Когда растает снег

— Ладно, я понимаю мы, но ты, Джон, как ты добровольно согласился притащиться на север? С твоими родственниками можно было такую карьеру в столице сделать, а ты на край света приперся геройствовать. — Пип навел автомат на цель и выстрелил. Голова манекена разлетелась на куски с оглушительным треском. Сэм вздрогнул и отступил назад. Джон вскинул свой автомат и пробил следующему манекену грудь, точно там, где должно находиться сердце у живого человека. — Захотел, Пип, представляешь? — меняя опустевший рожок, наконец отозвался он. — Просто захотел служить именно здесь. Сто раз тебе отвечал, а ты все равно не успокоишься никак. Джон уже сам начинал верить в то, что повторял так часто. — Врешь ведь. — Нет. Если мой отец генерал армии императора, то и я непременно должен стать генералом? — А почему бы и нет, — засмеялся Пип. — Может, и не сразу, но обязательно должен. — Тогда на Стене мне не место. Здесь выше полковника не прыгнешь. — Это точно, — поддержал Гренн. — Старый медведь столько лет здесь командует, а золотую звезду так и не получил. Пип закатил глаза и состроил гримасу, пока Гренн его не видел. Сэм за спиной у Джона осуждающе засопел. — Но ради Джона, думаю, устав изменят, — все-таки съязвил Пип. — Так что мы еще обмоем его генеральские погоны. Он подмигнул Джону, повернулся к стрельбищу и, не прицелившись толком, все равно умудрился выбить девятку у самой дальней мишени. — И как у него так получается! — восхищенно выдохнул Сэм, у которого все выстрелы упорно летели в «молоко», а Джон, воспользовавшись паузой, отошел к стимулятору и врубил программу тренировочного боя. Хотелось отвлечься от внезапно нахлынувших воспоминаний и избежать очередных неприятных расспросов. О своем решении пойти служить в Северный дозор распространяться желания не было. Как объяснить, что всю жизнь он чувствовал себя лишним в отеческом доме? Как, да и зачем, рассказывать кому-то, пусть даже друзьям, с детства понятное, что не только мачеха, но и сам отец им тяготится. Их отношения всегда были натянутыми, и, повзрослев, Джон осознал почему. Эддард Старк никогда не любил его мать. Скорее всего, спустил с ней пар на адреналине после боя и даже имени не спросил. Джону казалось, что лучше бы ему не рождаться вовсе. Тогда его отец жил бы в ладу с собственной совестью и никогда бы не вспоминал о той минутной слабости, когда не смог обуздать желание. А так командующему Северным фронтом пришлось признать своего незаконнорожденного сына и забрать его в семью. Но забрать в семью — не значит полюбить. И Джон в полной мере, за шестнадцать лет, прожитых у Старков, ощутил каково это — когда у тебя вроде и есть дом, а на деле это просто крыша над головой, чистая постель и горячий ужин. Возможно, для кого-то и такое — предел мечтаний, но ему всегда не хватало другого. Например, чтобы кто-то очень близкий обнял его перед сном, потрепал по волосам и сказал что-то доброе. Нет, у него были хорошие отношения с братьями, младшая сестренка его очень любила, его никто не бил и не унижал, а к поджатым губам мачехи, он привык довольно быстро и перестал обращать внимание, но пустота в душе, которую ничем не заполнишь, с каждым годом ощущалась все острее. Порой, лежа без сна в постели, Джон представлял себе маму, которую не видел с младенчества. Ее руки, ее волосы, ее глаза. Иногда ему казалось, что туман обрывочных воспоминаний вот-вот рассеется, и он увидит родное лицо. Вспомнит наконец. Джон и сам не понимал, отчего это так важно. Он просто хотел, отчаянно и почти безнадежно, хотя бы в мыслях хранить ее образ. Поначалу Джон пытался расспрашивать о ней отца, но быстро понял, что ничего не добьется. Тогда начал искать сам. Но и здесь его ждала неудача. Никто из друзей отца не знал мать Джона, или все просто-напросто умело врали. Впрочем, главного это не меняло: Джон в своих поисках уныло топтался на месте. И однажды он все-таки сдался. Учеба ему давалась легко, и Джон всегда знал, что после