Когда растает снег

К штабу тянулся длинный заснеженный двор, сейчас совершенно безлюдный. По бокам сиротливо прижимались к друг другу серые казармы, над их крышами с громким карканьем летали вороны. Доктор Эйемон, служивший в Дозоре без малого тридцать лет, рассказывал Джону и Сэму, что эти вороны жили здесь всегда, наверно поэтому именно они стали символами их военной базы. Не понятно, как вороны умудрялись выживать в таком холоде, но, кажется, метели и стужи никак не влияли на их количество. «Живучие твари» называл их майор Торне, который, кажется, ненавидел абсолютно всех, «приносящие вести» говорил о воронах доктор Эйемон и щедро разбрасывал зерно под окнами своего кабинета. Какую же весть вы принесли на этот раз, думал Джон, шагая к штабу: хорошую или плохую? — Вызывали? – спросил он, заглядывая в кабинет Мормонта. — Входи, Сноу. Полковник сидел за столом и что-то просматривал в своем планшете. Джон потоптался в дверях и, дождавшись приглашающего жеста, уселся в кресло напротив. Мормонт хмурился, рассеяно поглаживал себя по заросшему щетиной подбородку и продолжал его игнорировать. Наконец он выключил планшет, шумно отхлебнул черный и наверняка ужасно крепкий кофе из кружки и внимательно посмотрел на Джона. — Майор Торне опять на тебя рапорт подал, — тяжело вздохнув, Мормонт достал из ящика лист бумаги и принялся читать: — Лейтенант Сноу не подчиняется старшим по званию, грубит и халатно относится к служебным обязанностям. Вот урод! Да когда же он уже успокоится?! Джон открыл было рот, попытавшись возразить, но Мормонт остановил его взмахом руки. — Я знаю, что ты скажешь, лейтенант. Просто ответь, ты действительно набросился на майора Торне с кулаками, когда тот сделал тебе замечание? Врать было глупо. Все равно куча свидетелей подтвердит, что тогда произошло. Поэтому Джон просто кивнул в ответ, стараясь смотреть в пол. Нет, разумеется, он ни капли не жалел о той стычке с Торне. Ублюдочного майора давно кто-то должен был поставить на место, но перед Мормонтом отчего-то было стыдно. Все-таки и Джон, и Торне офицеры Дозора, а ведут себя, как сопливые дети, не поделившие игрушку. — Ты понимаешь, чем это все тебе грозит? — Гаупвахтой? Трибуналом? — Надеюсь, до этого не дойдет, — немного мягче отозвался Мормонт. – Но выговор в личное дело ты себе точно обеспечил. — А майору Торне, значит, благодарность объявят? – не удержался Джон. — Совсем разума лишился, Сноу? – побагровел Мормонт. – Не твоего это ума дело! И тут Джона понесло: — Выходит, меня в лучшем случае выговор ждет, — он выделил это «в лучшем случае», — а Торне пусть дальше в остроумии упражняется? Так вот знайте, полковник, не стану я терпеть, когда какой-то мудак оскорбляет мою мать. Глотать такое молча - унизительно. — Рот закрой! – рявкнул Мормонт. – И чем ты докажешь, что майор Торне тебя унизил? — Так запись с камер есть. И бойцов спросите. — За дурака меня держишь? Давно все просмотрено, и ничего, кроме тебя, валяющего Торне по снегу там нет. А бойцы в один голос твердят, что ты первым начал оскорблять майора, в ответ на вполне резонное замечание освободить полигон на время чужой тренировки. Вот оно, значит, как. Кто бы сомневался. Джон с тоской понял, что доказать правду теперь ни за что не удастся. Да и кто ему поверит – на границе всего-ничего, характеристики еще со времен училища отвратительные, а Торне – опытный офицер, куча медалей за боевые операции, от количества грамот и благодарностей, наверное, личное дело уже рвется. Джон против воли представил довольную рожу майора и скривился от отвращения. Вот он порадуется, когда узнает, какое наказание Джону впаяли за их драку. Да похрену, в общем, пусть хоть под трибунал отдают, Джон все равно не раскаивался. Он долго терпел бесконечные подначки в свой адрес, но когда Торне обозвал его мать шлюхой и Старковской подстилкой, сорвался и не жалел об этом. У Джона до сих пор мутилось перед глазами от злости, когда он вспоминал издевательский тон Торне и не менее издевательские смешки его прихвостня Яноса