «Merrit & Co».       Нельзя сказать, что его назначение стало громом среди ясного неба, непредсказуемым решением, о котором до сих пор не утихали споры.       До вступления в эту должность, Реджинальд успел поработать в компании отчима. Занимался преимущественно линейками молодёжных украшений, теперь под его началом оказались практически все направления. Тин-мода плюс та, что рассчитана на людей среднего возраста.       Во время интервью проволочек в общении не возникало. Одна тема плавно перетекала в другую, а о неловких паузах речи не заходило ни разу. Шпаргалка, приготовленная заранее, так и осталась невостребованной.       Реджинальд рассуждал об эклектике, о вкусах потребителей, о моде, как явлении, и трендах.       Говорил, что для него украшения – это искусство вне времени. Являясь частью моды, оно, тем не менее, кардинально отличается от остальных её составляющих. Украшения – это не кратковременное увлечение, это стиль жизни. Вечный роман с камнями, восторг бликами на их гранях, любовь с первого взгляда и на всю жизнь.       Журналистка внимательно рассматривала его ладони, оценивала. Реджинальд это заметил, но до тех пор, пока вопрос задан не был, ничего не говорил и сам не пытался узнать причину столь пристального изучения.       В конце концов, журналистка сказала, что у него очень красивые руки. Поинтересовалась, носит ли он сам украшения, созданием которых занимался.       Реджинальд скользнул взглядом по своим ладоням, рассматривая. До тех пор, пока ему не сделали комплимент, особого значения внешнему виду рук он не придавал. Наверное, они и, правда, были красивыми. Шинейд, когда он, спустя время, обратился к ней с этим вопросом, подтвердила.       Но тогда разговор перешёл на обсуждение коллекций. Тут открывалась полная свобода действий – о работе Реджинальд мог говорить часами, ведь она действительно была его страстью. Конечно, мужских украшений он создавал не так уж много, хотя, несомненно, линейка, ориентированная на сильную половину человечества, существовала. Не без этого. Просто здесь всё было куда лаконичнее и строже – больше классики, нежели импровизации.       Размах для творчества меньших масштабов.       Реджинальду нравилось работать абсолютно со всеми коллекциями, но, разрабатывая украшения для прекрасных дам, он проявлял больше изобретательности – представительницы слабого пола с радостью примеряли всё новое, мужчины были консерваторами и стремились идти по проверенному пути.       Реджинальд говорил, что любит больше работать над созданием коллекций, продумывать концепцию и наблюдать, как она становится реальностью, нежели служить живой рекламой своей продукции. Кольца он не носил, если и надевал что-то из собственных творений, то чаще всего выбор падал на браслеты. Иногда примерял запонки. Но для демонстрации лучше подходят профессионалы, а не любители.       Стоило только замолчать, как журналистка вновь нашла несколько тем для продолжения общения.       Они перебросились парой фраз о планах на будущее и грядущую рекламную кампанию. Немного поговорили о талисманах. Реджинальд ответил, что такого, увы, не имеет.       Журналистка попросила рассказать о любимых камнях.       Реджинальд задумался. Выбрать что-то одно было довольно сложной задачей. В каждом из камней он находил нечто интересное для себя, отмечал не столько способы огранки и вес, но и те особенности, которыми наделял привычные камни народ. Размышлял он вслух, позволив девушке насладиться его познаниями в этой области. Говорил с увлечением и искренним восторгом, будто описывал не бездушные вещи, а своих давних знакомых, о каждом из которых можно поведать миллион самых разнообразных историй.       Расстались обе стороны довольные друг другом, а через несколько дней в почте появилось послание от той самой журналистки. После одобрения материал оказался на сайте издания.       Статья носила довольно примитивное название, прочитав которое, Реджинальд поморщился, но как-то комментировать решение работников СМИ не стал. Его ведь действительно считали принцем Вэст-Энда, волей судьбы заброшенным в относительно новую для него страну.       