Случайная встреча — самая неслучайная вещь на свете.
― Кто ты? ― высокий мальчишка лет тринадцати на вид с каким-то особенным детским презрением смотрел на паренька, чуть постарше его, зажавшегося между двух бочек, прижимающего к себе пушистый скулящий комочек. Брови юноши изогнулись, придавая его лицу особенно грозный вид, худенькие ручки с проступающими венами плотнее прижимали собаку к грязному телу. Нехотя тот поднял голову и совсем тихо, почти беззлобно ответил: ― Узнаешь ты моё имя, а что это тебе даст? ― такой известный детский огонёк безрассудства заиграл в светло-карих глазах бедняка. ― Ты забудешь моё имя, стоит тебе пройти пару метров вперёд. ― И почему ты так говоришь? ― настойчиво поинтересовался подошедший мальчик. Видно было, что происходил он из рода знатного, но вниманием обделён явно был, коли забрёл в не самый благополучный район, куда богатеньким мальчикам лучше не ходить. Тональность, с которой он задал вопрос, просто не позволила бы отмолчаться. Тяжело выдохнув, словно разговор с этим обеспеченным ребёнком давался ему с каким-то трудом, темноволосый мальчик ослабил хватку и выпустил щенка, стараясь отвечать непринуждённо: ― Меня зовут Лу, ― представившийся поднялся на ноги и, оставив щенка на земле, отошёл на пару метров в сторону, ― ты всё ещё помнишь, как меня зовут? ― Тебя зовут Лу. Но ты не ответил на мой вопрос, ― грубо прошипел мальчишка. ― А тебя как зовут? ― проигнорировал того шатен и продолжил отходить на несколько шагов назад. ― Я Сехун, ― парень следовал за отдалявшимся, не позволяя ему создать расстояние между ними больше, чем в пять шагов. ― Ты мне не ответишь? ― Отвечу, ― уходил и улыбался. ― К своим шестнадцати годам я понял, что людям нет дела друг до друга. Все встречи, знакомства, слова и обещания ― горстка пепла, а пепел лёгкий, а нечто лёгкое развеет даже слабый поток ветра. ― Твоё имя ― не пепел, ― проговорил Се, краснея и осекаясь. Следа от прежнего презрения не осталось. ― Прости... ― А? Ты так переменился, узнав мой возраст, ― Хань тихо посмеялся и остановился, подзывая к себе щенка, который уже извертелся на месте в отсутствие хозяина. ― Малыш, беги ко мне, давай. Животное рванулось с места, заливаясь лаем, пёс начал кружить вокруг худощавых ног своего хозяина. ― Со старшими нужно быть вежливым, это все знают, ― булькнул Се, словно обидевшись на то, что собаке было уделено больше внимания, чем ему. ― Тринадцать. ― Такой мелкий! ― стараясь удивиться сильнее, воскликнул юноша и тут же снова увлёкся игрой с собакой, делая это словно специально. ― Ты беги отсюда, а то нехорошие дяденьки захотят тебя ограбить, может, даже убить. ― Это бы обрадовало моих родителей, ― без какого-либо сожаления хмыкнул Сех, снова красиво краснея и выдыхая. ― Не хочешь меня убить и ограбить? Прямо здесь и сейчас? Сухо улыбнувшись, хозяин оставил развлечение со своим питомцем, внимательно посмотрев на стоящего перед ним. Осень. От мальчика пахло осенью. Такой холодной и сырой осенью, вспоминаются промозглые ветра и грязь. ― Конечно, ― Лу достал из своих рваных и сальных порток искривлённый ножик, который в последствие вонзит в маленького паренька. И в памяти всплывёт лишь красное, как цветок холодной камелии, пятно. И больше ничего. Просыпаться никто не любит, каждый хоть раз мог поймать себя на мысли, что лучше бы он не проснулся сегодня, но это неизбежность, как рождение или смерть. Вот и наш герой неохотно открывает свои сонные глаза, шумно и тяжело выдыхая в мягкую подушку, слабо и ненавязчиво пахнущую кофе. Сехун еле заметно улыбнулся, восстанавливая в памяти момент двухнедельной давности, когда за чтением очередной книги, какая эта была книга, уже и не помнит, он не удержал в руках кружку с горячим напитком, проливая его на подушку. И снова как-то темно в голове, сон про двух мальчишек затмевает воспоминания, словно луна закрывает солнце в редкие дни полнолуния, погружая всё во мрак. Больно вспоминать лицо Лу из сна: оно худенькое, запачканное, синяки ему странно идут. Но вот губы его, кажется, стёрты в пыль о грязную землю того городка, словно так часто мальчика утыкали лицом в землю, что от розовых губ не осталось и следа. Помнить всё, но так и не вспомнить его улыбки, а была ли это это улыбка вообще? Конечности немного ломило неприятной тянущей болью, всё как-то раздражало с самого утра. Взгляд на книжные полки пробуждал дикое желание раскидать все эти книги, вырывать лист за листом и получать извращённое удовольствие от процесса, потом сжечь всю эту кучу « мусора » и развеять пепел. И тут его охватил безумный страх и стыд за собственные мысли, поднялся в положение сидя и схватился за голову, тяжело дыша, протирая потный лоб ладонью. Парень виновато посмотрел на нетронутые слегка запылённые книги и выдохнул. Тихо. И в тишине он, наконец, расслышал негромкое сопение, похожее на звук, издаваемый котом во время сна. Это снова заставило юношу запаниковать, ведь пришло осознание факта, что у него что-то не в порядке с головой, но вторая мысль, прокравшаяся в голову, как вор тёмной ночью проскользнувший в дом, пугала ещё больше: он не один. В его комнате кто-то есть, этот кто-то рядом. Взяв себя в руки, Сехун медленно повернул голову к источнику звука: в его постели тихо посапывал мальчишка, сбивший с ног на берегу реки, тот, кто поцеловал его и тот, кто что-то говорил про любовь и время. Пару раз моргнув, даже ущипнув себя, Се был точно уверен, что совсем потерялся в своих книжных мирах, ведь он уже не может чётко разделять реальность и вымысел, словно на границе находясь. ― Ведь если коснуться его, то он, наверное, растает, ― проговорил вполголоса, боязливо кладя ладонь на подушку рядом с тёмной головой Ханя и оглядывая его. ― Холодный осколок вечности. Парень имел приятные черты лица, ничего острого в нём не было: всё сглажено, словно в каких-то книгах, где главный герой разительно хорош собой. Мальчик, сошедший со страниц книги и взглянувший на Сеха добрыми карими глазами. Наверное, ещё немного и Сехун бы коснулся иллюзии, только вот грохот входной двери заставил трястись и брезгливо морщиться. Нужно было проверить тут ли его отец, а на эту красивую иллюзию можно будет посмотреть и попозже. Старшеклассник выглянул из комнаты, но зал пустовал, прошёл вперёд ― кухня тоже пуста, а обуви отца нет, значит, ушёл. Это не могло не обрадовать осеннего парнишку, он даже и позабыл про плод воображения своего, тихо сопящий в постели под лучами солнца, что могли просочиться через створки жалюзи, которыми окна закрыты были. Время было раннее. Надо бы собираться в школу, но Хун не планировал сегодня идти на учёбу, так уж ему захотелось насладиться колким одиночеством и чтением недавно приобретённой книги. Глупый