Слинта. — Остынь, — будто прочитав его мысли, жестко сказал Мормонт. – Я хорошо знаю Торне и, надеюсь, неплохо успел узнать тебя. Спустить это дело на тормозах я не смогу, сам понимаешь, но огласки не допущу. Какой еще огласки? Джон был, мало сказать, ошарашен. Неужели Торне настолько его ненавидит, что обычную, в целом, для них обоих ситуацию готов раздуть до таких масштабов? Что же за человек он такой гнилой, раз никак не угомонится? А ведь Джон его ни разу первым не зацепил, только огрызался, если уж Торне совсем палку перегибал со своими придирками и остротами. Ну уж нет, Джон так легко не сдастся, пусть что хотят собирают: офицерский суд чести или трибунал – пусть докажут сначала его вину. В конце концов, презумпцию невиновности еще никто не отменял. И только он собрался сообщить о своем решении Мормонту, как тот снова заговорил: — Завтра утром твоя группа уходит патрулировать лес. От крайнего блокпоста еще двадцать миль к северу. Приказ я уже подписал. Что-то не нравится мне это странное затишье. Как бы не упустить нам чего-то важного. Так что, лейтенант Сноу, смотри в оба. Если что не понравится, сразу возвращайтесь. В пекло не суйтесь. Найти бы, где эти твари прячутся, да изничтожить заразу, чтобы нас не донимала. Джон ждал еще каких-нибудь слов, может быть, пояснений, но полковник молчал. Буравил Джона тяжелым взглядом, будто хотел прожечь в нем дыру, и хмурился. В кабинете было непривычно тихо, но тишина эта была угрюмая, неспокойная. Джон сглотнул внезапно ставшую вязкой слюну и, как мог спокойно, спросил: — Мне нужно что-нибудь подписывать? — В приемной Марша оставишь рапорт, — уклончиво ответил Мормонт, встал из-за стола и отвернулся к окну, всем своим видом давая понять, что разговор окончен. Джон тоже поднялся, но уходить не спешил. Время шло, пауза затягивалась, полковник продолжал равнодушно смотреть на заснеженный двор базы, и давно уже надо было что-то сказать, а не стоять истуканом, но язык словно парализовало. — Постарайся сегодня не попадаться на глаза майору Торне, — вдруг сказал Мормонт. – Не хватало еще, чтобы вы поубивали друг друга. И тут Джон все-таки решился. — А вы мне верите, полковник? Что не я все это начал. — Верю, — впервые за все время их разговора невесело усмехнулся Мормонт. – Если бы не верил, разве стал бы с тобой вообще разговаривать? — Спасибо, — только и смог Джон выдавить, открыл дверь и поспешно вышел, чувствуя, как остервенело бухает в ребра сердце и от эйфории кружится голова. Джиор Мормонт, полковник Мормонт, несмотря ни на что, все же верил именно ему. Продолжая глупо улыбаться под недоверчивым взглядом Марша, Джон быстро расписался в необходимых бумажках и стрелой вылетел на улицу. Потом он едва ли не бегом пустился в лазарет – надо было забрать у доктора Эйемона супрессанты для всей группы, а заодно предупредить Сэма о внезапно нарисовавшемся патруле. Тот, конечно, совсем не обрадуется, но все равно пойдет с Джоном, особенно после того, как узнает, кого надо благодарить за столь неприятный сюрприз. *** — Проклятый холод, проклятая зима, — Пип вытянул руки над пламенем горелки и счастливо прикрыл глаза. Гренн доедал консервы, Сэм перебирал свою аптечку, сверяясь со списком, Джон чистил автомат, а Эдд нес вахту снаружи. Их палатку трепало порывами ветра, и, казалось, вбитые в промерзшую насквозь землю колышки вот-вот вылетят нахрен, и тогда точно придется ночевать под открытым небом, потому что второй раз такой подвиг с установкой жилья им уже не повторить. — Торне – козел, а в рейд почему-то отправили нас. Вот хоть убейте, не понимаю я этой дефектной логики, — разминая замерзшие пальцы над огнем, пожаловался Пип. — Думаю, полковнику Мормонту виднее, как нужно поступать и с кем, — отозвался Джон. – Но если тебе станет легче, то извини, друг. Жаль, что из-за меня тебе приходится морозить задницу в зимнем лесу, вместо того, чтобы спать в теплой постели. — Да причем тут ты, Джон. Разве я тебя обвинял? — Но ведь рапорт Торне именно на меня настрочил. А вас заодно со мной сюда отправили. — Просто