Вейдер

— Люк, помоги мне… снять шлем, — поврежденный молниями Сидиуса костюм медленно выходил из строя. Как и я. — Ты умрешь, — запротестовал сын. — Это теперь неизбежно. Хотя бы раз… дай… взглянуть на тебя своими глазами. Сила все еще была со мной. Через нее я ощущал панику. Офицеры, пилоты, штурмовики — все те, кто со страхом и раболепием смотрели на меня более двадцати лет, — теперь разбегались как эриаданские крысы, не замечая своего главнокомандующего. Сейчас никто из них не был важен. Для меня существовал только мой сын. Я мог бы призвать Темную Сторону как тогда на Мустафаре. Я мог бы продержаться те несколько часов, пока Люк искал бы для меня помощь. Но… зачем? Даже если я выживу, впереди только суд и казнь. Может быть, пожизненное заключение в стерильной камере и хорошо, если мне оставят протезы, а не бросят гнить привязанным к кровати. Такой исход неизбежен. Как бы сейчас Люк ни верил мне, на лидеров Восстания его пламенные речи не произведут впечатления. Я был их главным врагом, никто не отпустит меня с миром. Так странно. Я сражался со смертью всю свою жизнь, а теперь принял ее с покорностью. Все ли Владыки ситов чувствовали подобное, когда понимали, что их, наконец, превзошли, и пути к победе нет? Впрочем, это тоже теперь не важно. Люк закончил снимать шлем. Свет в ангаре был слишком ярким, и мне пришлось сощуриться. Когда глаза чуть привыкли, я испытал разочарование. Сына я так и не увидел. Только расплывчатое пятно вместо его лица. Однако ему не обязательно было об этом знать: — А сейчас иди, мой сын. Оставь меня. — Ну, нет. Ты пойдешь со мной. Я спасу тебя, здесь не оставлю. Все-таки упрямый у меня ребенок. Я улыбнулся и понял, что мне надо помочь ему. Нельзя оставлять его… так: полным сожалений об упущенных возможностях, не понимающим своего отца. Просто еще одна маленькая ложь. Мне она ничего не стоит, а Люку она поможет: — Ты меня уже спас, Люк. Ты был прав… насчет меня ты был прав. Скажи сестре… что ты был прав. — Отец! Я тебя не брошу! Я почувствовал, как последние крохи жизни оставляют меня, как по Силе сына пробегает волна — горе сделало его чуть ближе к Темной Стороне. Последние осознанные мысли погасли. Остались только ощущения, подарившие целую Вселенную. Мы были всем и все было нами. Горе и облегчение, страх скорой смерти и радость победы, отчаяние и надежда на будущее — чувства слились в единой симфонии. Мириады существ, разумных и нет, жили и дышали. Мы были связаны с каждым из них. Мы видели их глазами, слышали их ушами. Мы ощущали их. Всех вместе и каждого по отдельности. Мы были ими. Мы были… нами. Энакин! Энакин? Кто это? Нет. Это я. Я Энакин. Я. Не мы. Нет никаких мы. Нет, нужно вернуться, отдаться, раствориться. Мы еще можем… Энакин! Нити порвались. Больно, слишком больно. Холодно. Пусто. И такое знакомое мне ненавистное присутствие. Зачем ты сделал это, Оби-Ван Кеноби? Зачем ты помешал? Ведь это был конец. Я растворялся в Силе, я избавлял Галактику от своего смрадного присутствия, я платил по счетам. Ты вернул мне осознание себя, и теперь я не… И не нужно, Энакин. Ты сможешь вернуться в мир живых, ты сможешь снова увидеть своих детей, сможешь поговорить с ними. Учись и научишься. Учиться? Да. Я понимаю. Ты сделал меня таким же, как ты. Призраком Силы. Гнев поднялся из самых глубин моей сущности. Нет, Оби-Ван. Я не хочу. Ты предлагаешь очередную тюрьму. Существовать, отрезанным от мира, общаться лишь с немногими Одаренными и другими Призраками — не так я желаю видеть свое посмертие. Люк хочет увидеть тебя. Я попрощался с ним, пусть и он попрощается со мной. Я уже сказал все, что хотел. Ты солгал ему… Вейдер. Как и ты, Оби-Ван. Мы всегда стоили друг друга. Если ему станет легче, пусть он увидит кого-то с моим