праздник позади, вчерашний парень ― это игра его бурной и живой фантазии. Весь мир юноша придумал. Весь мир ― его фантазия. ― Тебе уже пятнадцать лет, а ты всё ещё не знаешь в какой институт хочешь поступить, всё ещё не понял, какая профессия тебя привлекает. Ты не знаешь кто ты. Отличная жизнь, малыш Хун, ― начал тихо посмеиваться юноша, проходя на кухню и включая плиту, на которой был размещён полупустой чайник. Такие обычные действия. Вскоре послышалось шипение воды, и Се выключил нагревание, заливая кипяток в маленький чайничек, а там лежали ароматные лепестки чёрного чая. Небольшое помещение наполнял приятный запах. За окном уже встало солнце, его ещё тусклый свет лениво освещал потолок, стол, отблёскивал на магнитиках, размещённых на холодильнике. Всё дышало какой-то лёгкой светлостью. Сейчас, когда отца нет дома, это место предстаёт перед пареньком совсем иначе: это родной дом, светлое место, где всегда можно найти компанию стен и тишины. Во всём этом было что-то завораживающее. Свет продолжал наполнять комнату, пока Се наливал чай в кружку. Тени от предметов всё удлинялись и тянулись к выходу. Постоянно жмурясь, Хун взял кружку с готовым чаем, забросив в него пару шоколадных конфет и леденцов, вернулся обратно в свою комнату. Конечно, он ожидал, что спящий мальчишка попросту исчезнет, но тут он ошибся: на его кровати, поджав под себя ноги, сидела эта самая иллюзия и с интересом читала роман Тургенева « Отцы и дети ». Это было странно. Сехун прильнул спиной к косяку двери, вопрошающе смотря на заинтересованного читателя, который быстро пробегал по строкам, но взгляд остановился на средине предпоследней страницы. Хань замер, даже как-то напрягся, поднял голову и закрыл глаза, опираясь на память, начал цитировать последний отрывок из романа: ― Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии « равнодушной » природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной...― тёмно-русый парень не замолкал ни разу, не сбивался, читал с такой интонацией, что сердце замирало в отдельные моменты. Закончил и перевёл дыхание, поворачиваясь к Се. Сам же хозяин комнаты смотрел на него как-то даже безразлично, медленно отпивая горячий напиток, задумавшись над смыслом процитированного абзаца и совсем погрузившись в себя. Медленно он проводил пальцами от виска вниз, очерчивая линию скул и тихо что-то шепча себе под нос. Парни просто молчали: один из них пил чай, другой грациозно растягивался по чужой кровати, сладко постанывая и прогибая спину. Изредка взгляд Лулу падал на мальчишку, который, в свою очередь, оглядывал книги. Неловко. ―И тебя не волнует, что ты спал в одной кровати с парнем? Что я тут немного голый? Что я не плод твоего воображения? ― смеясь, задал ряд вопросов пока ещё неизвестный любитель неожиданностей. Задумчиво взглянув на Лухана, старшеклассник поставил кружку с чаем на тумбочку, а сам присел на кровать. Движения удивляли плавностью и ленивостью. Его сразу же исчертили полоски тени и света, заставляя вновь жмурить глаза и прикрывать лицо худой рукой. Запуская пальцы в волосы и поправляя растрепавшуюся чёлку, Сех долго молчал, словно тянул время, выжидал и, наконец, заговорил: ― Да ничего особенного. С каждым могло приключиться, ― закрыл глаза он и упал на кровать, немного поодаль от своего незваного гостя, если его ещё можно таковым называть. ― Значит, каждый второй парень оказывается поцелован незнакомцем на берегу реки? Ты это хочешь сказать? Или каждый третий парень просыпается в кровати с кем-то неизвестным ему, при этом второй начинает ему цитировать классическую литературу. Тебя хоть чем-то можно удивить? ― развёл руками юноша и продолжил звонко смеяться. Какой же он плохой актёр. Не идёт этому лицу удивление такое, не идёт такая интонация, пахнет фальшивостью. ― Ну, думаю, что это возможно, ― не проявляя интереса, ответил Хун и протянул руку, как бы прося Лу передать ему книгу. Отдавая произведение, гость прикусил внутреннюю сторону щеки, и смех его быстро затих, комната снова была поглощена тишиной. Какая-то серьёзность проскользнула по лицу шатена, он сел поудобнее, намеренно приблизившись к своему собеседнику, начав диалог словно с чистого листа: ―Знаешь, я не думаю, что каждый второй, третий или четвёртый парень давал мне обещание встретиться, Се, ― какая-то осторожность присутствовала в речи юноши, он не жестикулировал, как мог делать это ранее, а лишь внимательно смотрел на закрытое лицо того, к кому обращал свою речь. ― Неужели в мире много тех, кого я так крепко полюбил на века? Не думаю. Думаешь, что я случайно ждал тебе в том месте? Если ты так думаешь, то ты глуп, заблуждаешься и ошибаешься. Думаешь, что и в толпе ты не меня встретил? Там тоже был я. Несколько дней назад была ссора с Ансой. Вы поругались по причине твоих постоянных прогулов. Я знаю распорядок твоего дня, знаю твои музыкальные предпочтения, знаю авторов и названия всех книг, стоящих на этих пыльных полках, ― покосился на стеллаж, замечая, как и Осех смотрит на него: взгляд, что объединил в себе какое-то благоговение, даже покой, и полное непонимание. Этого, кажется, Хань и хотел. Парень немного сконфузился и покраснел, подумывая о том, что стоит остановиться, но надо было поставить своеобразную точку в рассказе. ― Ты назвал меня « холодный осколок вечности », когда хотел потрогать. Это было сегодня утром, ― Лулу как-то по-лисьи улыбнулся и снова позволил тишине объять комнату.« Невозможно все знать. Говорил Гораций, а этот парень знаешь слишком много. »
― Ты сталкер? ― полушёпотом был задан вопрос, когда Сехун перекатился на другой бок, отдавая всё внимание гостю, а тот был очень даже доволен тем, что смог парой предложений приковать к себе внимание. Парень слегка повернулся в сторону, подставляя лицо лучам восходящего за куполом солнца, как-то оживляя свой лёгкий образ. Его губы медленно задрожали словно лист под ударами дождя, застыв в то ли улыбке, то ли вечной печали. ― Да, можно и так сказать, я ― Лу Хань. Я люблю стихи и музыку, ― кротко улыбаясь, он продолжил, ― сколько мне лет, как думаешь? Се не планировал напрягаться и думать, просто он выпалил первое, что стукнуло в голову: ―Ты смахиваешь на четырнадцатилетнего. Не только внешне, но и твоё мышление тоже далеко не ушло. Это, кажется, обидело Ханя, но не подав виду, продолжил, опуская ладошку на плечо юноши: ― Мне девятнадцать. Я учусь... я учился в медицинском институте. Бывший студент второго курса. Сказать, что возраст этого странного субъекта удивил Осеха ― ничего не сказать. Он в свои пятнадцать выглядел старше, чем этот парень. Был выше, сильнее и даже более представителен. Просто как-то не укладывалось всё это в голове: внешность не соответствовала возрасту, голос