Samuel Barber — Adagio for strings
Если бы кто-то сказал Шерлоку, что он однажды окажется в больнице постоянным жильцом палаты и не захочет из нее уезжать домой, то он, определенно, изогнул бы скептично бровь на столь глупое по всем параметрам заявление и даже не удостоил бы собеседника ответом. Если бы этот «кто-то» и существовал, то он, черт его дери, оказался бы у самого истока правды, когда сам Шерлок был бы в далекой недосягаемости от реальности. Все меняется. Как оказалось, все меняется. Брошенная кость притягивает бродячую псину, увлекательная игра превращается в образ жизни, пуля в голову несет в себе смерть, а падение ломает кости. Холмс, породнившийся с одиночеством, которое избрал для себя сам, обдумывает каждый свой шаг, каждый шаг Джона, Майкрофта, Мориарти, сгребает информацию в одну кучу, встряхивает в чертогах, а потом вновь моделирует все возможные ситуации, приходя к единственному выводу из десятка образовавшихся исходов того дня: падение было неизбежно. Рвет голову на части же не вердикт, а то, что падение, будь он дальновиднее, раскрой он глаза и подумай, могло быть менее болезненным. Шерлок стискивает ладони на своих замерших без движения ногах, вскидывает голову вверх, к белому потолку, растягивая звуки в пародии пения, а губы — в подобии улыбки, и декламирует вылезший из пыльных полок сознания стих Блейка*: — … Попалась, Кэтти? Твой черед Ловить того, кто попадет! Смотри, вот Роджер, Роджер близко! И Кэтти быстро, словно киска, В погоню кинулась за ним. Ему подставил ножку Джим. Смех Шерлока, как наждачная бумага: скребет стены, застывает неприятными мурашками на коже и оставляет паршивое впечатление после того, как прекращается, окунаясь в обыкновенность тишины. И он даже рад, что Майкрофт, застывший в дверях в нерешительности, успевает услышать глухое Джим, потому что из прошлой жизни только насмешка над братом ему и осталась. — Я так понимаю, пора домой? — сухо и без эмоций уточняет Шерлок, даже не удосуживаясь развернуть коляску и поприветствовать Британское правительство, наведывающееся к нему в гости не чаще раза в неделю. Шерлоку приятней думать, что проформы ради, а не из-за искреннего беспокойства, которое Майкрофт прикрывать даже не пытается. — А ты хочешь остаться? — в тон ему отзывается брат, раздражительно громко стуча тростью зонта по полу и закрывая за собой дверь. — Не думаю, что теперь имеет значение, чего хочу я, Майкрофт. Папка на столе. — Шерлок небрежным жестом руки указывает в сторону кровати, без интереса наблюдая за тем, как Майкрофт спешно пролистывает страницы и поднимает взгляд на него. — Почему Бен Маршалл? Тут есть специалисты куда лучше. — Вопрос с подвохом, на который он ответ знает, но непременно хочет услышать его от самого Шерлока. Вздох выходит воистину обреченным. — Он умеет делать то, чему обучен, а именно — ухаживать за такими калеками, как я. Без вопросов, без ошарашенных взглядов и без надежды получить автограф от того самого то ли гения, то ли мастерского лжеца. — Шерлок поджимает губы и, подумав, добавляет. — Джону не будет скучно в его компании. — Ах, вот в чем дело! Списываешь себя со счетов… — Майкрофт, по мнению Шерлока, актер плохой, и сейчас он этот статус только лишний раз подтверждает, рассыпаясь в неправдоподобной иронии. Выглядит чертовски жалко. — Давай не будем начинать. Я уже слышал историю о психотерапевте, который может послужить хорошую службу и избавить от депрессии. — Пальцы вжимаются в колени еще сильнее, до белых костяшек. — Надоело пояснять термины, как малому ребенку — прояви благоразумие и отстань от больного человека. — Я знаю, о чем ты думаешь, Шерлок. — Старые-добрые нравоучения раскаленной иглой впиваются в подкорку мозга, да так неприятно, что Холмсу-младшему не удается сдержать раздраженное шипение. Майкрофт грозовым облаком нависает над ним с усмешкой маниакальной и далекой от тех миролюбивых речей, что изредка льются из него на телевидении. — Не стоит делать поспешных шагов, мой дорогой брат. — Ты не заметил, что шаги теперь не мой профиль? — с искрометной скептичностью бьет его Шерлок прямо в область груди, туда, где стучится, вопреки всем расхожим мнениям, вполне живое сердце. Майкрофт тяжело вздыхает и, распрямив спину, говорит: — Что ж, не все потеряно: ты все еще дерзишь и не имеешь ни грамма уважения к своему брату. Завтра за тобой приедут. Джон приедет. — Часы приема окончены, Майкрофт. — Шерлок кивает на дверь и разворачивается к окну, надеясь, что повторять не придется. Усталость ложится на плечи тяжелым покрывалом, когда дверь за братом с щелчком закрывается. Он никогда не хлопает ей. А Шерлоку хотелось бы. Хотелось бы, чтобы тот вышел из себя, наорал на него, схватил за шкирку, встряхнул как следует и приказал — при-ка-зал — жить. Но Майкрофт не теряет маску сдержанности, а Шерлок, усмехнувшись стуку трости и свинцовому небу Лондона, продолжает тухнуть в слепой ненависти к своему существованию, которое должно было оборваться. Исправимо.***