Несмотря на то, что почти половина его жизни прошла здесь, Реджинальд уже не считал себя американцем, полностью сроднившись с британским образом жизни, чувствуя себя частью того общества. Здесь всё казалось новым и непривычным, а ритм жизни поражал суетой. Здесь не шло речи о неторопливости и размеренности. Все куда-то спешили, совершали миллионы дел в час и старательно втягивали в это окружающих людей. Реджинальд хотел соответствовать, но пока получалось с переменным успехом.       Стараниями Шинейд всё было не так уж плачевно, и Реджинальд признавал, что без верной помощницы он бы явно не справился.       Она встретила его в аэропорту две недели назад и сразу же начала вводить в курс дел, уделив вопросам о самочувствии и перелёте не больше пары минут. В какой-то степени, Реджинальд был ей за это благодарен. Он не был готов признаваться перед лицом постороннего человека в собственных слабостях и страхах, а перелёты относились к категории наиболее жутких кошмаров его жизни.       С момента событий, перевернувших жизнь Реджинальда с ног на голову, прошло немалое количество времени, однако он до сих пор не сумел окончательно избавиться от воспоминаний. Ощущения, зародившиеся во время ожидания в аэропорту, продолжали напоминать о своём существовании.       Стоя там, он отсчитывал не то, что минуты, а даже секунды, оставшиеся до вылета, чтобы потом мысленно сбросить счётчик и начать заново.       Впереди его ожидало самое ужасное испытание, какое только можно придумать. Восемь часов и семнадцать минут – он засекал в процессе – дикого напряжения, дрожи в руках и сердца, прыгающего в горле. Время кошмаров наяву.       Он мог немного отсрочить казнь, выбрав перелёты с пересадками, способных подарить несколько часов свободы, глоток свежего воздуха, попытку привести в норму дыхание и посодействовать медленному отступлению страхов в темноту.       Перспективы были довольно привлекательными, но Реджинальд отказался от этого варианта, рассудив, что если ему на роду написано погибнуть, то нет смысла откладывать наступление печального события. Часом раньше, часом позже – большой роли не играет.       Вдруг смерти надоест играть с ним, и она заберёт его?       Тогда пусть всё будет быстро, за одно мгновение. Так, чтобы он ничего не понял. Лишь посмотрит в окно, и наступит вечная темнота.       Без боли, мучений и диких страданий.       Реджинальда не оставляло ощущение, что всё это время она отиралась где-то поблизости, в особо напряжённых ситуациях сжимала сердце, скованное страхом, своими костлявыми пальцами, запуская их в ткани в надежде пробить до крови. Опуская взгляд, он, естественно, никаких пятен, проступающих на ткани рубашки, не видел. Всё происходило лишь в воображении.       Начальный пункт путешествия: аэропорт Хитроу. Лондон.       Конечный пункт назначения: международный аэропорт имени Джона Кеннеди. Нью-Йорк.       Огромное количество минут, плотно зажмуренные глаза, пламя под веками.       Коньяк, выпитый в начале вылета, в надежде унять внутреннюю дрожь, усыпить огромное количество переживаний.       Удушающая паника.       Часть вопросов, заданных Реджинальду, была связана не только с профессиональной деятельностью. Долю внимания уделили ему, как личности, не только как ведущему дизайнеру модной марки.       Здесь журналистка больше основывалась не на биографических данных, а на собственном восприятии и отношении, сформированном во время беседы, которой посвятила несколько часов.       За традиционным кофе они успели обсудить не только ювелирное искусство и модные тенденции, путешествия и тайны личной жизни, но и отношение ко многим аспектам. Большая часть разговора, правда, осталась, что называется за кадром, поскольку к тематике издания никакого отношения не имела, однако именно такие переходы и позволяли лучше понять собеседника, а не опираться в написании материала исключительно на поверхностную информацию.       