Ведь даже угроза уничтожения человечества не помешает нам любить.
Мы не знаем, что будет дальше, мы не знаем историю наперед. Мы её пишем. Это как кино: сегодня ты жив, а когда ты умрешь, будет известно в следующих фильмах. И эта интрига угнетает. И каждый старается сыграть свою роль как можно лучше, чтобы после неё что-то осталось, чтобы труды не прошли зря. Ведь сильнейшие творят историю? Этого не изменить. Выживает тот, кто сильнее... и на этот раз мы проиграли. Титаны истребили больше одной трети человеческой расы, разрушив стену Розу. Тогда мы и поняли, что это правило по жизни с нами, просто порой мы этого не замечали. Но теперь каждый потерял что-то и осознал, насколько он слаб перед настоящей угрозой; занавес поднят, актёры на сцене, теперь осталось красиво сыграть и сделать так, чтобы режиссёру понравилось.Историю пишут сильные люди...
Это была очередная вылазка за стену. Прожив столь короткую жизнь, я уже многое повидала, но сейчас мир мне казался жесток, как никогда. Большинство близких мне людей погибли, а родные остались в родном городе. И то, после нападения, я не уверена, что они остались живы. Пора бы смириться, но согласитесь, вряд ли с таким смиришься... Со дня поступления в кадетский корпус мы все очень изменились. Словно бродячие псы, сбившиеся в стаю, цеплялись за жизни друг-друга, а потеряв - тосковали. Но жизнь сурова, ведь это ее фильм, а она в нем и режиссер, и сценарист. И все будут играть по её правилам. Такова участь слабейших... Проигрывать. У меня не осталось стимула жить. Всякая надежда давно была сожрана вместе с теми, кого мы называли друзьями. Грустно, но такова жизнь. И теперь мы дохнем, чёрт знает за что. За человечество?! Ему давным-давно было суждено умереть, вместе со всеми его грехами и пороками. Но когда настала реальная угроза, весь род людской застыл в ужасе, не соглашаясь принять должное. Ничто не вечно, никто не вечен. А они лишь откладывают предписанное на потом. Но есть в людях нечто завораживающее. Не смотря на всю их грязь, они прекрасны. Их смех, движения... Столь хрупкие, подобно фарфоровым. Они появлялись, словно расцветая из бутонов, а умирали - растворяясь в алом закате. Наблюдать за ними мне было интересно. Тем не менее, смотреть на столь ужасный закат их жизни мне было жутко: как кровь сочилась из ран, а в предсмертном крике читался ужас, животный страх перед смертью, а потом.... Лицо, застывшее в усмирении навеки. Я запомнила эти лица навсегда.***
Меня зовут Дженнифер Мастерс и вся моя жизнь - сущий ад. Я - рядовой боец спец-отряда под командованием капрала Леви Аккермана. И это снова ночное дежурство с Дженни, добро пожаловать! Ночной лес был прекрасен. За стенами, конечно, тоже есть леса, но их вид, запах был словно пустышка. А этот лес... Лес за стенами... Он жил своей жизнью, подобно жрице лунного храма, читал молитву своему Богу. Этим ароматом можно было упиваться вечно, глядя на отражение луны в тонком ручье... А внизу горел костёр, мелькали длинные тени. Вид сверху захватывал дух, это было моё любимое место. Здесь я могла посидеть в полном одиночестве, упиваясь загадочной красотой ночного пейзажа. Никто никогда не вспомнит самого главного, плавая средь деревьев, перескакивая с ветки на ветку, подобно лесной нимфе. Музыкой леса можно было наслаждаться вечно, будто во сне, слушая шуршание сочной листвы, крики неизвестных животных. — Опять задумалась? – чуть приглушенный голос вывел меня из моего мирка. — Есть немного. – Я немного улыбнулась и взглянула ему в глаза. Говорят же, глаза - зеркало души. У Жана они были сравнимы с потухающим пламенем. Горели они