лицом. Уходи. Раздражающее меня присутствие рассеялось, и я испытал облегчение. Оби-Ван Кеноби, джедай, ухитрившийся испортить мне не только жизнь, но и смерть. Он отнял у меня жену и детей, из-за него я стал инвалидом, неспособным достичь дарованной мне Силой мощи, а теперь он помешал мне исчезнуть навсегда. Я сосредоточился. Сила была вокруг меня, она звала, она обещала мне единение с Вселенной. Чистейшие эмоции, легкость, принятие, буйство красок, звуков и запахов — ничто не было и не будет прекрасней. Там есть место для всех и всего… кроме самосознания. Это и было последней подлостью Оби-Вана. Теперь, зная, что меня ждет, я боялся. Боялся потерять свое имя, свои воспоминания — все то, что составляло основу понятия «Я». Страх поселился во мне и мешал раствориться в Силе. Стоило оценить свое подневольное положение. Я был нигде. Сила текла вокруг меня, ненавязчиво касаясь. По крайней мере, никакого давления. Она будет ждать столько, сколько мне понадобится. Я тоже буду ждать. Чего? Ответ пришел сам собой: эмоций. Только Темная Сторона поможет мне теперь. Со временем мое одиночество, как уже было много раз, породит отчаяние. Отчаяние породит ненависть, а ненависть уничтожит страх. Довольно извращенный способ самоуничтожения, но больше ничего не оставалось. Времени понадобится много. Хорошо, что здесь оно не играет решающей роли, но как можно скоротать вечность? Для начала можно было бы прояснить хотя бы для себя: почему я умер? Это был сиюминутный порыв, в какой-то момент я четко осознал, что должен сделать. Ради сына? Или все же здесь крылось нечто большее? Отдать жизнь за своего ребенка — так просто, легко и понятно. Не мне. Большую часть жизни я учился не идти на поводу эмоций. «Ты должен управлять гневом, а не он тобой», — говорил Палпатин. Урок, усваиваемый долго и болезненно, выученный, пусть и слишком поздно. Нет, чувства были совершенно ни при чем. Конечно, Люк вызывал во мне что-то, чему я так и не смог подобрать определения, но оно не стоило такой жертвы. Я предал Империю. Именно. Люк получил мою жизнь, а вместе с ней десятилетия упорной работы. Получил, чтобы разрушить. Он без сомнения уже сделал это. Я догадывался, что происходило в том другом мире. Технику, наши корабли и боевые станции, скорее всего, взорвали в какой-нибудь необитаемой системе, наши лидеры были осуждены и казнены или бежали без надежды на возвращение, наши легионы были распущены, а бойцы выбирали между верностью новому режиму и рабством. Из-за меня. Сожаления по этому поводу я не испытывал. Возникни необходимость, я бы поступил точно так же. Причина лежала на поверхности. Я утратил веру в Империю. В конце концов, она стала ничем не лучше Республики. Все та же косность, напыщенность, алчность и коррумпированность, попытки казаться значимее, чем на самом деле, извращенные интриги и политические игрища, которых я не понимал и которые ненавидел всем сердцем. В самом начале я верил, что строю лучшее будущее. Империя и Новый Порядок казались мне именно той дорогой, по которой должна идти Галактика. Я брался за жестокие задания Сидиуса — резня в Храме Джедаев, устранение Лидеров КНС, чистка и многие другие — с искренней верой в необходимость этих смертей. Я совершал убийства не из удовольствия, хотя, пожалуй, иногда позволял жажде мести выйти на первый план, мною руководила убежденность в нужности происходящего. Сидиус дал мне власть, и я намеревался распорядиться ею максимально продуктивно. Несмотря на все преграды, вроде бесконечной утечки финансирования на Звезду Смерти, у меня получилось создать эффективную лояльную армию и флот. Только прогнившая политическая система отправила нас против тех, кого мы должны были защищать. Что ж, все закончилось закономерно. Это было предначертано. Мысль пришла