Когда интервью подошло к завершению, за окнами основательно потемнело. Но Реджинальд не торопил журналистку, не посматривал на часы, намекая, что время ограничено. Он старался поддерживать разговор на должном уровне, потому и материал о нём в итоге оказался хвалебным с примесью елея и патоки.       Никакой скандальности вкупе со стремлением сыграть на эпатаже. Основной девиз: дела говорят больше слов. Тот, кто жаждет узнать больше о создателе украшений, пусть смотрит на творения разных лет. Они, в основной массе, являются отражением внутреннего мира дизайнера.       – Мы не гонимся за модой, мы её создаём, – заявил Реджинальд практически в самом конце разговора.       И эта фраза стала тем самым высказыванием, что принято выносить в середину статьи, сделав шрифт более крупным – суть всей беседы.       Несмотря на самоуверенность, так и сквозившую в этом заявлении, отозвалась журналистка о Реджинальде в положительном ключе.       Его внешности в материале тоже отвели немного места. Пара слов о модной стрижке, несколько строк о приверженности классическому стилю в одежде и любви к монохромной гамме, которую нарушает лишь холодное свечение платины или же согревает блеск золота, являющихся основными материалам в производстве ювелирных украшений.       Три составляющие имиджа. Стоит назвать их, и в голове моментально появится ассоциация с определённой персоной.       Чёрный кофе, белый шарф, папка с набросками.       Асимметрия причёски, длинная каштановая чёлка, слегка отдающая в рыжину, и обворожительная улыбка.       Леди из редакции писала о любви Реджинальда к чёрному и белому цветам в повседневной жизни. Подчёркивала, что эта приверженность великолепно контрастирует с яркими камнями, которые Реджинальд так любит вставлять в созданные украшения. Журналистка определяла впечатление от общения с этим человеком, как невероятную смесь из, казалось бы, несовместимых составляющих. Описать пыталась романтично. Реджинальд не определился, насколько сравнение удачно, а Шинейд, кажется, понравилось.       Теперь они оба, а вместе с ними и тысячи посетителей сайта модного издания, знали, что разговор с Реджинальдом Мерритом – это коктейль, приготовленный с использованием соли и солнца Средиземноморья, прохладного воздуха с запахом корицы из Скандинавии, флёра романтизма и фиалкового аромата, прихваченного из Франции.       Девушка отмечала, что новый креативный директор модной марки не только уверенно рассуждает об эклектике, но и сам – живое воплощение этого понятия.       Невозможно понять, каким он является, на самом деле. С одной стороны, он весьма уверен в себе и артистичен. Способен цитировать сонеты с такой интонацией и таким воодушевлением, какие не снились и прославленным артистам. Он невероятно обаятелен и харизматичен, когда ему этого по-настоящему хочется. С другой стороны, он вовсе не стремится к всеобщему вниманию. Временами создаётся впечатление, что он застенчив и немного скован, что при его внешних данных весьма удивительно. Обычно красивые мужчины ведут себя иначе.       Реджинальд никогда не считал себя невероятно красивым, потому замечания о внешности вызвали у него сдержанную улыбку. Вариантов, почему его наградили такой характеристикой, напрашивалось несколько. Быть может, журналистка осталась очарованной разговором, а, может, просто желала сделать материал максимально завлекательным для слабого пола. Давно известно, какое влияние на них оказывает печатное слово.       Внимательно рассматривая фотоматериалы, созданные в студии со стеклянными стенами, Реджинальд приходил к выводу, что лишь один из снимков способен более или менее подтвердить правдивость заявлений, сделанных в статье. Случайный кадр, по невероятному стечению обстоятельств запечатлённый на плёнке. Там он смеялся над промелькнувшей в разговоре шуткой, а не улыбался, как просили фотографы, не хмурился и не старался изобразить максимально серьёзное выражение лица.       Рисунки, сделанные много лет назад, тоже нашли своё отражение на страницах, помещенных в интернете. Об этих набросках Реджинальд говорил не так уж много, поскольку пылкой страсти к рисованию в себе так и не нашёл. Во время общения заметил, что это результат не таланта, а огромного количества времени, положенного на получение навыков.       