Случайности

Руфь подула на ложку, потом понюхала и попробовала ее содержимое. Задумчиво покатала во рту и посмотрела на потолок, в очередной раз отметив про себя, что после ее уборки рельефный узор голубого пластика стал почти незаметен, до этого слежавшаяся пыль подчеркивала контур выпуклого рисунка. Видимо потолки на корабле изредка мыли или пылесосили, но не чистили жесткой щеткой. Освоившись в этом жизненном пространстве, Руфь начала его обживать именно с отмывания, оттирания и переоборудования кухни, которой заметно пренебрегали. Мама всегда говорила ей, что все что нужно для счастья женщине, это найти своего Настоящего Мужчину. Того с кем надежно жить и строить семью, воспитывать детей. С кем спокойно и хорошо. Руфь облизала губы и добавила еще щепотку приправ из ступки, в которой их только что растерла. Она еще в детстве усвоила, что приправы надо размалывать, а лучше вот так растирать в ступке непосредственно перед добавлением в кушанье, а не пользоваться молотой фабричной профанацией. Их маме с Настоящим Мужчиной повезло не сразу. С первым мужем и отцом Руфи она рассталась, когда девочка была еще маленькой. Руфь должна была спасти разваливающийся брак, но вместо этого лишь ускорила разрыв. Обо всем этом ей рассказали мама и брат, когда Руфи было одиннадцать лет. До этого она шесть лет считала папу Леона своим родным и единственным отцом. Образцом Настоящего Мужчины. Девочка осуждала старшего брата, если он спорил и ссорился с ним. В тот день папа Леон отчитал Иля за что-то. Попало и маленькой Ру за какую-то шалость. И, вдвоем убирая конюшню, они с братом одинаково дулись на папу. „Зачем ты злишь папу?“ — спросила Ру брата. „Он мне не отец! А вот какого черта ты всегда его слушаешься?!“ — разозлился Иль. „Но мне-то он отец!“ — удивилась Ру, хотя слушалась она папу Леона прежде всего потому, что любила его и видела, что он прав. „Он и тебе не отец!“ — разрушил ее мир разозленный брат. Зареванная Руфь, пораженная тем, что брат, который ей никогда не врал, сказал такую ужасную вещь, прибежала к маме, но та не собрала мир обратно, а довершила крушение. „Если папа не мой отец, тогда я стану его женой!“ — Руфь сказала это, не подумав, просто тогда ей очень хотелось оказаться крепче связанной с папой. Но мама, наверное, запомнила эти слова. Иль улетел с планеты к родному отцу, едва исполнилось восемнадцать, и его паспорт получил статус общегалактического. Мама была против, папа Леон очень ругался. Но вскоре мама отправила тринадцатилетнюю Руфь к брату. Честно сказав ей, что дочь виновата сама — женщине оказалось невыносимо смотреть, как дочь и муж проводят время вместе. А Иль объяснил сестре, что он нашел ей подходящего мужчину, и если Руфь будет послушной и сделает все, что ей прикажет Господин Кикосян, то благополучие их обоих будет обеспечено. Руфь отчаянно боялась, стыдилась, но брат остался единственным родным и близким человеком, и она согласилась. Начали они с магазина и салона красоты, а потом накрашенную и причесанную Руфь, едва стоящую на высоченных каблуках, брат отвез в квартиру к господину Кикосяну. Тот оказался маленьким, крикливым, но очень властным человеком. Руфь ему не понравилась — он осмотрел ее и отвел Иля в другую комнату. Там мужчина сильно накричал на ее брата и даже ударил его несколько раз. Руфь подслушала и подсмотрела. Потом господин Кикосян долго расспрашивал ее о семье, о маме и папе, о ферме, о лошадях. Руфь была послушной, рассказывала и начинала чувствовать, что Дядя Шалва, как он попросил себя называть, пусть и совсем не похож на Папу Леона, но — Настоящий Мужчина. С ним надежно и спокойно. Дядю Шалву бросила и очень обидела женщина, которую он любил, и Иль изначально хотел, чтобы Руфь заменила эту женщину. И Дядя Шалва согласился. Руфь должна была жить в квартире Дяди Шалвы, готовить, убирать, создавать уют. А еще Руфь должна была учиться, правда, в основном по инфранету — Дяде Шалве не нравились местные школы, поэтому обучалась Руфь дома, раз в полгода улетая с Илем на Новую Сорбону для личного общения с курирующими преподавателями. Новая жизнь Руфи понравилась, Дядю Шалву она полюбила, и, хотя по дому, ферме, маме и папе Леону все равно скучала, возвращаться ей хотелось все меньше и меньше. А своего биологического отца Руфь так и не узнала, Иль не хотел о нем говорить. Пискнул датчик, оповещая, что кусок говядины, запекающийся в духовке, достиг внутри нужной температуры, а значит его пора вынимать, пока мясо не потеряло сочности. Руфь взяла прихватки и вытащила тяжелый керамический противень. Привлеченный вырвавшимися из духового шкафа ароматами рыжий кот, громко мявкая: „мяусо! мнеумяуса!