Где твои крылья, которые нравились мне?

      Закат. Щебет птиц доносился из соседней рощи. Легкий ветерок играл с волосами, легко лаская упругую кожу. Он стоял на балконе, взирая на закат цвета свежей крови. Вдохнув полной грудью, глаза сами собой устало прикрылись. "Господи, что со мной не так? – на миг пронеслось в голове. – Черт..." Отперевшись на поручень, он опустил голову. "Несносный коротышка? Серьезно? – Лицо исказила недоумевающая ухмылка – Хотя, чего я мог ожидать?..".       Теплый весенний воздух пахнет листьями, свежестью травы. Ему казалось, что он вот-вот утонет средь этого воздуха и роя мыслей, давящих с новой силой изо дня в день.       Взъерошив чёрные, словно деготь, волосы он откинул голову назад. Глаза сквозь пелену мыслей смотрели на розовое небо. Птицы плыли; лес привычно шумел. Он стоял наедине с собой, со своими мыслями, сжирающими его изнутри, убивая все человеческое. Он старался быть как можно непоколебимее. Ведь нельзя показывать эмоции, нельзя привязываться ни к кому. Ведь терять близких, пусть и не впервой, всё равно больно. Это... словно от остатков души отрывают куски. Это было хуже всего.       Внутри он был другим; но его предназначение не давало расслабиться. Ведь "надежда человечества" должна оправдывать себя. А если привяжется к кому-либо, это станет слабым местом, непозволительной брешью в броне. Этого нельзя было допустить. Взяв сигарету, он закурил. Втягивая горький дым в легкие, мужчина потупил взгляд. Воспоминания накрывали волной, затягивая в этот океан, отправляя на съедение собственным чувствам, которые так давно сидели внутри. Дым растворялся в воздухе, оставляя от себя только неприятный запах табака. Он был сравним с болью утрат: от всех дорогих ему людей остался только этот чуть уловимый запах.       Эмоции тоже были слабым местом. "Этот тупица, – думал он, – дубина Йегер... Что им движет? – Рука сжалась в кулак – Зачем эти байки про месть? Зачем эти бессмысленные трепыхания, пустая болтовня? Дурак..." . Для него это было непостижимо. Ведь за столько времени он привык такому образу жизни. И он не мог представить свое бытие другим... Он давно стал другим... Стук в дверь был спасением. Вздохнув с облечением, словно сняв петлю с шеи, он сказал:       — А, это вы? Входите. – Хриплый голос звучал устало.       Дженни POV.       Солнце постепенно заходило за горизонт; небо приняло алый оттенок; в глубине рощи пели птицы. Ветер, проникая в комнату через распахнутое окно, легким холодом обжигал кожу, приятно лаская, въерошивая волосы.       В голове невольно всплывали мысли о предстоящем разговоре. Взгляд, словно свинцовый, давил на меня, ухмылка заставляющая тело дрожать, холодный голос... Одно радовало – Жан будет рядом. С ним сердцу спокойнее...       Я встала возле окна, разглядывая двор свысока: люди, словно муравьи, копошились, каждый занимаясь своим делом; в конюшне мелькала светлая голова Жана, то появляющаяся, то скрывающаяся за воротами. Он вышел из конюшни, стройным шагом направляясь в сторону парадного входа.       За дверью послышался стук каблуков, разбивая тишину на тысячу осколков. Лучи солнца мерцали в глазах, растекаясь расплавленным золотом по столу. Глаза взирали на закат из-под полуопущенных век; согретая затухающими лучами весеннего солнца чуть раскраснелась. Хотелось улететь, подобно птице, обжечься солнечным огнем, и упасть... Остаться на облитой солнцем поляне, плавать в свете утренней зари, улавливая аромат зеленой травы, благоуханных цветов, питаться этим запахом. Легкий стук прозвучал непринужденно, и в проходе комнаты появилась голова Кирштайна.       — Пойдем? – слабо спросил Жан, выглядывая из-за двери. Я лишь кивнула.       Мы шли по длинному коридору молча, лишь цоканье каблуков, порой шумные вздохи были слышны. Приглушенный свет факелов был тусклым, отчего тени становились длиннее. Настроение постепенно пропадало. Жан шел молча, насупив брови. У него явно предстоящий разговор не вызывал благих ожиданий. Проходя метр за метром, мы все ближе приближались к кабинету капрала; ладони потели, а сердце билось все чаще.       