не так ярко, но их тепло, добродушие могли согреть любого, несмотря на то, что он пережил. За Жаном мне нравилось наблюдать больше всех. Он был не таким, каким мог показаться с виду. А другим,... – Так ты что-то хотел? — Нет, просто думал, что тебе одиноко, ну, или скучно, и решил подняться, – на лице появилась легкая, непринужденная улыбка. Все же, что-то в нем было... Что-то особенное, – Капрал не говорил, когда идём обратно? — Нет... Да и не интересно... – немного усталый взгляд устремился на перевязанное плечо парня. — Ты не хочешь домой? – Кирштайн вопросительно поднял бровь. Ведь это - дикость. Тем более для нас, для тех, кто видел весь ад жизни за стенами: ежедневные потери в огромных количествах, вечный страх и боль, пережитая в связи с утратой. Но этот мир по-своему прекрасен. А его обитатели, не считая титанов, весьма дружелюбны. Природа этого мира, мира за стеной, она была живой, будто у каждого растения была душа, собственная жизнь. И осознание того, что множество людей лишено созерцания сих даров природы приводило в недоумение. Но ведь не мы решаем, как будут разворачиваться события в этом фильме, мы всего лишь актёры в масках, не больше. — Мне тут нравится, – уголки губ слегка приподнялись, – здесь очень красиво... И тихо. Можно спокойно посидеть, поговорить самому с собой. А ночью... Ночью здесь ещё лучше, – я почувствовала на себе взгляд. Он сидел напротив, совершенно спокойно слушая мой бред о жизни во внешнем мире и не возражал. С виду он кажется очень грубым, самодовольным скотом. Не стоит судить книгу по обложке... Ведь даже в старом обшарпанном переплёте может скрываться прекрасная история, захватывающая дух. А порой и сердце. Яркий свет луны бил в глаза, отражаясь в прозрачной воде ручья. Природа заснула, а с ней, кажется, и весь мир. Только мы не спали. Средь мира сего нашлось две души, не нашедшие покою в эту лунную ночь. И мы разговаривали. Жан был очень хорошим собеседником. И я скажу, что диалог с ним доставлял мне некое, естественное удовольствие, не чуждое каждому. Лицо его было спокойным, взгляд уверенный, но теплый, по лицу его было видно, что он человек видавший виды, но сохранивший в себе что-то людское. Время текло неумолимо быстро. Мы сидели, вспоминая хорошие моменты из прошлого. И он смеялся. Так по-детски, мило, непринужденно. В тот момент он был похож на радостного ребёнка, как тогда, пять лет назад. В темноте показалось, что черты его лица вновь смягчились, когда Жан смеялся. Этого не хватало. Не хватало искренней радости, не хватало этих глупых, бессмысленных разговоров обо всем. Жизнь в вечном трауре и страхе, скажу, может сломать любого, даже самого сильного. В итоге, развязка этого фильма известна. — А ты помнишь, как Микаса решила перекрыть нашу с Эреном драку, свалив на Сашу. Может, я и не подал виду, но мне было перед ней дико неудобно, – Жан широко улыбнулся, опустив глаза. — Да уж, обычно ваши "петушиные бои" ничем хорошим не заканчивались, – я легко усмехнулась. – Помнишь, как-то раз, вам удалось стащить у гарнизонцев небольшой бочонок вина, и посреди ночи ты и Конни тащили его, бежали как ошпаренные, чтобы эти пьяницы не узнали вас. — Да, помню. – Кирштайн рассмеялся. – А потом решили выпить, и как нас разнесло со второго стакана. Нам было по тринадцать. А помнишь, Эрена, как он сначала не хотел, отпирался, но в конце концов нажрался сильнее всех, и как Микаса пыталась его уложить... А на завтра в комнате стоял дикий перегар, командир был взбешён, искал кто это сделал. Ты же там была? — А ты думаешь, кто Имир затаскивал в женскую спальню? – я улыбнулась. – Микаса