“ — терся об ноги, заплетаясь в них. Но Руфь к нему уже привыкла, и это ей не помешало поставить противень на рабочий стол и накрыть кусок салфеткой — отдохнуть. Рыжик же получил остывшую морковку, с которой готовился бульон для супа, и заурчал вполне довольный такой неравноценной, на первый взгляд, заменой. Руфь улыбнулась, подправила температурный режим и поставила в духовку противень с булочками. Готовить не только вкусно, но и полезно ее научил дядя Шалва. Еще до своего ареста. А после ареста, когда Руфь затосковала, оставшись в большой, прежде такой уютной, квартире, даже без брата, разделившего судьбу их покровителя, посоветовал ей получить специальность. Знакомые, связи дяди Шалвы позволили Руфь легко устроиться на заочное обучение и за шесть лет стать сначала дипломированным фельдшером, потом и получить лицензию „семейного доктора“, позволяющую ей проводить диагностику, осуществлять на дому консервативное лечение, оказывать паллиативную помощь, назначать лекарственные препараты из общего списка, анализы и направлять пациента либо к специалисту, либо на госпитализацию. Финансовый вопрос, благодаря брату и дяде Шалве, Руфь не беспокоил – суммы на личном банковском счете ей хватило бы даже на ведение светской жизни в столице, учеба и работа были нужны ей исключительно для психологического комфорта. Хорошим доктором она себя не считала и была куда больше домашним теоретиком, предпочитающим перестраховаться и сдать пациента специалистам, чем уверенным практиком. За что ее откровенно любили знакомые коллеги и бывшие сокурсники, частенько связываясь с ней, как с живым аналогом собственных конспектов или одушевленным информаторием, в полной уверенности, что клиента от них не сведут, а гонораром делиться не придется. Руфь перемешала густой, тяжело побулькивающий кремовый суп, выключила нагрев кастрюли, посыпала сверху мелко-мелко потертым сыром и бросила несколько зеленых нежных, разрезных душистых листиков, отщипнутых от трех разных кустиков в крохотной гидропонической миниатюрной оранжерейке, пристроившейся тут же — на рабочем кухонном столе под специальной подсветкой. Оранжерейка была ее домашняя, активно ей лелеемая, общипываемая и пополняемая. Рыжий кот, бросив умываться после морковного перекуса, вспрыгнул на стол, разочарованно ткнулся в опущенное стекло и обиженно посмотрел на Руфь — мята, базилик, тимьян, укроп, петрушка и зеленый лук привлекали его гораздо больше той специально пророщенной травки, которую покупали для него в зоомагазинах, и которая стояла около поилки и миски с диетическим кормом. Руфь сунула Рыжику растертый в пальцах черешок кинзы, и кот, обиженно чихая и обтирая лапой нос, слетел со стола, тут же протертого дезсалфеткой бездумным автоматическим движением. И все же своим сегодняшним положением, этой кухней и Рыжиком, она была обязана именно своей практике, точнее страничке в инфранете с номером видеофона и списком оказываемых услуг. Тот вечерний вызов к мужчине двадцати пяти лет с высокой температурой и кашлем она не хотела брать: время было позднее, адрес в удаленном районе, проверка, запущенная параллельно беседе, показала, что это сдаваемая посуточно квартира, страховая карточка неместная, пока еще деньги за работу перечислятся — все было против. К тому же Руфь только начала читать новую книгу любимого автора — роман о романе известного художника-экспрессиониста и домработницы, поэтому ее настойчиво манили объятья мягкого кресла и уютного вязаного пледа, жасминовый чай и легкое воздушное печенье. Но женский голос, искренне обеспокоенный за близкого человека, оказался сильнее, ее нежелания выходить из дома. И Руфь перебросила запись беседы на рабочий планшет, оформила прием вызова в городской медбазе, сообщила охране, обеспеченной Дядей Шалвой, о предстоящей поездке, хотя те и без того непрерывно за ней наблюдали. Но подтверждение ее добровольности или недобровольности в решениях и поступках специальными кодовыми фразами было одним из условий договора. После чего переоделась, взяла сумку и вышла на балкон-флайеропарковку, все еще сомневаясь в правильности решения. Район был ожидаемо отталкивающим, подъезд — обшарпанным и замызганным, несмотря на исправный домофон, квартира тоже — типичная недорогая гостинка: неубиваемая отделка с претензией на уют и дизайн, простая, прочная и недорогая мебель все из местной целлюлозы с вискозой. А вот открывшая ей девушка оказалась неожиданно довольно ухоженной и одетой не „богато“, но в удобные, качественные и добротные вещи. Руфь оценила ее вкус и стиль. Судя по чуть изменившейся, ставшей более доброжелательной улыбке, девушка тоже оценивала „семейную докторшу“ по одежке. Девушек оказалось две, хотя вторую, чисто по силуэту, появившемуся из комнаты, Руфь сначала приняла за маму первой. — Спит, — „мама“, оказавшаяся молодой великаншей, старательно понижала голос, стараясь говорить как можно тише. — Температура немного снизилась, и уснул. Хотя все равно горячий. Будить? Вопрос был задан так жалобно, что и Руфи передалась симпатия