Мы остановились возле комнаты под номером "13". Черт, как символично. Я стояла в нерешительности, сжимая вспотевшие руки в кулаки. Взгляд пал на товарища. Выражение его лица было вполне обыденным, за исключением испарины на лбу и чуть нахмуренных бровей. Он стоял, прожигая взором дыру в двери, так и не смея постучать в эту дверь под номером чертовой дюжины. Переминаясь с ноги на ногу, Кирштайн поднес кулак, и парой мощных движений все же сделал это. Дождавшись ответа, Жан отпер дверь.       — А, это вы... Входите. – Хриплый голос звучал устало.       Неспешным, стройным шагом Кирштайн проследовал к деревянному столу, на котором стопками стояли бумаги. Взгляд его был пустым, смотрящим сквозь капрала, казалось, даже сквозь стены. Одними конюшнями он не отделается, Кирштайн это прекрасно понимал, и поэтому, видимо, был готов к худшему.       — Что там с конюшнями? – все так же находясь на балконе, не разворачиваясь, бесцветно спросил капрал.       — Все вольеры убраны, сэр! – ответил Жан, смотря в даль стеклянными глазами.       — То есть, мне не надо проверять тебя, Кирштайн? – Так же сухо, скупо на эмоции, легко приподняв бровь, капрал повернулся и посмотрел на солдата.       — Так точно!       Под тяжестью взгляда блеклых глаз, ему явно хотелось сгинуть куда подальше. Страшнее его глаз были лишь до блеска натертые сапоги. Каждый проходил через них: словно след подошвы остался глубоко в душе, вместе с остатками синяков. Такой вид наказания Леви тоже частенько использовал, не смотря на то, что после в его глазах было еле-еле заметное сожаление, а может просто так падал свет, и это был всего лишь мираж, обман зрения.       — Неужели ты, остолоп, смог наконец-то сделать что-то качественно? – Жан молчал. Именно в таких ситуациях держать рот закрытым было куда выгоднее. – Как думаешь, чем займешься этим вечером... Молчишь? Вот и правильно. Чтобы первый этаж и столовая блестели, понял, корм титана?       — Т-так точно!       — А теперь пошел вон. – Кирштайн посмотрел на меня с сожалением, и отдав честь быстро покинул кабинет. – Ну, придумала, что сказать в своё оправдание? – я уставилась в пол. – Отвечай когда тебя спрашивают. – Леви развернулся, ровным четким шагом направился к столу.       — Никак нет.       — Что это за корм для титанов, который даже отмазаться не может? – он сел за стол. – Ну что ж, пиши, – я села напротив. Он смотрел куда-то в угол, совершенно не замечая ничего. Он о чем-то думал. Вот только о чем? – кстати, ты не знаешь, где ночью был Кирштайн? В палатке его не было. – Приподняв бровь, Леви посмотрел мне в глаза, будто зная, где был Жан. Он явно догадывался... Хотя, если брать в учет то, что всю ночь мы разговаривали и смеялись, то он явно все знал.       — Н-нет, сэр.       — Да? – наигранное удивление предвещало беду. – Может, украденный ящик – его рук дело? Ну ладно-ладно, пиши, не буду отвлекать. – он язвил, давя из себя улыбку, смотрел на меня, следил за реакцией. Рука начала дрожать так, что мой и без того не особо каллиграфический почерк стал еще хуже. Я сглотнула все сказанное им, и кажется, будто слова встали комком в горле. Воздух потяжелел. Я не видела смысла ему подставлять Кирштайна.       Он же смотрел из под бровей с неким азартом, явно ожидая, когда я расколюсь. Но ведь ничего такого не было в том, что Жан сидел со мной, но зная его непредсказуемый нрав он мог подумать что угодно, и наказать. Жестоко наказать... только вот за что?       Наконец со злосчастным рапортом было покончело. Я подала лист бумаги капралу, и встала из-за стола, отдав на прощание честь, вышла из кабинета. Тяжесть вдруг спала, я словно сбросила груз с плеч. Груз его взгляда и тяжесть воздуха... Мне стало легче дышать. Факелы все так же тускло освещали мой путь. Я шла по коридору, совершенно ни о чем не думая. Голова была пуста: будто все мысли остались в кабинете.       Я открыла деревянную дверь. Порыв сквозняка словно облил меня холодным воздухом, - я опять забыла закрыть окно. Слышался легкий шелест бумаги. Но ведь я ничего не оставляла на столе. На полу валялся небольшой кусочек бумаги. Я подняла его, и принялась читать:

"Не знаю точно, как ты, но я за все то время, что мы знакомы, уже понял, что ты для меня... как бы это сказать... походящее, что ли....       Мне хорошо с тобой; Мне нравится слушать твой смех, потому что он всегда настоящий. А еще я люблю твое лицо, такое нежное, родное. Ты такая миниатюрная, что ли... Такая хрупкая... Вечно задумываешься. Мне интересно смотреть на тебя в эти моменты: такое чувство, будто проблемы всего мира засели в твоей светлой голове....       Мне нравится твой голос. Нежный, словно шелк, ласкает меня изнутри, пробуждая светлые чувства.       Я не хочу говорить тебе эту банальную фразу "Я тебя люблю", потому что она примитивна. Почему люди решили, что именно эти три слова являются наилучшим признанием в чувствах?       Ведь это как от недостатка ума: "Э-э-э, ну... В общем, ... Я тебя люблю!", и все: девушка на седьмом небе. А он облегченно вздыхает (Мол, слава Богу. Я это сделал, я - герой). И все, тут и сказочке конец. И не жди продолжения в рифму. Как можно полагать, что это так? Ведь я жить без тебя не могу! Это больше значит, не правда ли?       Я хочу с тобой гулять, завтракать, спать, присыпаться, читать, танцевать, даже воспитывать детей... И как все это уместить в три слова?..       В общем, все что я сказал. Относится лишь к тебе. Ты – тот человек, без которого день становится серым и длинным. Я не ждал от судьбы такого подарка. Но, видимо, она сделала это случайно. И теперь я не собираюсь тебя отпускать и уж тем более кому-то отдавать...       А чтобы ты еще больше уверовала в правдивость моих слов. Я... хочу тебя поцеловать.       Я не хочу чтобы все закончилось, так и не успев начаться. Ведь все самое настоящее, чистое, красивое и взаимное впереди. Только мы - Ты и Я.       Я не люблю ту повседневность, которой многие люди живут, но здесь однообразие давит.       Ты талантливая и интересная. Я до сих пор не могу тебя узнать, и мне это нравится.       В скором времени, я надеюсь, ты узнаешь, кто я.       Честно сказать, я сам от себя такого не ожидал. Если бы пришлось говорить все это в лицо, то я бы как всегда сморозил черт знает что, а ты бы рассмеялась, ведь я несу такую чушь. И не смотря на все розовые сопли, я стараюсь выразить свои чувства как можно искреннее, ведь ты – самое дорогое, что у меня есть.

С любовью, твой аноним."       На душе стало тепло. Глаза и губы улыбались так по-детски. Подобные вещи вызывали в моем сердце странное, необъяснимое чувство, естественное, не чуждое даже самому черствому. Мной завладело любопытство: кто же мог написать такие ласковые нежные слова? Сердце трепетало. Просто было приятно. Приятно душе, понимая, что есть тот, кому ты нужен.       Солнце почти зашло на горизонт; закат сменялся ночью. Не не хотелось ни есть, ни спать, хотелось просто сидеть, как маленький ребенок, и улыбаться, гадая: кто же это мог быть       Было время ужина. Все сидела с столовой и каждый был занят: кто ел, кто разговаривал, кто убирал. Капрал сидел за одним столом с командором Ирвином. Они разговаривали. Леви изредко поднимал взгляд на собеседника, что-то говоря. Я сидела рядом с Браус и молчала. Она быстро схомачила мою порцию, невинно улыбаясь. Ведь есть мне совсем не хотелось, просто надо было отметиться в столовой. Разведчики ели быстро, и в скором времени столовая начинала пустеть. И я пошла в свою комнату.       Мои мысли застряли на грани двух миров - дня и ночи. Утомляемая дневными рассуждениями, я пытаюсь сбежать по ту сторону, в поисках бренного покоя. Мой разум уносится на крыльях прочь от этой реальности, прямиком в мир грез и мечтаний.       Мощный порыв ветра уносит прямиком в неизведанные края мира за стенами, туда, куда не ступала нога человека, а мои следы будут первыми и последними.. Это как играть в игру на доверие с самой судьбой, дышащей тебе в лицо жесткими порывами воздуха. Своими тонкими пальцами дергая за алые нити, она управляет мной, задает нужное направление. Среди воя ветра, шепота весенней листвы, журчанья молодого быстрого ручья можно услышать ее ласковый тон. Сердце бешено колотится, выстукивая четкий ритм. А глаза глядят в даль, а в голове только мысли о весне. Весне нашей юности.       Я подошла к окну. Лунные лучи разлились серебром по волосам, очерчивая хрупкую фигурку. Пальцы взяли потертый лист бумаги. Я снова перечитывала это письмо, раз за разом, и оно мне не надоедало. Эти строчки вызывали некое трепетание, сердце будто порхало по грудной клетке. Милые мне слова выжигались в памяти, заставляя улыбаться. И оставался один лишь вопрос: кто это?       С этими приятными мыслями я отправилась в кровать.