и даже в поведении проскальзывало что-то детское и забавное, весёлое и светлое в глазах, застеленных тонкой грустью. ― И какой факультет? Сестринское дело? ― Се поднял бровь, выражая своё удивление и сбросил чужую руку со своего плеча. ― Не люблю касаний. ― Хм, мне кажется, что я не слишком похож на медсестру. На лечебном деле учился, ― без смеха ответил тот, пропуская мимо ушей грубоватый оттенок голоса младшего. ― Это было сложно, даже связи отца не всегда спасали. Раза два мне грозило отчисление. ― Ты был настолько тупой? ― пренебрежительно заговорил. Взгляд парня ясно говорил, что такие вот люди его попросту не интересуют. Разговор пора заканчивать. Но Лу так не считал, он не пропускал не единой колкости, ни единого звука, ловя даже каждый короткий взгляд. Его это не слишком задевало, но солёный привкус обиды во рту чувствовался. Прикрывал глаза и представлял, что находится на берегу солёного моря и смотрит в бирюзовую воду. Морской ветер свободы, как белые крылья, обнимает его словно со спины. Даже ветер тут горький. Правда, что никогда не быть ему свободным по-настоящему, была похожа именно на этот ветер. Мановение свободы, думал, поймал эту белокрылую птицу, да, разжимая кулак, видишь лишь пару белых перьев с пушком, лежащих на ладони. Она всегда ускользает от тех, кто не боролся за неё, но, кстати, и от других легко она упорхнуть может. ― Я не был тупым, мне просто это было не интересно, ― пожимая плечами, сказал Хань, и личико его сделалось печальным, словно на секунду что-то вспомнил, грустное что-то. ― Давно нет интереса к учёбе, к людям и к жизни. ― Почему? ― Се спросил уже не его, этот вопрос он адресовал именно самому себе, но ответа ждал не от своего второго я, а от сидевшего рядом. Вдруг показалось, что рядом сидящий знает ответы на все вопросы, мучившие Се, и волшебным образом тот ответит ему, и вся тяжесть упадёт с плеч. Как красивые мечты... ― Жизнь сосредоточилась в одной точке, ― дан ответ был просто. ― Что читаешь? ― поспешил увильнуть от темы, смотря на прикроватную тумбочку. Ведь там обычно кладётся книга, которую читают именно в это время. Но там было пусто. Это поставило молодого человека в несколько затруднительное положение, но тему он быстро подобрал и после определённой паузы, когда дал понять, что отвечать ему сейчас не надо, продолжил с улыбкой. ― Я увлёкся произведениями « Маэстро ужасов », произведениями Стивена Кинга. Читал что-то из его работ? Сехун встал с постели, подошёл к стеллажу и достал оттуда более трёх книг, на обложке которых красовалась надпись « Стивен Кинг ». Первая книга называлась « Кладбище домашних животных », вторая ― « Худеющий » и третья ― « Бегущий ». Первая книга была прочитана не так давно, об этом можно было судить по самому тонкому слою пыли на её яркой тёмно-синей обложке с изображением чёрного зеленоглазого кота и кладбища животных, что было как бы фоном для всего остального. Две вторые были прочитаны давно уже, вот и пыль обильно осела на них. Обложки из-за этого казались ненужными и не могли привлечь к себе внимания. Если протереть пыльное зеркало, то можно увидеть там своё отражение, которое понравится человеку. Иногда нужно смотреть немного глубже, чем каждый привык это делать. Лу положил руку на книгу, что носила название « Бегущий », и провёл по ней ладонью, стирая пыль. Пылинки, попадавшие в лучи солнца, загорались маленькими блёклыми точками и медленно оседали на всё подряд. Это вызвало глуповатую улыбку на лице шатена, кажется, что эта его приятно-заразительная улыбка передалась и Осеху: также чуть улыбнулся он, но заговорить никто не решался. ― Эта мне больше всех понравилась, ― несложно ответил парень помладше и отложил три книги в сторону. ― Но ты же знал, что я читал это всё, если следил за мной. Так? ― Да, я знал, что ты читаешь его, но про то, что тебе нравится « Бегущий », я догадался только сейчас, ― слегка поёжившись, Хань начал осматривать комнату, обнимая себя за плечи. Удивительно, как этот жест был похож на то, что Се делал почти каждый день, когда не знал, как побороть своё одиночество и желание быть крепко прижатым к груди. Лицо его приобрело светлое выражение, даже какое-то небесное. Он совсем мило улыбнулся самому себе без особой горечи, опуская руки на кровать и устало спрашивая, но даже усталость, появившаяся неизвестно откуда, не могла скрыть его интерес к Сехуну и заинтересованность диалогом: ― Потерянный рай. Знаешь слова песни? ― став более серьёзным, Хань больше не осматривал комнату, внимание его было сфокусировано на одном объекте, который косился на Лу с панической осторожностью, но изредка проскальзывало доверие. Совсем немного. ― Знаю, но у меня голоса нет, да и я не в настроении петь, ― угрюмо отрезал младший и отвернулся, в знак того, что это ему вовсе не интересно. ― А ты хочешь спеть? ― немного помедлив, может, собирая смелость в кулак, или просто загораясь интересом. Снова молчание повисло между ними. Было так тихо. Атмосфера лёгкой интимности не давила на почти незнакомых людей, а как-то толкала друг к другу. Каждый мог поймать лёгкий укол в голове; оба говорили себе, что знакомы были. Давно. А потом это чувство пропадало, и появлялся холодок. Крайне неприятный, колющий, но снова быстро сменяющийся теплом. И так шло по кругу, пока они оба молчали, смотря друг на друга. Лухан уже открыл рот и наполнил лёгкие воздухом, но тут назойливый и громкий стук в дверь, после него послышался голос девушки, услышав который, Сехун немного поёжился и сделал крайне болезненное лицо человека уставшего от всего. Он встретил понимающий и опечаленный взгляд Лу, правда, в глазах того всё искрили весёлые огоньки лёгкой насмешки, не слишком-то и скрываемой. Стук и звонки продолжались, голос всё звенел и звенел по ту сторону двери. Осенний мальчик всё порывался встать и открыть дверь, но голос девушки заставлял его морщиться, словно музыкант, услышавший фальшивую ноту, так и он. Но было ещё одно весомое обстоятельство, что так и не позволяло ему подняться: это « названный им Холодный осколок вечности », который мгновенно растает, если его покинуть. Бывший студент весел, уголки его губ были чуть вздёрнуты, но едва заметные складочки кожи, собравшиеся у глаз, грустный взгляд из-под тёмных ресниц и лживость, пропитавшая каждое его движение. Они смотрели друг на друга как в статике, лишь стук в дверь мешал всему. Он раздражал, бесил и просто хотелось, чтоб незваная гостья испарилась навсегда. Устав от этого, Се встал с нагретого места и подошёл к двери. Затормозив на пороге, Сехун тихо проговорил и вышел: ― Не исчезай, Луш, ― дверь хлопнула, и стало тихо. Снова так. ― Да куда я денусь, осенний идиот, ― обиженно фыркнул Лулу, вставая на ноги, спешно убирая все книги на место, после быстро заправив кровать и оставив на подушке MP3 плеер, парень тихо ушёл по той самой пожарной лестнице через балкон.***