Торне всегда все сходит с рук, — неожиданно подал голос закончивший есть Гренн. – Если старый Медведь понимает, что его старший офицер такой мудак, почему не избавится от него? Черная база не единственный гарнизон на северной границе. Допустим, Торне никто не ждет на юге, а в столице он и подавно никому не нужен, но в Сумеречной башне или в Восточном дозоре ему наверняка будут рады. — Вот видишь, Джон, даже Гренну это очевидно, — обрадовался поддержке Пип. – Не верю я, что полковник Мормонт сразу не разобрался, что к чему, и кто кого подставляет. Мозги у нашего старика еще будь здоров, соображают похлеще нашего. — Тут в другом дело, — разглядывая прицел, отозвался Джон. – Мормонт не может так легко разбрасываться людьми. Да, Торне тот еще жестокий мерзавец, но командир и боец он превосходный. Пип демонстративно закрыл лицо ладонью, Гренн хохотнул, а Сэм вдруг спросил: — Кто забыл выпить супрессант? — Какой еще супрессант? — Тот самый, что вы называете «витамином», — закатил глаза Сэм. — Так бы сразу и сказал, — пробубнил Гренн. – А то супрессант какой-то выдумал. — Ничего я не выдумывал, — обиделся Сэм. – Сказал, как есть. Ладно, так кто забыл принять его? — Я, — как в школе поднял руку Джон. – Давай сюда. — Ты с этим не шути, Сноу, — влез Пип. – А то озвереешь, как сепары, будешь членом стены пробивать, и придется тебя пристрелить, будто бешенного пса. — Не пори чушь, сказки все это, — отмахнулся Джон, но таблетку у Сэма забрал и тут же сунул в рот. — Ну конечно сказки, — сделал «страшные» глаза Пип. – Ты видел с каким выражением на лицах они нас атакуют, там же даже крупицу разума не разглядеть. Дикие они и чокнутые, и вообще, приказ сорок пятый не просто так существует. Да, сорок пятый приказ знает каждый служивший на севере. Стрелять на поражение, пленных не брать. Но каждый раз задумываясь над сухими, безжизненными строчками, заученными наизусть и являющимися по сути своей смертным приговором, Джон невольно вспоминал «Обязательство о неразглашении», которое все они подписывали. В нем говорилось, что по окончанию службы они не имели права даже заикаться о том, что видели тут. Что видели, что делали, какие приказы выполняли и в каких операциях участвовали. — Ну, во-первых, умственные способности и психическое состояние сепаратистов никто не проверял, — неожиданно менторским тоном заявил Сэм, закончивший укладывать свои лекарства. – К тому же, для сумасшедших они слишком организованно действуют. Разумеется, они агрессивны, с этим никто не станет спорить, но остальное – просто домыслы, ничем не подкрепленные. — Это тебе доктор Эйемон рассказал? – поинтересовался Пип. — Нет, это я сам. — Круто. А ты в библиотеке, оказывается, не только зрение портишь, но и учишься чему-то. От такой сомнительной похвалы Сэм смутился и покраснел. Джон ему искренне посочувствовал – теперь Пип от него точно не отвяжется, при каждом удобном случае будет подкалывать. — Тебе надо было не в армию идти, а в университет поступать, — без намека на издевку, вопреки ожиданиям Джона, сказал Пип. — А главное, папашу своего послать далеко и надолго. — Может, и поступлю попозже, — мечтательно улыбнулся Сэм. – Доктор Эйемон предложил медицинскую академию, говорит, у меня способности есть. — Там на трупах вроде учатся, — скривился Пип. – И кровища везде. — Можно подумать я мало мертвецов видел. А уж кровищей, как ты говоришь, меня после нашего первого блокпоста вряд ли напугаешь. — И то верно, — хохотнул Гренн, явно вспомнив, как их тогда здорово потрепали лезущие со всех сторон сепаратисты. Джон тоже никогда об этом не забывал, точнее, не мог забыть. Как и весь первый год, когда казалось, что сепаратисты точно прорвутся, так много их было и так часто они атаковали. Это сейчас, когда Дозору удалось отбить Белое дерево и Замок Крастера, стало относительно спокойно. Теперь на месте бывших схронов противника стояли хорошо укрепленные блокпосты, и лес вокруг них был вырублен на целую милю. Но и это не спасало от неожиданных атак, от растяжек на тропах, от ночных