возилась с Эреном, который то и делал, что размахивал руками и кричал "Татакаэ", Саша подъедала все то, что вы стащили на закуску, так что мне пришлось тащить её. — Все же, весело было... Ночь тихо сменялась зарей. Лучи солнца начали пробиваться сквозь зеленую листву. Послышался щебет первых птиц. Лес потихоньку начал оживать, а за ним и весь мир. Мы же всё сидели. Вид у него был уставший, но времени на отдых не осталось: солнце почти встало, а это значит, что в скором времени явятся титаны. Внизу послышались первые признаки жизни. Пора спускаться. С помощью приводов мы за считанные секунды оказались на твёрдой земле. Каждый занимался своим делом: Эрен стоя возле повозки с продовольствиями о чем-то разговаривал с Конни; Микаса кормила свою лошадь, иногда бросая короткие взгляды в сторону сводного брата; Армин, держа в руках какие-то карты, быстро прошмыгнул в палатку командира Ирвина. Наверно, продумывать план отступления. Каждый был занят делом, кроме Капрала. Его и видно не было. — Ты не видел капрала? – взор машинально пал на собеседника. — Нет, – ответил Жан, – а зачем он тебе? — Нужно доложить о дежурстве. Ибо если я этого не сделаю, сам знаешь, что будет... — вообразив наказание, стало дурно, и я решила как можно быстрее отыскать Леви. — Да уж... Этот несносный коро... – не успел договорить Кирштайн, как его прервал голос, раздающийся позади: — Ты что-то хотел мне сказать? – этот голос был знаком до боли. Взглянув через плечо, перед мной предстало лицо Капрала. Видимо, слова Жана его всерьёз рассердили: брови были нахмурены, взгляд суровее обычного. — Никак нет, сэр! – не разворачиваясь Жан отдал Капралу честь в виде салюта. Лицо его исказила гримаса ужаса, а тело дрожало. — Через пятнадцать минут – в моей палатке! — Т-так точно! – Жан еле заметно дернулся. — Оба! — Есть, сэр! – Последовав примеру друга, я отдала честь "несносному коротышке". Мне стало страшно. Его взгляд, тяжелый и холодный, пробирающий до глубины души, его голос, не менее холодный, звучащий грозно, голос, от которого тело начинало лихорадить... Но хуже всего был его взгляд. — Как думаешь, что нам будет? – На лице Жана все ещё оставалось испуганное выражение . — Не знаю... – я потупила взгляд. – Ну, не я назвала... Чуть не назвала его несносным коротышкой. Ну, ты, думаю, уборкой не отделаешься... — Спасибо, подбодрила! – из уст Жана вырвался нервный смешок.– Этот... Как же он.. Уф-ф-ф... Большинство относилось к капралу, скажем, не очень хорошо. Он был весьма груб, порой жесток. Леви никогда не выражал эмоций. Порой я сомневалась, мог ли он вообще их испытывать. Если хладнокровная Микаса порой поддавалась прорыву чувств, то он же имел стандартное для всех случаев выражение лица. Только взгляд... Порой он менялся, показывая степень гнева. Он становился холоднее и пробирал этим холодом до костей. Да так, что бывает страшно смотреть в его глаза. Нельзя было ничего предвидеть. Этот человек чертовски непредсказуем, и ожидать от него можно было чего угодно. Но одно я знала точно - просто так Жану уйти не удастся. — Наверно, это последние минуты моей жизни, – по выражению лица Кирштайна было видно, что волнение взяло над ним верх. — Да ну, не такой уж он и плохой. Просто суровый, – последние слова встали комком в горле, я сглотнула их. – Очень суровый. — Это все очень интересно, но вы опаздываете на две минуты. – Это был Леви. Как обычно, бесшумно и неожиданно, он, наверно, по привычке подходит сзади. Я решила, что отвечать что-либо будет себе дороже, поэтому просто проследовала за старшим по званию в его палатку. В его временном жилище царил полный