Анса сидела в комнате своего парня, дуя губы и читая ему лекции. На ней надета была школьная форма, значит, прогуляла из-за него. Сидела, закинув ножку на ножку, а юбка очень сексуально открывала её не худые, но и не полные светлые бёдра, серенькие глаза смотрели прямо в лицо Сехуна, который же искал куда бы спрятаться от этого палящего и гневного взгляда. Он её, конечно, не боялся, но было очень тяжело переносить на себе этот холодный взгляд горящих серебром глаз. Вся нежность в ней пропала: девушка стала холодной и страшно повзрослевшей. Разводила руками, постоянно указывая пальцем на юношу и грозно сводила светлые брови, её верхняя губка часто дрожала, а нижнюю она поджимала и шипела на Хуна. И так длилось около пятнадцати минут, пока ей не надоело это, девушка же прекрасно осознавала, что её слушают лишь одним ухом, что эти разглагольствования о правильном образе жизни, учёбе и прочем нужны только ей самой. Пока Анса полностью ушла в себя, размышляя о чём-то понятном только ей самой, Осех взял с полки первую попавшуюся книгу и уткнулся в неё, усталыми глазами пробегая по строчкам, так бы и сидели в долгом молчании, если бы гостья не обратила внимание на какой-то предмет, лежавший на подушке. Спросить прямо та не решилась, просто встала со стула и бесшумной походкой, еле ступая на немного запылившийся ковёр, подошла к постели. Поняла, что данный гаджет не принадлежит её другу детства, и пока он ничего не видел, быстро включила устройство. На дисплее высветилось поле, быстро прошла загрузка файлов, находящихся на карте памяти, и появилась папка, названная « music ». Любопытство толкнуло девушку посмотреть, какие же композиции хранит в себе маленький плеер. Первый трек плейлиста: 1. « Skillet – Collide. » Она пролистала дальше: 2. « Bring Me The Horizon – Can You Feel My Heart. » И все последующие композиции не были знакомы Ансе, она лишь краем уха слышала о всех этих группах, некоторые проскакивали в телефоне Осеха, некоторые иногда играли у её одноклассников. Всего в данном плейлисте было девять аудио, что вызвало у неё какое-то глупое недоумение. Заставило долго всматриваться в потухающий экран, но это не дало ничего. Вскоре на неё отвлёкся Сех, видя, что девушка чем-то увлечена, он решил ненавязчиво поинтересоваться, что же за клад школьница обнаружила на его кровати: ― Ан, и что ты там нашла? ― говорил он лениво и сухо, как делал это по обыкновению, даже вопрос его больше звучал как утверждение. Анса вздрогнула, такое связывающее чувство, что её поймали за чем-то неприличным, она сконфузилась, натянуто отвечая на адресованный ей вопрос. ― У тебя кто-то был? ― Нет, никого, ― пожал плечами Осех и отложил книгу, заинтересовавшись, он хитро и подозрительно окинул худую фигурку взглядом. ― А что? ― Это не твоя вещь, ―в её голосе мелькала не свойственная ей строгость, но при этом мелко подрагивала, что было заметно по её нервно подёргивающемуся уголку глаза. ― Откуда это у тебя, если тут никого не было? Сехун только сейчас заметил этот плеер и негромко хмыкнул, зная, что эту вещь оставил ему Холодный осколок вечности, быстро сбежавший после его ухода. ― Какие там песни? ― они продолжали заваливать друг друга вопросами, но ответов пока не было. ― Сам посмотри, - грубовато ответила Анса и бросила ему предмет, подтягивая ноги к груди и замолкая. Парень быстро открыл папку и начал внимательно читать название каждой песни, изредка ненатурально улыбаясь, а иногда глаза наполнялись горькой грустью, а сам подолгу смотрел на одну строку: 3. « Poets of the Fall – War »;<b> <b>4. « Ария - Потерянный рай »; 5. « Hollywood undead – No. 5 » 6. « Thousand Foot Krutch – Scream »; ― на этой песне взгляд остановился, рука с силой сжала плеер, и Сехун бессильно вздохнул, словно во вздохе одном могла излиться вся его боль и переживание, что рождались от прослушивания данной композиции. 7. « Louna – Storming Heaven »; 8. « Nickelback – Lullaby »; ― вот и дело дошло до девятого трека, а Осех уже предполагал, что за песня его ожидает в конце плейлиста, состоящего всего из девяти песен, каждая из которых привязала к себе обрывки памяти прошлого. 9. « Skillet – Whisper in the Dark »; ― чем всё начиналось, тем должно и кончиться. ― Вот как, ― юноша убрал гаджет в карман джинс, наконец, вернув своему лицу выражение сухой безразличности, эта маска так сильно пристала к его лицу и маловероятно, что хоть когда-то она исчезнет. ― Ты ведь знаешь эти песни? ― спросила девушка чисто по глупости, вставая с кровати и легко потирая ободранные колени. ― Знаю, ― бросил Сех и схватил серую олимпийку, висевшую на спинке стула. В его движениях появилась странная, непривычная резкость, он хотел уйти. Парень мерил шагами комнату, не обращая внимания на всполошившуюся Ансу, которая не отрывала взора своих сероватых глаз от взбудораженного, кажется, даже заинтересованного и взволнованного Осеха. Девушка не раз открывала рот и была готова заговорить, но стоило ей лишь издать один короткий и неслышный звук, как она затихала и опускала глаза в пол. ―Мне надо погулять, ― нервно прошипел юноша, уже надевая вещь и порываясь броситься к двери, чтоб вдохнуть воздуха, убежать куда подальше и не вернуться. ― Погоди, куда ты собрался? Почему ты как ужаленный носишься? ― махала руками девушка, начиная преследовать парня по всей комнате, норовя схватить его за край одежды, но тот постоянно с кошачьей ловкостью уворачивался от её цепких пальчиков, уже распутывая наушники, которые абсолютно всегда запутываются, когда их неаккуратно положишь в карман. ― Потому, ― и вот снова ответ в одно слово. ― Сехун! Ты бросил меня вчера, бросаешь меня сейчас! Что с тобой твориться, твою мать?! ― Ан выкрикнула, вперив свой взгляд прямо в светловолосого паренька, от частого дыхания которого вся комната наполнилась шумом. ― Да на кой чёрт я нужна тебе? Ты меня даже не обнимаешь, не целуешь, я просто вещь! Орущая, беспокоящаяся за тебя вещь, это так обидно, знаешь ли... ― закрывая лицо, школьница опустилась на колени и громко расплакалась, нудно причитая и проклиная себя да и весь свет. Осенний мальчишка опустился подле неё, встретились взглядами, но и сейчас, в такой непосредственной близости, ей казалось, что его тут нет, что её любимый человек остался где-то совсем далеко, там, куда ей дорога закрыта сотней врат, запертых на сотню замков без замочных скважин. Он со лживой заботой погладил её по голове и невесомо поцеловал в висок, уже думая уйти поскорее. Но жалось к этому заплаканному лицу, к дрожащей натуре и светлому духу девушки побудили Се провести холодной ладонью по пухлой щечке подруги раннего детства, после наклониться так близко, чтобы услышать её сбитое дыхание, и почти целомудренно поцеловать её в губы. Чуть дрогнула юная девушка, опустив уголки губ и печально выдохнув, но не отказываясь от такого вот поцелуя. ― Раньше ты целовался намного лучше, ― молвила та, когда Сехун уже уходил из комнаты, даже не оглядываясь назад. ― Войти в минувшее - нелепые мечты, просто отпусти их, так всем станет жить легче, ― он ушёл. ― Всем легче, но не мне, дурак...***