А ведь правда было бы куда лучше умереть и остаться в людской памяти врагом Королевства, чем видеть Джона таким. Обычный Джон, улыбающийся, помогающий, ведущий какие-то расспросы, лишь бы заполнить пустоту между ними, смотрящий с жалостью и страхом, следящий за каждым движением: что может быть хуже? Шерлок не знает. Просто смотрит на него, отвечает что-то, а сам представляет похороны, скромное надгробие и тихо-мирное забытье. Лучше и не придумаешь. — Ну вот и дом, — нарочито-весело объявляет Джон ему чуть ли не в самое ухо, на что Шерлок лишь пожимает плечами, пристально смотря на Бена, который так же радости доктора не разделяет. — Мистер Холмс, давайте я. — Маршалл хватается за ручки коляски, и Шерлок, коротко кивнув, убирает руки от колес. — Даже без репортеров. — Удивление Шерлока искреннее, на что Джон впервые отзывается настоящей усмешкой, а не набором паршивых актерских талантов, которых у него нет в принципе. — Да, твой брат достаточно влиятелен для того, чтобы очистить мусор перед порогом. Шерлок усмехается едко, стараясь Ватсона поддержать счастливым «все со мной отлично, не стоит беспокоиться», когда на деле каждый шаг Маршалла позади спины — его шаг, его, его, его — лишь распаляет в груди притихшую безысходность и апатию. Лестница с настилом для инвалидных колясок. На второй этаж. Ему. Джим стреляет себе в рот. У Джима всего одна пуля — чертовски, чертовски жаль! Родные пенаты с застоявшейся по углам пылью. Череп на камине, два кресла — ничего не изменилось. Шерлок втягивает в грудь побольше воздуха, надеясь, что его быстро замигавшие глаза остались никем не замеченными. Зачем он вернулся сюда? Что теперь ему делать здесь, где каждая половица помнит поступь ноги своего хозяина, где все пропитано движением и не сравнимой ни с чем страстью, жаждой приключений? Что здесь должен делать калека, безногий с ногами? Тот, кто он есть теперь? Что, что, что? Шерлоку хочется обратно в палату. К врачам, к медсестрам, к окну, выходящим на дорогу, где мчатся кэбы, где кипит жизнь. Куда угодно, только не сюда, в эту пропасть боли, в этот чан со взрослыми страхами, которые не подвластны ни одному психологу с их научными степенями и выстроенной словно по ровной линии речью. — Ну что, куда лучше больницы? — Джон рвет ему барабанные перепонки, не замечая, что вместе с ними заодно получается порвать и сердце, что еще тщедушно бьется внутри, пытаясь смириться с тем, что случилось тогда, на крыше Бартса. Холмс мастерски поднимает углы губ вверх и, кивнув Джону, спокойно отвечает: — Лучше и не придумать, Джон. Бен Маршалл, конечно, прекрасный специалист, ровно настолько, насколько же и удивительный ученик самого гениального ума Лондона (теперь точно самого гениального), дедукция которого — находка. Шерлок нашел его три года назад, выпаял, выковал и пустил в дела. Бродяжка раньше — медицинский работник теперь. Бен считывает информацию по движениям пальцев Шерлока и, вскинув ржаво-рыжую голову вверх, сообщает Ватсону: — Пятнадцать часов, мистер Ватсон. Мне нужно ставить уколы. — Конечно, да. — Кое-что не меняется. Например, наивность Джона. Он с мягкой улыбкой смотрит на друга, на его санитара и, кивнув в довершение, заключает смешное: — Лечение прежде всего. — Наболтаетесь еще. — Бен умеет играть и играет. Шерлок едва сдерживает усмешку, которая скачет на радужке глаз разноцветными линиями. — Спасибо, Джон. Скажи миссис Хадсон, как придет от своего ухажера, ради которого изменила пятому номеру*, что я обязательно выпью с ней чаю. Джон остается один, смотря вслед другу, за которого ноет в груди. Шерлок чувствует взгляд и надеется, что это скоро кончится. Все кончится. А пока… ночи без сна, постоянная боль в поясничном отделе, чувство беспомощности и желание найти лучший выход из положения, с которым он категорически не согласен. На омертвелых ногах Шерлока синяки. Пальцы нервозно сведены. Чтобы почувствовать хоть что-то, но не ощутить катастрофически ничего.