Пару абзацев в статье всё-таки отвели под описание интересов Реджинальда. Чёрно-белое – кто бы сомневался? – кино, классическая музыка, литература.       В статье выдумка тесно переплеталась с реальностью. Люди, знающие Реджинальда в реальности, конечно, с лёгкостью отличали приукрашивания от вымысла, но те, кому с ним пересекаться не доводилось, верили в стопроцентную правдивость статьи.       – Ничто не смогло по-настоящему увлечь меня, кроме камней, – откровенничал он, сжимая в ладонях высокий стакан с горячим напитком. – Было время, когда я искренне жаждал научиться рисовать, но натура не настолько привязала к себе моё внимание. Писать портреты я не умею совершенно. Я быстро увлекаюсь и так же быстро перегораю. В послужном списке скульптура, живопись, литература... Я пытался прикоснуться к музыке не только, как слушатель, но и в качестве создателя её.       Это замечание, в отличие от нескольких предыдущих реальности соответствовало. Через руки Реджинальда прошли попеременно несколько самых разнообразных инструментов.       Первым делом на ум приходило фортепиано. При всей любви к чёрно-белой гамме не соблазниться чередованием таких клавиш? Разумеется, это довольно странно – выбирать себе музыкальный инструмент, исходя из любви не к звучанию, а к цветам. Но у богатых свои причуды, верно?       Предложив на рассмотрение такой вариант, журналистка не попала в молоко. Помимо того Реджинальд пытался найти общий язык с флейтой и альтом. Потерпев фиаско, переключился на саксофон. Во всех случаях усидчивости не хватило. Собственные попытки стать частью прекрасного оказались настоящим насилием над искусством, и Реджинальд решил остаться по ту сторону – быть исключительно слушателем.       Он рассказывал о собственных правилах работы, о том, что подход к организации творческой атмосферы на рабочем месте тоже необходим и во многом определяет, насколько удачным окажется результат. Плёл искусную вязь слов, понимая, что правды в сказанном так мало, что разыскивать её нужно с микроскопом.       Вот только знать об этом окружающим было не обязательно.       Он не приукрашивал действительность, когда рассказывал о семье и о прекрасных отношениях с отчимом. Здесь лжи не требовалось. Основным изменениям подвергалась история собственной жизни, не связанная с профессиональной деятельностью и отношениями с близкими.       В той части разговора, где речь шла о камнях, работе над новой коллекцией, презентацией и рекламной кампанией, Реджинальд с удовольствием делился реальными планами. Разумеется, он понимал: не стоит вываливать на журналистов ворох информации разом. Во всём следует знать меру, балансировать на тонкой грани, что-то намеренно коверкая, что-то не отрицая. Тем самым, он давал пищу для размышлений, позволял всем потенциальным читателям статьи дорисовать портрет её героя собственными силами. Насколько воображения хватит.       Реджинальд допускал мысль, что его образ, как таковой, уже давно скомпонован. Интервью – всего лишь формальность. Всё необходимое сделано заранее, от него требуется лишь позировать перед камерами, старательно поддерживая имидж, созданный глянцевым изданием.       Они самостоятельно решили, какой музыке он отдаёт предпочтение, какие альбомы слушает, какие фильмы предпочитает смотреть на досуге. Вполне возможно, что, просмотрев коллекции, к созданию которых он приложил руку, посчитали, что постигли самую суть. Поняли, какой человек находится перед ними.       Они промахнулись в большинстве пунктов.       Реджинальд Меррит, о котором писали в статье, тот, чьи фотографии эту самую статью украшали, любил кино прошлых лет, коротал время за прослушиванием джазовых композиций, отдавал предпочтение высокоинтеллектуальной литературе. Он обожал чёрный и белый цвета, окружая себя предметами, соответствующими запросам.       Пусть журналистам не удалось добраться до его рабочего места, они и без того прекрасно знают, какой окажется рабочая студия. Туда перекочуют папки, наводнившие территорию, отведённую под съёмки, потолки окажутся высоченными, а само пространство – пустым. Белые стены. Возможно, немного чёрной абстракции. Наброски, сделанные тушью и углём. Несколько смятых салфеток. На белом фоне проступают тёмные узоры, оставленные пальцами.       