Сегодняшний день кардинально отличался от вчерашнего: тёмный, сырой и тоскливый. В воздухе плавала лёгкая, но въедливая тоска, она медленно пропитывала сначала одежду, потом самого человека, проникая в каждую фибру тела. Вот и бредут усталые люди с серыми и грустными лицами, лицами очень уставшими, пустыми и мёртвыми. Шёл он вперёд, а на встречу ему шли бесформенные тени, никто никому не улыбался, никто и никому в глаза не смотрел. Это страх. Страх увидеть в каждом другом горько-приторное отражение самого себя. Считая себя личностями, они не могут принять тот факт, что ничем не примечательны и также обычны, как вся серая масса, расходящаяся по своим нуждам. Живут вот своей жизнью, а всё равно остаются тенями. Сехун огибал пешехода за пешеходом, спеша неизвестно куда, попутно пытаясь достать из кармана олимпийки плеер и включить музыку. Возникала непреодолимая необходимость прослушать треки из того плейлиста. Это было нужно. Совсем задумавшись, парень толкнул какую-то маленькую девчушку, зазевавшуюся возле красивого цветного киоска с куклами. Малышка упала на твёрдое покрытие тротуара и тихо сидела, не произнося не слова, даже не плача: она просто смотрела на Се, а тот стоял и сверху взирал на маленького ребёнка. Её большие карие глаза были чистыми и ясными, маленькая ручка тянулась к киоску, кажется, именно к одной из кукол. Никто больше не остановился, не поднял малышку. Все шли мимо. Мимо. Прочь. Никому нет дела до других. Девочка поднялась на толстые короткие ножки и потопала, громка шаркая, к своей цели. Сех ещё бы долго смотрел на молчаливую малышку, но его тянуло прочь от большого скопления людей. Если бы на этом тротуаре были только он и эта девчушка, то парень не отказал бы себе в удовольствие поговорить с ней или даже поиграть. Ещё немного понаблюдав за ребёнком, школьник пошёл дальше. Серость окутывала его, дышать трудно, так хочется всех растолкать. Бежать от людей к своей заветной свободе, но чертовски больно разочароваться, ударяясь крыльями о стену. Больно. Когда ломаются крылья и трещит плоть, когда не можешь увидеть людских чистых и ясных глаз, когда всё такое тяжелое и натянутое, когда не можешь видеть небо в полной его красе, когда не можешь подставить лицо дождю и просто плакать, плакать, пока вся боль не покинет тело, смытая холодной водой, когда, вырастая, взрослые забывают, что такое быть ребёнком, значит, забывают значение свободы и чистоты. Так и умирают в этой тюрьме: не увидев настоящей жизни и не ощутив на губах слегка кислый привкус свободы. « Хочу ли я умирать вот так », - сколько же раз эта мысль всплывала в голове юноши, но ответ затерялся в дремучих и тёмных лесах... Он не давал себе точного ответа, но говорил одну простую фразу: « Я уж точно не умру, не почувствовав хотя бы одной капли дождя на своих пересохших губах ». Это стало его мечтой ещё очень давно. Тогда, когда Се осознал, что мир этот совсем не такой, как мир, описанный в книгах, что тут всё замерло в статике. Мечта ребёнка взрастала внутри и превратилась в мечту всей жизни. Не карьера, не богатство и не любовь, а простые ниточки дождя на губах - вроде бы не так много, но так совсем невозможно. Вышел на автобусную остановку, а там уж и достал телефон, смотря на время: скоро автобус подъедет. Сехун вытащил наушник и прислушался к тишине. Это очень даже расслабляет, вот и он расслабился, прислонившись спиной к столбу, на вершине которого размещались круглые часы, которые немного спешили. Белые простой циферблат, чёрные и очень большие цифры, и каждый час они то ли издают сигнал, то ли жутко скрипят. Но до полного часа ещё очень далеко, так что можно не заботиться, что умиротворённая тишина будет чем-то прервана. Редко кто садится на этой остановке, редко кто и выходит. Автобус этот едет через старую часть города, не каждый хочет смотреть на здания с пустыми и чёрными окнами. Эта часть так и не была восстановлена, так как не была особо важной, там были не самые богатые дома, не было важных зданий, кроме одного родильного дома. Так и решили бросить этот участок, как страшное напоминание о том, что бывает, если разрушить хотя бы незначительную часть купола. Давняя история, которую, может быть, я когда-то поведаю и Вам. Слышится больной кашель какого-то старика, противный, но привычный запах сигарет защекотал нос, Се обернулся и сухо, почти безрадостно улыбнулся его давнему другу, который был с ним почти с самого первого класса. В толстой синей куртке, накинув капюшон на голову, с мертвенно бледной кожей перед ним стоял Минсок. Синие мешки под глазами, впалые щёки и сухие покусанные губы, но взгляд всё-таки странно живой и даже весёлый. Мин медленно растянул губы в улыбку и осторожно снял капюшон с головы ( в этом парне, не смотря на манеру речи, всё ещё оставалось что-то от благовоспитанного молодого человека, знакомого нашему герою ), хмыкнув и приветливо начав разговор: ― Привет, мелочь, ― парень помахал рукой, но ближе не подошёл, словно опасался чего-то, это было заметно по его осторожным движениям. Это не тот Мин, это совсем другой Мин ― это парень, чьи движения рассчитаны и предельно неторопливы. ― Привет, карлик, ― Се поднял бровь и слабо усмехнулся, также не приближаясь к другу, которого давно не видел. Тут нет дружеских объятий, нет особой теплоты, но есть некое несоответствие того, что было и того, что есть. ― Почему я с лета не вижу тебя в школе? Названный низкорослым громко кашлянул, закрыв рот ладонью, обдумывая что-то некоторое количество времени, словно перебирая всё то, что происходило с ним за это время, а после боязливо ответил, отводя взор сначала на ноги Сеха, потом поднимая его на часы, без интереса следя за тем, как медленно двигается минутная стрелка. ― Тут такая смешная штука приключилась. Вот жил я, жил, а тут... ― сероватый дым сигарет, едва ощутимый запах алкоголя, исходивший от куртки Минсока, напрягающая и гнетущая тишина. ― Бабах! Рак лёгких... А ведь думал, что просто кашель, что просто перенапрягаюсь, думал, что боли ― это последствия того удара об уголок шкафа, ― парень громко рассмеялся, его худое и бледное лицо некрасиво вытянулось, вид его стал ещё более больным. Смотря на этого кашляющего парня, на