извне и заставила насторожиться. Снова чужое присутствие, но не раздражающее, как Оби-Вана, мягкое и едва ощутимое. Если бы новый гость не выдал себя сам, я вряд ли бы его вообще заметил. Кто ты? Ты знаешь, Энакин. Квай-Гон. Неудивительно, что я его не узнал. Когда была возможность снять его опечаток в Силе, я этого еще не умел. Зачем ты пришел? Я достаточно ясно объяснил, что вам, джедаям, лучше оставить меня. Джинн явно собирался с духом. Он хотел рассказать мне нечто важное, но не представлял как. Пока я размышлял о причинах своей смерти, джедай репетировал мудрые и красивые вступления, одно хуже другого, и так и не смог решить с чего же ему начать. Я сам никогда не был мастером пространных речей, предпочитая сразу переходить к делу. Может и теперь стоило начать с сути, а подробностями она, если повезет, обрастет позже. Прости нас. За что? Глупый вопрос, но простая фраза так ошеломила меня, что ничего другого в голову просто не пришло. Вместо ответа вспыхнули старые воспоминания. Заросший джунглями спутник, опасные хищники, дождь… храм и его служители: калечные, будто заживо разлагающиеся люди. Их символ: туго закрученная спираль — и пророчество. «И пришло время для нового спасителя. Того, кто сразит змея джедаев. Того, кто сразит змея Империи. Того, кто наконец ввергнет Галактику в хаос». Полная бессмыслица. В Галактике миллионы различных сект и культов. И у каждого из них свои пророчества о конце сущего. Умельцы в голонете их даже собирали в импровизированные календари. Обращать внимание на подобную чушь — никакого рассудка не хватит. Я тогда поступил единственным разумным образом: уничтожил их, а кристалл, найденный в храме, усилил боевую станцию Таркина. И почему теперь Квай-Гон утверждает, что именно эти фанатики были особенными? Потому что они единственные правильно истолковали пророчество Избранного, Энакин, поняли цель, с которой Сила породила тебя, они знали, что без крови равновесие Силы недостижимо. Ты искал мотивы своих поступков: долг, месть, стремление защитить — но причина всегда была лишь одна, ты исполнял предсказанное, а мы, джедаи, поспешили осудить тебя, видели в тебе только очередного падшего, когда все было намного сложнее. Потому мы помешали тебе исчезнуть, мы хотели хотя бы немного сгладить… ущерб. Мотивы джедаев немного прояснились, но Призраком Силы я по-прежнему не желал оставаться, и Квай-Гон, похоже, этого ожидал. Йода и Оби-Ван считают, что выбор — твое неотъемлемое право. Я согласен с ними, но, думаю, что прежде чем окончательно решать свою судьбу, тебе следовало бы ознакомиться со всеми вариантами. Есть третий выход, о котором я и пришел рассказать тебе. Объясни. В Силе, Энакин, нет понятия времени. Прошлое и настоящее существуют вместе. Зная способ, можно перемещать объект между двумя временными моментами. Эксперименты забросили многие тысячелетия назад, поскольку перемещение даже одного атома вызывало огромные возмущения в Силе и приводило к непредсказуемым последствиям. Но там, где живые адепты потерпели поражение, мы, Призраки Силы, обнаружили огромные возможности. Мы научились путешествовать в любую точку прошлого, лишь с одним ограничением: годы, когда тело Призрака было живо. Удивительный запрет. Он много раз нарушался, и в то же время не нарушался никогда. Все-таки Квай-Гон оставался джедаем до мозга костей. В их манере превращать любое обсуждение в витиеватый философский диспут. Я же хотел скорее услышать главное. Сила не терпит лишних сущностей, Энакин. Призраки, попытавшиеся это сделать, оказывались внутри собственных тел. Я просто не мог поверить. Джинн рассказывал о возможности вернуться к жизни, исправить совершенные ошибки. Я жалел о многом: смерти матери, потере Падме и детей, своей… неполноценности, излишней