порядок, кругом была идеальная чистота. Капрал взял раскладной стул, и сев напротив нас все не хотел начинать свой "допрос". Он смотрел то на Жана, то на меня, не зацикливая своё внимание ни на мне, ни на Кирштайне. Словно лезвием меча он скользил своим холодным взором, заставляя ежится от этого холода. Он был словно не живой. Умел только хмуриться, предавая себе ещё большую мрачность. Но глаза все-таки у него были интересные. Если посмотреть любому другому человеку в глаза, то можно было узнать о нем все: о моральных травмах, о том, что он пережил, о его состоянии. В его же глазах не было ничего. Ни боли, ни отчаяния, ни страха. Пустошь. Глаза - зеркало души. А если брать это за основу, то можно подумать, что у Леви её просто не было. Ни кто не знал о нем практически ничего. Он ни с кем не делился чувствами, не говорил о своём прошлом. Его взгляд всегда холоден, независимо от ситуации. Зелёные, чуть блеклые глаза были сравнимы с горной рекой, чья вода принимала оттенок мяты: живые, быстрые, сильные, несущие свои воды в неизвестную даль. Он остановил взгляд на Жане, и был готов заговорить, но почему-то не стал. А тот стоял, еле заметно дрожа. Сие состояние провинившегося явно было по душе Аккерману, но он по-прежнему молчал, терзая Жана, заставляя думать о том, что его ждёт. Но тут он заговорил: — Итак, Кирштайн, – начал Капрал, – повтори, кто я. – Леви откинулся на спинку раскладного стула, глядя Жану в лицо. — Как же, – Кирштайн попытался улыбнуться, но со стороны это выглядело как минимум убого, – вы Леви Аккерман, командир нашего спец-отряда. — Да? – попытавшись изобразить удивление, Леви поднял бровь. – А я думал, что я - несносный коротышка, – он еле заметно ухмыльнулся. – Скажешь что-то в своё оправдание? А? Я так и думал. По приезду вычистишь конюшни, а как закончишь, придешь за следующим заданием. Усвоил? — Так точно! – В голосе Жана было слышно облегчение. — Что там с дежурством? – Капрал продолжал смотреть на Кирштайна. — За время дежурства никаких происшествий не было, – я говорила совершенно спокойно, глядя себе под ноги. — М? – он устремил своё внимание на меня. – Тогда как ты объяснишь пропажу ящика с пищей? – этот ублюдок приподнял брови, глядя мне в глаза, явно ожидая моего ответа. А ведь ответить мне было нечего. Пока мое величество наслаждалось видами застенного мира, кто-то украл продовольственный ящик. Боже, почему именно в моё дежурство?! Да и кому понадобился ящик с хле... Подождите. Ящик с едой... Еда! Кажется, я знаю, кто это. — Ну? – Леви явно хотел что-то услышать от меня. — Я не знаю, – ответ мой был сухим, безэмоциональным, почти вызвал настоящее удивление на лице Аккермана. — И что же ты не знаешь? – Капрал подпер голову рукой. — Я не знаю кто и зачем украл ящик с едой. – главным было не показать,что мне страшно. И это, кажется, у меня получилось. — Ну что же, по приезду попрошу Ваше Величество явиться в мой кабинет для написания рапорта о том, что во время Вашего дежурства пропало продовольствие, – он язвил. Ему это доставляло удовольствие. Странное, непонятное мне удовольствие, которое никак не проявлялось. – А теперь, марш отсюда! Сейчас отправляемся. Солнце ярко светило в глаза; воздух приятно щекотал кожу. Аромат леса легким дурманом ударил в голову, опьяняя. Он был словно живой, бродил по миру, даря себя земным жителям. Он восхищал собой: смешивался шорох сочной весенней листвы и трели звонких птичьих голосов, крики неизведанных зверей и журчание молодого чистого ручья, вокруг которого паслись кони. Этот мир был прекрасен, пусть и жесток. И покидать его для меня было немного тоскливо...