складки около его глаз, носа и губ, можно лишь дрожать в страхе смерти, понимая чётко и ясно, что Костлявая всегда рядом бродит, простирая к нам свои ручонки. Не всех она коснётся, а тех, кого коснулась, те уже не расскажут об этом. Мин не так и сильно изменился: всё тот же живой и симпатичный парень, даже глаза сохранили привычный азарт, лишь его поведение и отчуждение ― это единственное, что могло удивлять. Раньше Сехун не видел больных раком людей, не знал, как сильно они меняются, а сейчас по иронии судьбы перед ним стоит его некогда хороший друг, покуривающий дорогие сигареты и без особого страха говорящий о том, что у него онкология. ― Нужно было бросать курить ещё семь лет назад, ― прошипел Мин и ненавистно затоптал окурок. ― Сам-то как? Как твой папаша поживает? Он ещё не помер? Если нет, то я бы хотел себе его печень, да и его лошадиное здоровье. ― Этот ублюдок ещё нас с тобой переживёт, ― сухо ответил Осех, задумавшись над судьбой друга и своей собственной, поправляя упавшие на глаза светлые пряди волос. ― Меня точно, ― оскорблённо, но со смехом подметил собеседник, ― а куда ты, собственно, собрался? В Старый город хочешь съездить? Сехун не ответил, но кивнул, поднимая глаза в небо и выдыхая. Тоска. От Мина веяло безысходностью и тоской, это даже удушало, находиться рядом с ним было так тяжело. Он сам на себе поставил чёрный-чёрный крест. ― Облом тебе, мелочь, в Старый город не пускают никого. Там сейчас с этим строго. Забор отстроили метра два в высоту, проволоку по верху протянули и каких-то мужиков в форме по всему периметру расставили. ― Печально, что же, тогда мне стоит уйти, ― Хун оторвался от столба и начал разминать слегка уставшую спину. ― А куда собрался ты? По телу прошла волна неприятного холода, парень потёр ладони друг о друга, пытаясь вроде бы согреться. Иногда от обречённых людей веет могильным холодом, их окутывает уныние. Примерное так же пахнет от многих из тех, кто часто околачивается в том месте, том страшном, но родном месте. Худая фигура Мина словно фигура чёрного обугленного ствола дерева с тонким чёрными сучьями, одиноко торчащими в стороны. Вроде бы ещё живо, а вроде и давно мертво, мертво с того момента, как злые языки пламени коснулись коры и погубили его. Безмолвие окружало их, говорить было сложно, вот и решили парни предпочесть то, что более удобно для обоих из них, ― молчание. Холодное молчание. Дуновение ветра, и с навеса, построенного на платформе, посыпались жёлтые и красные листья, осыпая Мина золотым звездопадом. Наверное, это был последний момент в его жизни, когда тот ожил на пару кратких мгновений. Эти кружащие листья, которые исполняют свой последний танец, чтобы их увидели. Они падали под ноги и словно темнели. Как звёзды. Только эти звёзды намного ближе к нам, звёзды лёгкие и не светятся, но всё равно цветные осенние листья остаются звёздами, пусть и ненастоящими. Вдалеке загремел автобус, это был транспорт старой модели, с очень шумным двигателем и постоянно трясущийся даже на ровной дороге. Минсок натянул хитрую улыбку на своё лицо, медленно подходя к краю платформы, не наступая ни на один из упавших наземь листьев. Вот автобус громко затормозил, внутри него было пусто. Парень ступил на первую ступень, повернулся к Се и надрывно произнёс: ― А я в Старый город, могилу себе присматривать. До встречи, мелочь, ― Мин уже зашёл внутрь и сел на одно из жёстких сидений, направив взгляд в окно, смотря прямо на Сехуна, который также взирал на своего друга. ― И мне присмотри, будь так добр, ― шутливо ответил светловолосый юноша и помахал уезжающему автобусу.***
« Я шёл туда, чтобы снова увидеть грусть в морщинках её лица, чтобы унести кусочек её переживаний о молодости с собой. Она странная женщина. Плохая штука — старость.»
Проблемой было лишь то, что юноша не слишком хорошо помнил, где располагался этот самый цветочный ларёк. Был ведь он таким маленьким и неприметным, может, только козырёк мог хоть как-то привлечь внимание проходящих мимо, и то люди останавливались там не для того, чтобы купить цветы, а только для того, чтобы отдохнуть в тени, приложиться спиной к холодной стене. Наверное, она беседует с ними, наверное, рассказывает что-то интересное. Так считал Сехун, пока искал этот маленький цветочный магазинчик, но допускал ошибку в суждениях: женщина, на самом-то деле, была угрюма и молчалива со всеми, кто бы не останавливался передохнуть под её цветочным козырьком. Вот, наконец, поиски его увенчались успехом: перед глазами тот самый ларёк, но что-то совсем не так. Словно это он, а вроде бы и не он. Присмотревшись, Хун заметил, что того идеального порядка, который всегда наводила педантичная женщина, там не было. Всё наперекосяк. Разбитые цветочные горшки, бедные цветы, затоптанные людьми, вмятые в асфальт. Жестоко и больно. Разбитая витрина, осколки стекла просто повсюду. Где-то осколки больше и блестят ярче, а где-то поменьше, а вон там, около разбитого горшочка, совсем уж мелкие стекляшки лежат и красиво блестят на солнце. Тёмная земля, растащенная подошвами по тротуару. Место тоже, а картина совсем иная, даже тень ему кажется не спасительной, какой почудилась вчера. Сейчас она некрасивая и слишком уж тёмно-синяя, складывается неприятное впечатление, что шагнув под козырёк и очутившись в объятиях отбрасываемой им тени, можно захлебнуться холодной и солёной водой. Медленно школьник шёл вперёд, поджимая губы и протирая глаза ладонью, отказываясь так легко поверить, что нашёлся тот вандал, который решил разрушить этот маленький цветочный мир. Под его кедами хрустнул кусок стекла, парень скривил губы и продолжил шагать. Тот стульчик, на котором сидела цветочница, был сломан и валялся около огромного горшка с трещиной, а из трещины порциями выпадала немного сырая земля. Она даже не могла знать, что такое случится, по обыкновению своему тщательно пролила каждый цветок. Деревянная дверь внутрь, красиво разрисованная вручную, была настежь распахнута. Входи и выходи, забирай что душе угодно, и никто не остановит. Обойдя какой-то горшок, из которого с корнем был вырван цветок, мальчишка шагнул внутрь и остолбенел, тупо смотря на красное пятно, всё растекающееся и растекающееся. Это как-то угрожающе смотрелось. Не наступая в лужу, даже обходя стекляшки, тот завернул за высокую цветочную подставку, сделанную из массивных кубов, на стареньком деревянном полу, закрыв поседевшую голову руками, лежала та самая странная женщина. Скрюченная фигура отчаявшейся старушки, её пальцы так плотно сомкнуты, ноги поджаты, всем своим видом она хотела что-то защитить. Кассу вырвали, деньги забрали, но защищала что-то совсем иное. Что-то, что дороже денег, дороже жизни, хотя, наверное, дороже жизни нет ничего. Парень присел подле неё, даже не страшась смерти, он просто убрал её руки с головы и погладил жирные седые волосы, печально выдыхая. Се бы хотел узнать, что там скрывала немолодая женщина под своим полным телом, но нужно было уходить. Не чувствуя особой жалости, лишь какая-то странная, жгучая ненависть зародилась внутри него, он вышел из её ларька. Тень. Такая холодная тень. Сехун прислоняется спиной к стене и ничего не происходит: ожидал услышать голос женщины и натянуто улыбнуться ей, забрать ещё одну розочку из её рук и сказать, что горизонт стал ближе. А ничего. ― Ну, прощайте, странная женщина, ― шепнул тот и отошёл от стены, а в голове послышался тёплый слабый голос.« Я одинокая женщина. »