обстрелов и постоянного чувства опасности. Все они уже привыкли к этому ощущению, словно кто-то неотрывно таращится в затылок, смотрит на тебя через прицел снайперской винтовки. Поначалу Джон постоянно оборачивался, передергивал плечами, перед тем как выйти из укрытия на «блоке» внимательно оглядывал темный враждебный лес, а потом привык, стал вести себя посвободнее. Да и что толку трястись: лес он и есть лес, тем более у них самих несколько снайперских постов в округе, и организовать лежку чужаку не так-то просто. И только в патрулях все равно, нет-нет, да и накатывал тот позабытый страх. Что-то с глухим звуком ударилось в бок палатки, и все они замерли, как по команде. Джон быстро щелкнул предохранителем и положил палец на спусковой крючок, Гренн и Пип повторили его действие. Сэм опустился на корточки, прижимая аптечку к груди, и уставился на вход. Повисла гнетущая тишина. Как долго, боги, как же долго тянулось время. Минута, две – ничего. Джон почувствовал каплю пота, скользнувшую по виску, и прижал пальцем скобу, чтобы не дать случайную очередь. — Я тут скоро в сосульку превращусь, когда смена, чтоб вас черти слопали, — спокойный, как обычно, голос Эдда раздался совсем близко, и напряжение разом отпустило. Гренн и Пип засмеялись, Сэм с облечением выдохнул, Джон и сам почувствовал, что повеселел, хотя полностью расслабляться в их положении, конечно, не стоило. — Ладно, меняйтесь, — распорядился Джон. – Гренн на четыре часа, потом Пип, последняя смена моя. А сейчас отбой. Завтра долго идти придется, надо хорошо отдохнуть. Все без лишних слов принялись разворачивать спальники. Горелку решили оставить, хоть какой-то источник тепла. Джон уже начал дремать, как Пип вдруг спросил Сэма: — Тарли, а правда, если даже одну «витаминку» лишнюю выпить, то в овощ превратишься и слюни на себя пускать начнешь? — Пип, зачем тебе это? Проверять собрался? — Нет, просто парни в еще в приюте об этом трепались. До сих пор интересно, правда или нет. — Или нет, — усмехнувшись, ответил Сэм. – Бред полнейший. Они же не на мозги действуют, а на гормоны. Успокаивают, что ли. Это если по-простому объяснять. – Джон слышал, как он перевернулся на бок, наверно, чтобы Пипа видеть лучше. — Вот без них точно с ума сойдешь, а от лишней таблетки – вряд ли. — Ну а вообще были такие случаи? – продолжил любопытничать Пип. — Передозировок не было, и чтобы кто-то добровольно отказывался пить супрессанты я тоже не слышал. Разве что сепары. Вот, кстати, тебе и пример того, что будет, если не принимать «витамины». — Кончайте трепаться, — одернул их Эдд, он как раз доел свою порцию мяса и укладывался спать. – Если так не хватает общения валите на улицу и обсуждайте там свои таблетки. — Ты что не знаешь главный закон армии, — ответил ему Пип, и Джон даже с закрытыми глазами увидел его ухмылку. – Боец, учись спать в любом положении при любых условиях. — Да иди ты. Посмотрел бы я, как ты караулить через четыре часа пойдешь, только спать буду, — парировал Эдд и, судя по звуку, застегнул спальник до самого верха. Джон лежал на спине, слушал их тихую перепалку и невольно вспоминал события десятилетней давности. Тогда он еще жил в доме отца и делил комнату с Роббом. И вот однажды они, два неугомонных подростка, решили тайком не пить супрессанты. Подбил их на это воспитанник отца – Теон Грейджой, которого Джон, по правде сказать, всегда недолюбливал. И было за что. Грейджой, кажется, считал своим долгом ежедневно доводить Джона до белого каления идиотскими подколками. Впрочем, в тот памятный раз по части изобретательности он превзошел сам себя. Рассказывая о своих похождениях в колледже, Грейджой как бы невзначай поделился с Роббом и Джоном одним маленьким секретом. Оказывается, он не пил супрессантов. По его словам, их принимали только слабаки, неспособные держать себя в руках, а он с этим справлялся без труда. Но они, конечно, еще зеленые и без супрессантов дня не продержатся. Джон ему, разумеется, не поверил и на явную провокацию не повелся, а вот у Робба загорелись глаза. «Давай