David Arnold and Michael Price — Addicted to a Certain lifestyle
Живой, — выдохнули остальные. Мертвый, — констатировал он.
Город мёртв. Белый шум и серость. Шерлок теперь видит ровно столько, сколько должен был видеть до своего падения, до этой чертовой игры с Мориарти, до той опасной грани, где его собственный мир канул в чужом. Признаться, он должен был догадаться, что итог может оказаться для него плачевным, но, будучи упрямым и самонадеянным — какая же блажь! — Холмс отбросил прочь сомнения, отдавшись риску сполна. Сполна и получил. С трудом отводя взгляд от окна, за которым люди куда-то бегут, он пытается вспомнить, каково это — бежать. Или хотя бы ходить. Не приходит на ум, не касается замерших в одном положении ног. Ничего. Истощавшие руки со вспухшими от капельниц венами обессилено падают на колени, и полусогнутые пальцы замирают белыми крюками. Хватит. Холмс запрокидывает голову назад, закрывает глаза и силой воли заставляет себя не думать о случившемся. Если бы кто-то знал, сколько раз за эти месяцы он прокрутил возможные исходы умственной битвы с Мориарти на крыше Бартса, то уже наверняка смог бы снять сериал, не уступающий по времени бразильской мыльной опере. Сколько раз Шерлок спасался от падения с помощью подмены тела, батута, черт возьми, картонного макета самого себя! Господи боже, ровно столько же в его безупречном мозгу погибали от исполнителей приказа Джима его родные люди — вот он, Шерлок Холмс, в трусости сбегающий по лестнице вниз; вон он, упавший без сил рядом с трупом злодея-консультанта; вон он, побоявшийся собственной смерти и выбравший летальный исход для других. Но проблема, насколько бы сильно она не тяготила самого детектива и не сжирала его изнутри каждую секунду, была совершенно в ином. Вариаций было невероятно много, а конечный итог — один. Он падает вниз, расправив руки, и ломает позвоночник. Удар, хруст, вспышка боли, потеря сознания, пустота. Диагноз. Да, потом был диагноз. Шерлок помнит хриплый от курения — проблемы с женой увеличили количество выкуренных сигарет от пятнадцати до тридцати штук в день — голос врача, поставившего вердикт и точку на всем, что было важно. Необходимо. — Паралич нижних конечностей. Тяжелый случай, но мы сделаем все возможное. — Вера в лучшее и, как выразился доктор Харрисон, в «возможное», тухнет в детективе в тот момент, когда доктор произносит эти слова, опустив взгляд в медицинскую карту своего знаменитого пациента. Кончено, — громом бьет в голове Шерлока. — Спасибо, доктор Харрисон, — единственное, что говорит вслух Холмс, сцепив руки под одеялом в замок до белых костяшек. Кончено. А потом были Джон, Майкрофт, миссис Хадсон, Молли, Лестрейд и прочие. Нескончаемые тонны удушающих цветочных ароматов, разноцветные открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления от знакомых и незнакомых людей, натянутые улыбки и взгляды, которые говорят куда больше, чем физиогномика самих лиц. Шерлок читает их, как раскрытую книгу, и мысленно ухмыляется подобной глупости, как отвержение очевидных фактов. Даже Майкрофт, гениальный ум, умудряется нести чушь про лечение в Берлине, Иерусалиме, США, стараясь не замечать, что его брату глубоко плевать на все, что он твердит с упорством ишака. Впрочем, насмешливый временами, а зачастую просто угасший взгляд детектива замечают все, вот только никто не хочет верить, что это — конец. А стоило бы задуматься. — Наша эпоха завершилась, Джон, — однажды вечером с улыбкой проговаривает Шерлок, и обреченность его голоса режет Ватсону сердце. — Не неси чушь, — отмахивается тот, переводя правду в шутку — самую дрянную из всех, которые существуют, — но больше не произносит и слова, видя, как глаза Шерлока застывают на одной точке, будто покрываясь коркой толстого льда. Шерлок уходит в себя, Джон — домой. Шерлок рвет и мечет там, в своих незабвенных Чертогах, Джон же швыряет в стены все, что попадается под руку и кричит пустой квартире с уже молчаливой миссис Хадсон о несправедливости их чертовой жизни. От боли Джон начает выпивать вечерами. От тотальной беспомощности Холмс же спасается лишь мыслью о том, что эта жертва была не зря. Спасенные им люди дышали, жили, ходили, а значит, его падение было верным. Только и этого однажды становится мало для спасения того, что от Шерлока осталось. Он научился мастерски наклеивать улыбку на свое похудевшее лицо, отвечать: «Все в порядке» на откровенно глупые вопросы: «Как ты, Шерлок?», делать вид, что может существовать калекой, беспомощной тварью, бременем для других и даже раскрывать от скуки мелкие делишки, приносимые Лестрейдом в больницу от жалости и вины. Холмс сумел стать бравым комедиантом, почти таким же, как Мориарти, притворявшийся ради их партии Ричардом Бруком, пока дыра в его груди с каждым днем расползалась все шире и глубже, становясь кротовой норой, где ступи шаг вперед — и наступит полная мгла. Шерлок знал, что наступит — рано или поздно, — и поэтому покорно ждал исхода. Город за окном становился мертвее. Шерлок взаперти становился больнее. И дело, если уж на то пошло, было вовсе не в ногах. Кажется, люди называют это душой. Да, с ней определенно было что-то не то. Пытаясь пошевелить пальцами ног, стараясь держаться сильным и волевым для самого себя, Шерлок внезапно начинает заливаться хохотом, диким и бесноватым. Он вспоминает что-то важное, что однажды нашел в Чертогах, но отпустил, не имея в этой информации необходимости. Теперь же чья-то фраза — быть может, самого дьявола со смольными глазами — рвет голову мигренью и бьет промеж ребер острым ножом осознания собственной ошибки. Так больно, что он хватается за грудь. Так страшно, что хочется провалиться в пропасть. Так безысходно, что дай ему мышьяка, Шерлок бы принял его с покорной благодарностью. Так… Шерлок, ну разве можно быть таким наивным и глупым? Разве можно быть таким, Шерли-бой? Неужели ты только сейчас понял, что убивает не падение — бог мой, нет! Убивает не падение, а ПРИЗЕМЛЕНИЕ! Город мёртв. Шерлок, наконец, тоже. У мертвеца этого глухие удары сердца, каменное выражение лица и затянувшиеся пеленой безразличия зрачки.