верности тому, кто ее не заслужил. Теперь был шанс все изменить, и я не имел права упустить его. Путь, показанный мне джедаями, взбудоражил и вдохновил. А уж если мои навыки и воспоминания останутся со мной… Останутся. Квай-Гон явно наслаждался моей реакцией, но мне было все равно. Только одно условие, Энакин, тебе придется снова исполнить пророчество, а в остальном ты волен делать, что пожелаешь. Исполнить пророчество. Это значило лишь одно: опять устроить великое истребление джедаев и прервать династию Бэйна. Что ж, с удовольствием. Пока Джинн посылал мне пояснения и образы, Сила закручивалась вокруг меня огромным смерчем, давила, заключала в непроницаемый кокон, а потом резко отпускала. Я почувствовал, как от меня протянулась тонкая нить, чье предназначение было соединить меня со мной. Но с каким? Главнокомандующим Имперскими Вооруженными Силами на заре карьеры, генералом Войны Клонов, молодым падаваном Храма Джедаев? Нет. Дальше. С маленьким рабом на планете Татуин. Едва нить коснулась другого меня, Сила задрожала и… Я проснулся. Восторг охватил каждую клетку тела. Живого и здорового тела. Я дышал. Грудь равномерно опускалась и поднималась. За годы в костюме жизнеобеспечения я успел забыть, каково это: вдохнуть поглубже, задержать выдох на минуту, а потом, пытаясь восстановить уровень кислорода, начать дышать часто-часто. И тихо. Больше никакого назойливого шипения, мешающего отдыхать. Никакого холода в легких, аппарат всегда качал воздух быстрее, чем тот успевал согреться. Я слышал. Сквозь оконный проем доносились крики ронто, фырканье банты, писки джав, переговоры на десятках языках. Звуки громкие и чистые, а не глухие, будто из-под воды, с многократным эхом. Я видел. Открыв глаза, я любовался самым прекрасным зрелищем за много лет: трещинами на потолке хижины. Солнца уже взошли, и комнату заливал яркий свет. В прошлой жизни визоры маски окрашивали мир в красный, и теперь было невообразимо приятно рассматривать бледно-желтый оттенок потолка и стен. Я поднял руки к лицу. Вместо широких кистей в черных перчатках я увидел маленькие детские ладошки. Несколько раз сжал кулаки. Идеальная реакция. Больше не будет задержек между мыслью о действии и самим действием, как при ношении протезов. Я дотронулся пальцами до щеки и вздрогнул, настолько сильным мне показалось прикосновение. Прежде поврежденные нервные окончания и синтетическая кожа не давали мне осязать, чужие касания, когда они случались, я ощущал через Силу. Пробить эту «броню» могла лишь боль. Только в одном костюм жизнеобеспечения выигрывал. Обоняние. Мос Эспа смердел. И, увы, я теперь не мог механически отключить восприятие запаха. Но когда-то я привык, принюхаюсь со временем и теперь. А еще я был голоден. Память услужливо подложила образ тошнотворной бурды серого цвета, которая по недоразумению звалась здесь завтраком. Все свое детство я ненавидел этот корм, а теперь буду счастлив его съесть. Мое старое тело имело полностью атрофированную пищеварительную систему вследствие долгих лет внутривенного питания, поэтому вкус еды я совершенно забыл. И больше никаких катетеров, сборных контейнеров и рециркуляторов. Свобода. Я засмеялся. — Может хватит валяться, Эни? — раздался звонкий женский голос из дверного проема. Мне показалось, что я падаю в черную пропасть, возвращаюсь в ничто, из которого только что вылез. Как?! Как я посмел забыть?! Я так увлекся своими чувствами и ощущениями, что не задумался о самом главном. Она была здесь. Живая. Не истерзанная месяцами пыток. — Мама! — я вскочил и бросился к ней на шею, а из глаз сами собой полились слезы. На этот миг я стал тем, кем являлся физически, — девятилетним мальчишкой, который непозволительно долго не видел самого дорогого человека в его жизни.