попробуем, тебе сложно, что ли, — уговаривал он, — брат ты мне или не брат?». И Джон сдался. В конце концов, что ему стоило поддержать Робба и тоже не пить супрессанты. Обычные круглые таблетки действительно воспринимались как безобидные витамины, и совсем не верилось, что их отмена может привести к каким-то проблемам. Как же они оба заблуждались. Первые два дня вроде бы ничего не происходило, а потом началась какая-то ерунда. Нет, Джон не начал пробивать членом стены, и из задницы у него ничего не потекло, но что-то все равно пошло не так. Появилась головная боль, нудная, выматывающая, к ней присоединились тошнота и бессонница, а через какое-то время стало совсем хреново, и Джон решил, что натурально сходит с ума. Ему стали мерещиться запахи, запахи, которых быть не могло. От Робба, например, пахло особенно выразительно: яблоками и осенней листвой, и Джону почему-то это безумно нравилось. Но больше четырех дней без супресантов они оба не выдержали, слишком мучительно было не спать по ночам, не есть толком и бесконечно глотать обезболивающие, чтобы хоть как-то унять отбойный молоток, стучавший в висках. Грейджой их, естественно, высмеял, назвал слабаками, но после признался, что вся затея на самом деле была просто глупым розыгрышем. Джон накинулся на него с кулаками, желая раз и навсегда стереть с ненавистной рожи кривую ухмылку, но Робб вовремя вмешался и сумел их разнять. Джон тогда уступил брату и забил на идиота-Грейджоя, со временем память стерла подробности того случая, но кое-что оставила, будто в насмешку. Запах Робба. Джон все еще помнил его. *** Утром снег прекратился, ветер тоже стих, но зато стало еще холоднее. Солнце, скрытое белыми низкими облаками, не спешило в этот край вечной мерзлоты. Джон покосился на температурный датчик и присвистнул. Пип, Гренн и Эдд собирали заиндевевшую за ночь палатку, матерясь под нос, Сэм пытался закинуть на спину вещмешок. Пытался, наверное, уже минуты две, и Джон не выдержал, подошел и помог ему. — Спасибо. — Пожалуйста, — голос прозвучал слишком жизнерадостно для такого хмурого утра. Эдд недовольно покосился на них, но ничего не сказал. Наконец со сборами было покончено, и они выдвинулись в путь. Шли словно во сне, почти не разговаривали, лишь изредка перебрасывались отдельными фразами, но и они доносились как сквозь картонные перегородки. Изо рта валил пар, губы и щеки обметывало инеем. Поначалу Джон пытался натягивать на лицо шарф, но дышать через шерсть было еще труднее, и он бросил эту затею. Сэму как обычно приходилось тяжелее всего, но он не жаловался, только сгорбившись, как-то механически шагал по хрусткому снегу. Джон смотрел на голые стволы деревьев, на редкие снежинки, плавно опускающиеся сверху, на пустые, давно брошенные вороньи гнезда на ветках, и предчувствие близкой беды неотвратимо охватывало его. Лес молчал, Джон только сейчас это понял. Не было привычных криков птиц, шороха крон, даже старые стволы не скрипели. Чудилось, будто все вокруг обложили ватой, совершенно обычной ватой, но зато отлично заглушающей звуки. И мозг Джона, по-видимому, тоже заполнили этой самой ватой, потому что, то ли от страха, то ли от усталости – все-таки шли уже не первый день – четко соображать становилось все труднее и труднее. Дурное предчувствие, похоже, мучило не только его. Одной рукой Пип поглаживал автоматный рожок, а другую держал на предохранителе. Эдд и Гренн давно уже подняли оружие и осматривали лес через прицелы. И все они, не сговариваясь, ощутимо замедлили шаг. На мгновение Джон прикрыл глаза, к горлу подступила тошнота. Давно с ним такого не было. Чтобы успокоится, он начал медленно считать. «Один, два, три, четыре…» Казалось, он словно отсчитывал секунды до нападения. Херня какая-то. Но почему так тошно, почему так долго? Первый же выстрел, донесшийся из лесной чащи, сорвал оцепенение. Из башки выбило все мысли, автомат в руках ожил короткой очередью, пока еще вслепую, а через мгновение Джон увидел их. Боги! Сепаров было минимум три десятка. Хорошо вооруженные, в