школы пойдет в военное училище. Как все Старки: как дед, как отец, как дядя Бенджен. Только Джон Старком не был, потому вместо высшего командного училища, которое окончили большинство мужчин в их семье, поступил в мало престижное пограничное. Первый год в казармах Джон, как и все зеленые курсанты, прошел через проверки для новичков: измывательства старшекурсников и офицеров. Он дрался, получал наряды вне очереди, стабильно каждые две недели отлеживался в лазарете, но никогда не мыл сортиры зубной щеткой и не мирился с тычками оборзевших сокурсников. Если для многих это было время унижений, депрессии и отчаяния, то для Джона это было как глоток свободы. Сплевывая кровь после драки, засыпая над конспектом прямо на паре после суточного наряда, умываясь ледяной водой в тридцатиградусный мороз, он наконец-то чувствовал себя нормальным. Живым. Джон не собирался подчиняться неписанным армейским законам. Не всегда и не везде побеждает самый сильный, у кого тяжелее кулаки и острее зубы. Джону было плевать, что это справедливо и вообще очень жизненно. Он шел своим путем. Поэтому Джон, наверное, был плохим курсантом, а после стал не слишком удобным офицером. После окончания училища ему сразу же предложили перевестись в столицу в Императорский полк, но Джон и тут поступил наперекор. Он отказался от места, о котором грезил каждый второй курсант, и положил рапорт с просьбой отправить его служить в Дозор, на самую опасную военную базу империи. Начальник училища сначала побагровел, потом побледнел, а после зло подмахнул бумагу, прожигая Джона недовольным взглядом. Так Джон оказался на краю мира, за тысячи километров от цивилизации, и ни капли пожалел об этом. — Ну вот, как всегда наш лейтенант Сноу виртуозно уходит от ответа, — съязвил Пип и повернулся к Гренну: — Пойдем, мой не слишком сообразительный друг, через пятнадцать минут сюда придет вторая смена, а мы еще за собой не убрали. — Какого хрена этим должны заниматься мы? Мы бойцы, а не уборщики, — больше для порядка возмутился Гренн, но все равно пошел за Пипом. Джон поставил автомат на предохранитель и вытащил наполовину опустевший рожок. Оглядел потрепанное стрельбище и тяжело вздохнул. Дозор переживал не самые лучшие свои времена. Некогда одна из самых мощных его пограничных баз сейчас представляла собой довольно жалкое зрелище. Не хватало всего: финансирования, людей, былого энтузиазма, в конце концов. Никто не хотел служить на самой северной окраине Седьмой империи, даже вполне приличное жалование не завлекало. Да и кому охота едва ли не каждый день отлавливать сепаратистов, пытающихся прорваться через блокпосты. Или патрулировать сотни миль непроходимой лесной чащи, где с любого дерева тебе на голову может прыгнуть вооруженный до зубов разбойник, и тогда уже никакая броня не спасет. Нет, желающих лишиться такой важной части тела, в Седьмой империи было немного. Потому Дозор мельчал с каждым годом, ведь даже вечно неспокойные южные рубежи считались курортом по сравнению с мрачным севером. Наблюдая за всем этим изнутри, иногда Джон искренне жалел, что незадолго до его назначения были отменены обязательные пять лет службы в Дозоре. Тогда сепары сидели по своим норам и к границе даже близко не приближались, и не надо было ждать каждый день тревоги, а после смотреть на пустые койки погибших, не зная, скорбеть или радоваться тому, что не оказался на их месте. — Не обращай внимание на Пипа, Джон, — неожиданно сказал Сэм, когда они вышли из тира на улицу. Его голос звучал глухо из-за поднятого до самого носа ворота куртки, но от ветра, ледяными иглами впивавшегося в лицо, это вряд ли спасало. — Он просто хочет узнать тебя получше. Мы все-таки в одной группе, в патрули, на блокпосты вместе ходим. — Я знаю, Сэм. Просто некоторые вещи лучше не вспоминать. Ты-то меня должен понимать. Тебе ведь тоже в Дозоре лучше, чем дома. Сэм поморщился, Джон намеренно надавил на самую больную мозоль, напомнив другу об отце, чтобы показать