Доподлинно неизвестно, но у Реджинальда могут быть домашние питомцы, и их окраска, несомненно, совпадёт с той, что свойственна любимым предметам.       Они наверняка служат источником его вдохновения.       В чёрном-чёрном городе была чёрная-чёрная комната. В чёрной-чёрной комнате стояло чёрное-чёрное пианино.       У представителя элитарного общества, человека, живущего в мире моды, и образ жизни из тех, что принято помечать ярлыком «пример для подражания». Иначе ведь может и не быть, правда?       Реджинальд посмеивался над такими заявлениями.       Он не занимался намеренным поиском вдохновения, считая, что всему своё время. В конечном итоге, он неоднократно полагался на удачу, и она его не подводила.       Для себя Реджинальд уже давно вывел правило: чем проще относишься к жизни, тем больше от неё получаешь.       И зачем намеренно осложнять её, загоняя себя в определённые рамки?       Когда у него спрашивали о секрете успеха, он широко улыбался и отвечал то, что, в общем-то, было очевидно. Никакого секрета. Просто повезло оказаться в нужное время в нужном месте, а потом всё само собой случилось. Родители знали, куда направить талант ребёнка, потому взлёт по карьерной лестнице – явление закономерное. Он ничего особенного не делал, он лишь продолжает дело своего отчима. Но ему это нравится! Великолепно, что не пришлось себя ломать и отказываться от собственной мечты ради возни с украшениями. Ведь именно в этом и заключалась его мечта.       Когда интервью закончилось, Реджинальд поцеловал журналистке руку, проводил всю съёмочную группу взглядом и, услышав, как хлопнула, закрываясь, дверь, выдохнул с облегчением.       Теперь он снова мог стать самим собой, не подстраиваясь под формат «мальчик из мира гламура».       – Наверное, если бы я показал им лист с изображением неприличного содержания, они и это посчитали бы нестандартным и крайне талантливым, – фыркнул, стаскивая с шеи белый шарф, который за время съёмки успел основательно его достать.       – Например? – поинтересовалась Шинейд, бросив в сторону начальства быстрый взгляд из-под очков.       Для модной индустрии она выглядела слишком... немодно. Наверное, именно на фоне этого у Реджинальда сформировалось тёплое отношение к личной помощнице. Можно сказать, что они успели если не подружиться, то стать приятелями – однозначно. Шинейд прекрасно ориентировалась в потоке событий и лиц, знала, что нужно сделать и сказать, помогала, поддерживала, не пыталась покуситься на свободу и личное пространства своего начальника. Тем и заслужила признательность. Через пару дней после знакомства Реджинальд узнал, что личная помощница замужем, воспитывает ребёнка, а на работе предпочитает заниматься тем, чем и положено. Проще говоря, работает на совесть, а не забивает голову мыслями об адюльтерах.       Её серые свитера, короткий хвостик светлых волос и неизменные очки, вероятно, не сочетались в мыслях многих людей с занимаемой ею должностью, но Шинейд было на это откровенно наплевать.       – Например, изображение мужских гениталий? – предположил Реджинальд, вскинув бровь.       Шинейд усмехнулась и покачала головой.       – Отличный выбор. Ты действительно развлекался раньше такими рисунками?       – Нет, но теоретически...       – Этим поступком ты породил бы волну споров о своей персоне. Они не стали бы публиковать изображение в открытом доступе, выбрав нечто нейтральное. Но при случае не упустили бы возможности обсудить, что стоит за повышенным вниманием к фаллическим символам, – Шинейд выразительно подвигала бровями. – Фрейд бы удавился от зависти, узнав, сколько теорий выдвинуто журналистами на фоне демонстрации подобного творчества.       – Если бы был жив, – заметил Реджинальд.       – Если бы был жив, – эхом повторила Шинейд, проходя мимо и собирая мусор со стола; среди прочего там оказалась салфетка, в которую журналистка вложила визитку, но уже не рабочую, а с личными данными. – Реджи, кажется, кое-кто не отказался бы понаблюдать за демонстрацией этого самого символа в режиме реального времени. Исполнение в приоритете, по-прежнему, твоё.       Она помахала визиткой в воздухе.       – Ты знаешь, что делать, – усмехнулся Реджинальд, растягиваясь на неудобном диване, заваленном папками, забитыми рисунками прошлых лет.       – Конечно, – Шинейд пожала плечами, скомкала салфетку вместе с недостаточно высоко оценённым подношением и утопила в недопитом кофе, загубив все чаяния журналистки.       Настоящий Реджинальд Меррит, на самом деле, был невообразимо далёк от образа, созданного журналистами, и мог носить всё, что угодно, не ограничивая себя, не пытаясь загнать в рамки. И это касалось не только вопроса выбора одежды. Дело обстояло в точности так же и в сфере музыки, кино, литературы.       Когда речь заходила об оформлении рабочего места, можно было с уверенностью сказать, что там нет белых стен и невероятно высоких потолков. Реджинальд вообще предпочитал жизнь простую, лишённую стремления привлечь внимание. Ему импонировала тактика затворничества. Творчество, приносящее удовольствие, работа с любимыми материалами, составление планов по реализации задуманного в противовес многочисленным модным мероприятиям.       И здесь, в Штатах, осознание, насколько Реджинальд далёк в плане мировосприятия от тех людей, с которыми делает одно дело, становилось особенно острым.       Возвращение в родные места пробуждало в нём определённые воспоминания о временах, когда он не был тем, кем стал теперь.       Он прежний и нынешний.       По сути, это были два разных человека.       Он изменился.       И в его случае эти слова были не проявлением простого стремления убедить себя в реальности сказанного. Это была констатация факта. Аксиома, которую невозможно опровергнуть, независимо от того, сколько усилий будет приложено в этом направлении.       Пытаясь определить, что ему ближе, Реджинальд и сам терялся. С одной стороны, он привык к жизни после появления в ней отчима. С другой...       Реджинальд знал о предстоящем переезде давно. Неоднократно обсуждал перспективы с отчимом. Просчитывал все варианты. Говорил, что опасается навредить. Принести не пользу, а вред. На что всегда получал один и тот же ответ. Отчим верил в его силы, напоминал о прежних успехах, всячески поддерживал боевой дух.       Реджинальд, в целом, был согласен, если бы не червячок сомнений, поселившийся в душе, не дающий покоя ни днём, ни ночью.       С городом детства его связывало слишком многое. И он, в определённой мере, боялся возвращения сюда. Понимал, что воды с тех пор утекло немало. Мосты с прошлым сожжены окончательно, и им никогда больше не быть восстановленными. На это можно положить вечность, но никто не гарантирует стопроцентного результата.       Его ждала долгая дорога домой. Туда, где его уже никто не ждал. За давностью лет и ворохом событий, первой характеристикой к которому напрашивались слова «дикий» и «безумный».       Реджинальд старался об этом не думать, но по вечерам, коротая время над созданием эскизов, постоянно возвращался мыслями на много-много лет назад.       Карандаш выскальзывал из непослушных пальцев, оставляя на некогда белой поверхности неопрятные жирные черные линии, а рука сама собой тянулась к лепесткам с розоватыми отблесками. Поглаживала их, чувствуя холодные грани, высеченные из горного хрусталя.       Минерал, романтично именуемый в Японии замёрзшим дыханием дракона.       Не самая дорогая вещь, которую Реджинальду доводилось держать в руках.       Напротив.       Довольно дешёвая, когда речь заходила о реальной стоимости. И невероятно ценная, если принять за решающий фактор личностное восприятие.       Олицетворение скромности и чистоты помыслов. Талисман, укрепляющий клятвенные договоры.       Всё более чем символично.       Реджинальд, получив вещь на руки, искренне верил, что сумеет исполнить обещание. Но жизнь распорядилась иначе, смешав все карты и предложив иной расклад.       А Реджинальд не смог поступить иначе.