***
Это был тяжёлый день. Таинственный незнакомец с очаровательной холодной улыбкой, пленяющей равнодушный взгляд Сехуна, сухое соприкосновение губ Ансы и его, встреча со старым другом и смерть человека, который словно близок на мгновения короткие стал. Жизнь – слишком непредсказуемая, слишком странная и необъяснимая, но всё та же игра. Просто финальные титры и имена создателей данной игры, вероятно, никогда не промелькнут пред взором игроков. Просто потому что нет игре этой конца, а если и есть, то один и для всех. Вечер заботливо укрывал уходящее солнце тёмным одеялом прохладной свежести. Тьма, спускающаяся на город под куполом, была такой родной. Не страшные густые сумерки, не холодный мрак ночи, а мягкая темнота, вреда не причиняющая. Окна высоток загорались огнями, а казалось-то, что светлячки между стёкол заперты. Бьются о стекло, всё бьются. Тяжёлая тоска, которой и веяло от Мина, приходит с сумерками. Даже вкус сигарет меняется: словно горечь противной в этом больше, словно затяжка больно делает. Улицы всё ещё шумели. Но и шум этот теряется на задворках юношеского сознания, а табак терпкий-то всё сознание его заполняет. Хун стоял на балконе, что так и не был застеклён, руками упираясь на перила, словно пропитанные холодом медленно ступающей ночи. В руках его была зажата тлеющая быстро сигарета, да музыка в ушах приятно звенела. Он не видел ничего. Пред глазами не стоял город ночной: пред ним расстилалась вечная пустота. Пальцы отпускают сигарету, и она падает, огонёк смазано рисует короткую линию, рассыпаясь маленькими искрами на полу. Окурок затоптав, вновь устремляя взгляд на мнимую пустоту перед собой, Се всё думает о той женщине. Её мутные глаза, смотрящие в его пустую душу, никогда не будут забыты. Ещё бы раз увидеть их. Ещё один раз. Снизу пролетает машина на огромной скорости, ветра свист. Картинка мыслей сменяется. Теперь о себе решил напомнить гость из утра. Напомнить сладким вкусом на губах, принятым голосом, музыку приглушившим, притягивающей прохладой во взгляде, жестами. Что самое забавное, так то, что мысли о этом мальчишке оказались настолько навязчивыми и приятными, что и думать прекращать не хотелось. Ветер искусственный и сухой треплет неопрятно уложенную чёлку, Сехун выдыхает, и спокойная улыбка касается уголков его губ. Его квартира дышит тишиной. Это ли тот покой, который он найти хотел. Покой, что будет окружать беспокойное сердце, усмирять взбудораженный разум. – One step too late, and I never told you, That I can't take, – несколько хриплым голосом тихо поёт юноша, всё сильнее сжимая руки на перилах. Больно. От все этой несправедливости так больно. Почему Мин... почему эта цветочница. – Another disappointment. Breathing and grasping all leads to another messy ending, – и голос совсем слабым становится, и руки дрожащие поджигают уже вторую сигарету. Тонкая дыма струйка поднимается в небо без звёзд и растворяется. Как тщетно бытие. Первая лёгкая и неглубокая затяжка, угольные ресницы опускаются. Темно. Душит не дым. Душит его боль, ставшая червём в яблоке. Тишина становится гулкой, гнетущей, хищной. Некуда от этого бежать. И тут словно приятное наваждение обрушивается на голову Сехуна: певучий и мягкий голос, выводящий юношу светловолосого из страшащей пустоты и трещащей тишины. Появился он из ниоткуда. Стройная фигура в мешком висящей клетчатой рубашке туманом возникла за спиной курящего, а холодная кисть приятным касанием заглушила всё. Тишина стала прежней. Ещё не поворачиваясь, осенний мальчишка уже знал, кто это явился, что этот гость приближающейся ночи скажет ему. ― Добрый вечер, юный нигилист, ― Лу Хань руки свои особенно тонкие на перилах сложил и встал подле ничуть не удивлённого хозяина квартиры, пальцами забирая сигарету из его рта. Морщась от противного запаха, ловко тушит её о металл и выбрасывает вниз. ― Добрый, ― грустно отозвался Хун, выуживая из пачки в кармане лежащей вторую сигарету и закуривая. Гость на это лишь губу зажимает зубами, в плечо юношу толкая. ― Да не кури ты, ― впервые в этом мягком голосе что-то вот такое грубое есть, угрожающее. Заметив перемену, Сехун затушил сигарету, и наглая улыбка коснулась его сухих губ. ― А ты знаешь, почему мы не видим звёзд? ― Купол скрывает от людей настоящее небо, ― смотря вдаль, отвечает невесело младший. Неподалёку слышится музыка, кажется, где-то снизу. Дополняя собой атмосферу создавшуюся, так приятно успокаивает. Не все вечера такие. Обычно это холодные и сухие часы с сигаретой, с грустными песнями вполголоса. Кареглазый гость умеет раскрашивать грустные часы своим присутствием. ― А вот и нет, ― Луш с акробатической ловкостью присел на перила и, держась только странно изящными руками, наклонился вниз. ― Это небо от нас спряталось, так как наши завистливые взгляды ему надоели. Бровью ведя и выдыхая, Се пытается поддержать диалог, но почему же так волнительно стало, и сердце защемило болью, страхом. Тело прошило мурашками. Даже противно от этого склизкого страха. ― Брось, ― спокойно отвечать лишь может младший, внимательно и безотрывно следя за каждым несбалансированным движением Лу. ― Слезай. Пальцы расцепляются, и теперь ничто не держит бывшего студента. Неудачное движение одно и сорвётся. Хун, успешно державшийся до этого, не показывая своего страха за скучающим выражением лица, напуган, сейчас его губы словно дрожат, руки просто горят сорвать Ханя с перил и приземлить. А тот волнения за него и в упор не видит, улыбаясь. За его узкой спиной расстилается огромный город, под ним ― дорога, над ним ― решётки тюремные, а руки подобно крылья распахнуты, и, кажется, птицей взлетит в небо. ― Слезай, ― властно и строго цедит сквозь зубы Сехун, кулаки всё сильнее и сильнее сжимая. Воздух накалился. ― Боишься? ― бросая на обеспокоенного мальчишку азарта полный взгляд, Хань говорил самым любезным тоном. ― Представь себе, как я падаю вниз и разбиваюсь об асфальт. Красиво? ― « Очень, блять. » Даже глухой бы мог услышать удары сердца Се о грудину, почувствовать