насколько неприятны ему эти обсуждения. — Я понимаю, — Сэм, кажется, еще глубже зарылся в свой воротник. — Но и ты пойми. У всех нас: у меня, у Пипа, у Гренна — не было других вариантов. Нас заставили подписать рапорт о назначении сюда. А ты ведь действительно сам захотел. — Ты забываешь, что мой дядя служил здесь, — напомнил Джон, смаргивая колкие снежинки. — Все еще надеешься найти его? — Да. Они оба замолчали. До казармы было всего-то жалких десять минут хода, но на таком зверском морозе ноги у Джона уже начали неметь. Стылый ветер пробирал до костей так, что тряслись колени и руки в перчатках сводило. Зима в этом году даже для северной границы была чертовски холодной. От одной мысли, что его дядя Бенджен совсем один, где-то в непроходимом лесу в такую адскую пургу, в глазах темнело от бессилия и отчаянной злости. Джон искал его каждый раз, когда уходил патрулировать границу, и каждый раз возвращался ни с чем. Других членов его группы они нашли спустя несколько дней мертвыми, но сам Бенджен Старк исчез бесследно. — Это все верно, Джон. — кивнул Сэм, вырывая его из невеселых мыслей. — Только Бенджен пропал уже после того, как ты приехал на базу. Если не хочешь откровенничать, постарайся придумать что-нибудь более правдоподобное. Такой нелепой отмазке только Гренн поверит. Джон усмехнулся, а Сэм покраснел. Их добрый, скромный малыш-Сэм никогда никого не высмеивал, а тут, видимо, не удержался. Общение с Пипом явно шло ему на пользу. Джон искренне радовался, когда видел, как пусть медленно, но все же неотвратимо меняется Сэм. Как он избавляется от комплексов, с детства вбитых жестоким отцом, как учится давать отпор обидчикам и старается по мере возможностей приносить Дозору пользу, хотя мог бы спокойно сидеть в лазарете с доктором Эйемоном и заполнять бумажки, а не соваться на боевые дежурства. Между тем, Сэм в группе Джона числился парамедиком, и многие бойцы были обязаны ему жизнью. Джону вдруг вспомнилось: он и Сэм, тот самый Сэм, над которым весь Дозор насмехался за лишний вес и нерасторопность, как они по очереди тащили на себе здоровяка Гренна из их первого патруля. В спину им летели пули сепаров, поэтому нести Гренна вместе не получалось никак, кто-то должен был прикрывать отход. Перед мысленным взором ярко встало раскрасневшееся, мокрое от пота лицо Сэма, упрямо сжатые губы и решительный взгляд. Пожалуй, именно тогда Джон окончательно убедился, что с самого начала не ошибся в нем. — Ты так говоришь, будто никто не знает, что я незаконнорожденный сын Эддарда Старка. Майор Торне еще в первую неделю постарался, чтобы в курсе был каждый рядовой, не говоря уже об офицерах, — наконец сказал Джон. — Но разве генерал Старк отправил тебя сюда? — улыбнулся Сэм. — Не надо, Сэм. Мне Пипа и других за глаза хватает. — Мы служим вместе, мы живем вместе, мы вместе рискуем жизнью. Какие тайны могут при таком раскладе? Может, тебе самому давно пора отпустить прошлое, в первую очередь потому, что ты никогда не сможешь его изменить. Разумеется, Сэм был прав. Тысячу раз прав. И Джон тысячу раз пытался поступить именно так. Но получалось из рук вон плохо, а хорошо притворяться он пока еще не научился. — Лейтенант Сноу, разрешите обратиться. — На пороге казармы их встречал Эдд. — Разрешаю, сержант. — Полковник Мормонт ждет вас у себя. — Не говорил — зачем? — на всякий случай спросил Джон. — Нет, — хмыкнул Эдд. — Начальство передо мной не отчитывается. Джон усмехнулся про себя: на то оно и начальство. Очередной порыв ветра швырнул в лицо пригоршню снежинок, и Эдд, обругав дерьмовую погоду, вернулся в казарму. Джон с тоской посмотрел на захлопнувшуюся дверь, из-за которой так и веяло теплом, но попасть туда ему пока не светило. Интересно, зачем его полковник вызвал? За его группой вроде не числилось никаких нарушений, и в патруль им еще рано идти - с блокпоста только недавно вернулись. — Ну, я тогда к доктору Эйемону пойду, — сказал Сэм и, хлопнув Джона по плечу, направился в лазарет.