броне, кто-то даже в шлемах, они передвигались между деревьями короткими перебежками и почти не стреляли, экономили патроны, явно предполагая, что с маленьким отрядом дозорных расправятся без проблем. Джон коротко оглянулся на своих парней. Гренн и Пип залегли у раскидистой ели, Эдд - чуть левее за небольшим холмиком, Сэм был в двух шагах, сосредоточенно хмурился, прижимаясь боком к широкому стволу. Только сейчас Джон ощутил, что по лицу стекал горячий пот, облизал губы, и во рту остался противный соленый привкус. А еще Джон почувствовал страх своих парней, так ясно, словно свой собственный. Страх и обреченность. Они были везде: в сиплом, сорванном дыхании, в перехваченных взглядах, в ругани и в выпущенных вхолостую пулях, в самом воздухе. Враги подбирались все ближе, и надо было решаться. Тянуть дальше Джону нельзя. Он старший группы, он командир, а значит, и ответственность на нем. Но как же хочется жить! Как хочется еще раз увидеть отца, братьев и сестер, как хочется снова вернуться в Винтерфелл, как хочется еще разок побывать в столице. Джон снова посмотрел на приближающихся сепаров и включил рацию. — Группа - отход. Я прикрываю. Пип вытаращился на него, изумленно открыв рот, Гренн поджал губы и прошил очередью грудь низкорослому сепару с тяжелым самодельным пулеметом. — Нет, — еле слышно прошептал Сэм и даже попытался шагнуть к Джону, но вовремя остановился – несколько выстрелов взбили снег совсем рядом с его деревом. — Уходите, — скомандовал Джон и проверил гранаты, прицепленные к поясу. Внутри дернулось: валите, пока я не передумал и не угробил тут нас всех. Вместо этого приказал: – Пип, назначаю тебя старшим. Уводи группу и доложи Мормонту, что отряд сепаратистов попытается прорваться через границу. Я задержу их, но вряд ли остановлю. — Джон, — в рации снова зазвучал голос Сэма. — Это приказ, чтоб вас! Приказ! Приклад упирался в плечо, в прицеле все расплывалось, короткие реплики в эфире уже терялись в треске помех, но Джон все слушал как уходят его люди. Уходят, отстреливаясь и прикрывая друг друга, уходят, матерясь и проклиная, уходят, чтобы жить, а он остается, чтобы умереть. Да что с ним?! Какого он раскис, как хлебный мякиш в супе?! Джон щелкнул предохранителем, переводя автомат на одиночные и принял удобную стойку. Первому сепару он попал в шею. Дважды. Тонкая струя ударила красным фонтаном, коленки у сепара резко подломились, тот успел поднять руку, но до раны так и не донес, упал лицом вниз, на белый, нетоптаный снег. Джон до боли стиснул челюсти и навел ствол на следующего. На бритой голове у того не было шлема, и кожа отливала синевой, через мгновение его череп с тошнотворным хрустом раскололся. А дальше Джон перестал их запоминать. Он просто стрелял, попадал, мазал, менял опустевшие рожки, пока в один момент менять стало нечего. Джон нащупал на поясе гранату, выдернул чеку и бросил в приближающихся сепаров. Мелькнула мысль - а вдруг не взорвется? Джон перевел дыхание, сосредотачиваясь, непослушными пальцами достал еще одну гранату, последнюю, и со всей силы отправил ее вслед за первой. Прогремел один взрыв, потом тут же второй, затрещало дерево, полетели в стороны щепки, взрытая земля и потревоженный снег. Послышался чей-то короткий полный боли и ужаса стон, а потом в затылок ему уперся ствол. Холод смертельной стали коснулся горячей кожи. Перехватило дыхание, тело словно парализовало на мгновение. Умирать не хотелось. Джон рванулся, изворачиваясь, вцепился в наведенное дуло, бешеным усилием и чудом отводя его в сторону. Пули брызнули по земле, сепар дернул автомат на себя, Джон – на себя, пальцы заскользили по цевью. Сепар пнул его в живот так, что внутренности скрутило болезненным спазмом. Джон не остался в долгу и ударил его под колено, сбивая с ног. Они повалились в снег, продолжая борьбу. Враг был явно сильнее, но Джон выигрывал у него в скорости. Ему удалось-таки оказаться сверху и даже вырвать желанный автомат, как вдруг удар в висок взорвал небо над головой. Оно вспыхнуло алым заревом и сразу же погасло.