этот страх, исходящий от его естества, увидеть непроизвольную тела дрожь. А на этом беспечном молодом лице всё та же чёртова улыбка. Светлая и больная от тоски, затаившейся в губ уголках. ― Слезай, Лу Хань, ― названный по имени впервые, Луш заливисто засмеялся и покосился назад. Мгновение. Смех стихает, а ноги взлетают вверх. Падает. Сейчас бы этот момент посмотреть в замедленной съёмке, но всё происходит за короткую секунду. Резкий глоток воздуха, и младший, отпрянувший от перил в какой-то момент, вновь прижимается к ним. Не смотрит вниз. Лихорадочно бегает взглядом по всему вокруг, но так боится взглянуть вниз... только не вниз. Пот холодный на лбу выступает, стечь не успел, как рука холодная его смахнула. Только не вниз. Это такой страшный момент, когда всё вокруг словно становится ничем: в чёрном пространстве есть только этот балкон, труп снизу и сам Хун. Ничего. Губы разжимаются, слышится тихий голос сдавленный, дрожащий. ― Лу..? ― ответа нет. Всё не может посмотреть вниз. Сердце бешено колотится, нервы струной натянуты, а тишина смычку подобна: играет на этих струнах, надавливает на них, тянет. Выдох. ― « Всё повторяется. Сенья. Ты. » ― светловолосый юноша закрывает глаза, опускает голову и готов посмотреть вниз на тело изуродованное юноши. Но внизу ничего. Только за перила держащийся и улыбающийся Лухан, который, кажется, только и ждал, как Хун, смелости набравшись, сможет посмотреть вниз. Оба замирают в молчании напряжённом. После чего Се отходит прочь от перил и спиной прижимается к каменной стене, пытаясь отдышаться, а студент бывший с трудом подтягивает своё тело, цепко держась за перила покрасневшими и уже белеющими пальцами. Почти забравшись, тот животом к металлу прижимается и перегибается через трубу, посмеиваясь и стараясь не смотреть на младшего. Полностью вернувшись на балкон, шатен волосы свои пальцами болящими растрепал. Только сейчас осмелился взглянуть на горящую пару глаз: Осех почти напротив стоял и ненавистно взирал на Лу. Дрожь никак не проходила, всё ещё было непривычно холодно. Он испугался. Так не боялся отца, так не боялся быть убитым, так не боялся ничего. Холодает. Музыка снизу утихла, также как и шум машин, мчащихся по освещённым трассам, люди тоже стали совсем редко мелькать между домов. Ночное покрывало скрыло город. Это помогло Сеху как-то успокоиться, взять себя в руки и подняться на ноги, словно свинцом налитые. Теперь, смотря на гостя своего, тот был абсолютно невозмутим. ― Ты разозлился? ― не поднимая головы, тихо спрашивает Лулу, делая шаги осторожные в сторону Хуна. ― Нет, ― нагло и неумело лжёт парень, протягивая руку к карману, где пачка сигарет покоилась. Приходится отвлечься от стоящего в паре шагов от него мальчишки, чтобы не помять сигарету в процессе её извлечения из пачки, но его тут же к стенке прижимают, вокруг талии кольцо рук сжимается, в шею дыхание тёплое. ― Не ври, ― всё теснее и теснее прижимается старший к мелко дрожащему телу Се. ― Не ври мне никогда, малыш. Внутри оторвалось что-то. ― Луш, ― смыкаются медленно руки на его талии, прижимая теплом дышащее тело к себе, Сехун мягко ладонью гладит спину, и дрожь успокаивается внутри. Он странно мягкий в руках. Не тот вечности холодный кусочек, а просто мальчишка с большими и выразительными глазами. ― Я испугался. В порыве каком-то неведомом хватает за подбородок юношу, заглядывая в холодные его глаза. Мороз по коже. К себе всё прижимая и склоняясь над мягкими, чуть пухлыми губами, своими их накрывает, замыкая губы поцелуем долгим и горячим. Требовательно так губы соприкасаются, объятия всё крепче, а в один момент Хань, словно не выдерживая напора, тихо скулит в губы чужие, сжимая одежду его домашнюю, сигаретами пахнущую. Этот поцелуй слишком тяжёлый. Вырывая воздух друг у друга, парни к стене прижимаются сильнее и не могут остановиться. Лу уже не может отвечать, устал, даже руки его просто едва держатся на пояснице Сехуна, цепляясь за одежду совсем слабо, бессильно. И только губы отдаляются, как старший исступлённо, шатаясь, назад отходит. Изумление сменяется тихим детским смехом в ладошку, а второй юноша, ещё не осознав содеянного, просто смотрит на мелькающий свет в окне напротив. Полуулыбка украшает его лицо. ― Так плохо? ― как бы обиженно спрашивает младший, уже уходя в свою комнату, и готовый закрыть дверь на балкон. ― Ужасно, ― успевает прошмыгнуть в узкий проём Луш. ― Ты всех незнакомцев так целуешь? Дома намного теплее, но как-то душно, что странно, ведь дверь на балкон всё-таки была открыта продолжительное время. Как-то тяжело. Правда, темнота была так хороша этой комнате, так привычна. Очерченные углём силуэты предметов, и ничего более, чтобы могло отвлекать от раздумий. Сехун снимает прокуренную олимпийку, бросая её на кресло и теряется в темноте, кажется, ложится на постель. По-домашнему так поскрипывает она. Из мрака слышится голос: ― Да. Видел бы Сехун, как в этот момент поморщился аккуратный нос Ханя и то, как он куснул себя за губу, дабы не издавать недовольное шипение. Каков собственник. Но всё-таки младший замечает какую-то перемену, вновь улыбаясь и решая проверить свою догадку. Утром парень почти ничего не чувствовал в отношении этого мальчишки, а теперь хочется его чем-то задеть, подцепить, вытащить наружу настоящие его чувства, а не те, которые прикрыты притворной улыбкой. ― Ты думал, что ты какой-то особенный, Луш? ― лицо изображает что-то вроде безразличия, но как же смешно каждой фиброй чувствовать гнев бывшего студента. ― Ты же следишь за мной, наверняка, видишь, как я каждого встречного пылко в губы целую, прижимаю его к любому вертикально стоящему предмету и пошло двигаю бёдрами, втрахивая его в сей предмет. Да? Скомкав свои рукава, Лу стоит у стены и шепчет: ― Да, именно так ты делаешь, ― парень устало ковыляет к постели и падает на неё, закрывая свои глаза. Упал он где-то с краю, там и заснул спустя несколько минут, постоянно бурча себе под нос что-то вовсе невнятное. А Хун даже расстроился. В младшем проснулся игрок, только основа уснул, вернув его в реальным мир. Вкус чужих губ до сих пор ощущается, смешиваясь с сигаретами. Терпкий такой и запоминающийся. Будто печать на губах. Подтянув на подушку крепко спящего ночного гостя, Се ещё побродил по пустой комнате, а после и этот неспокойный меланхолик уснул. Как-то смазано кончается этот день. Просто голова забита мыслями обо всём, давят и защемляют, хочется просто уснуть, надеясь, что сон развеет все переживания. Унесёт с собой воспоминания о цветочнице, о больном выражении лица друга, об Ансе, её слезах, криках, пусть только оставит рядом этот кусочек льда с очень мягкими и податливыми губами. Пусть оставит только его. ― Я помню тебя.