и жалость к парню, за которого переживали эти две девушки, и она отрицательно покачала головой: — Сначала поговорим, и я карточку посмотрю. Больной раскашлялся и проснулся сам. Руфь успела изучить его общую медкарту и поговорить с его подругами, узнала про аварию и амнезию, и даже испытала неожиданно острый и сильный приступ ревности, но, когда проснувшийся парень ее не узнал, все равно расстроилась. — Переодевайся, девочка. Выйдешь к нам, когда позову! — на кровать легла красивая коробка. В коробке оказалось платье. Точнее тонкая длинная нижняя рубашка и плотный туго шнурующийся в талии халат с расклешенной юбкой и длинными, расклешенными, разрезанными от локтя рукавами. Из-за сложных, нашитых серебряным шнуром узоров наряд получился жестким и не слишком удобным, заставляющим держать осанку. Руфь покрутилась перед зеркалом. Пристроила на голову плоскую, такую же расшитую шапочку, перекинула черную косу через плечо. За ней зашел Иль, брат тоже был в парадном черном костюме, но современном. Критически оглядел ее и поддернул повыше над шнуровкой ее грудь, одновременно прикрыл, сведя на ней ворот нижней рубашки. После чего дополнительно стянул сестрину талию металлическим узорчатым поясом, почти лишив возможности дышать, еще раз оглядел со всех сторон, хмыкнул и повел на кухню, где сидели Дядя Шалва и его гость. — Красавица! — улыбнулся ей навстречу дядя Шалва. — Скажи, хороша! А?! Хороша? — обратился он к невзрачному мужчине в потертом пиджаке и мышином свитере под горло. — Хороша, — кивнул тот. И добавил снова, окидывая Руфь оценивающим взглядом: — Только вряд ли в девках засидится. — Не засидится — неволить не стану. Но согласись, что пара из них с мальчонкой неплохая выйдет. Лишь бы его вперед не захомутали… — Дядя Шалва рассмеялся, разлил коньяк по бокалам и кивнул Руфи с братом, что они могут идти. А через несколько дней, на той же кухне, вечером, когда они вдвоем ужинали, Дядя Шалва сказал Руфи, что он ее просватал за своего бывшего „подмастерья“, и, если она не встретит достойного человека, которого полюбит и с которым захочет создать семью, и парень тоже никого не встретит, то им надо будет заключить деловую сделку: Руфь принесет в новую семью приданое в виде стартового капитала, а ученик Дяди Шалвы (он показал ей голографию — нескладный рыжий паренек со шрамом через бровь) будет о ней заботиться и начнет свое дело. — А если он мне не понравится? — Руфь изучила голографии и посмотрела на своего покровителя. — Неволить не стану. Но если парень зайдет, а он, как подрастет, в жизни освоится и заматереет, в гости зайдет — это Колька устроит, либо, если что-то у него не сложится, то тоже ко мне, то есть уже к тебе, за помощью раньше придет. Так вот, как зайдет — присмотрись. И скажи, что я ему тебя в жены отдать готов. Но не просто так, а чтоб он делом занялся, магазин свой открыл, стрельбище. Только чтоб не здесь и без криминала. Не то из-под земли достану! Ну, а если, не понравится, или другого найдешь… То и не говори ничего. Разговор этот состоялся, забылся. А через несколько месяцев дядя Шалва и Ильяс были арестованы. И Руфь осталась одна. Парень пришел. Как дядя Шалва и обещал. Усталый и потерянный. Он почти не смотрел на Руфь, дядя Шалва и его дела интересовали его гораздо больше. Руфь озвучила ему деловое предложение себя, он пообещал подумать и ответить и пропал. Это было обидно. Она сама не ожидала, что это так ее обидит, даже плакала почти всю ночь, после того как на свидании рассказала обо всем Ильясу. Злилась на Рыжего. А он ее забыл. И ее предложение забыл — „Травматическая амнезия“. Руфь, присматриваясь к седому ежику на виске, настойчиво пыталась убедить себя, что парень не виноват, что все это несчастный случай и стечение обстоятельств, и все равно не могла справиться с досадой. А еще ей было безумно его жалко. Он и в первый раз выглядел неважно, сейчас же вообще напоминал несчастное животное, которое даже пожаловаться не в состоянии. Хотелось погладить, приласкать, утешить. Руфь осмотрела его, померила температуру — повышенная, давление, наоборот, оказалось пониженным, осмотрела горло, оказавшееся воспаленным, и выслушала легкие. Как ее пациент умудрился насобирать себе тонзиллит вкупе с бронхитом, понять и представить она не смогла, но обе клинические картины выглядели просто как по учебнику. Притом, что в тех же учебниках значилось, что бронхит с ангиной вместе обычно не ходят. Руфь уже почти оформила направление на госпитализацию с „острой инфекцией дыхательных путей, неясной этиологии“, но девушки почти хором запросили не отправлять их друга в больницу, потому что „он и так там почти два месяца пролежал, мы и так все будем делать, что скажете! Пожалуйста!“ И Руфь ограничилась пересылкой инфекционистам из окружного госпиталя собранных данных, анализов и наблюдений. Вколола больному жаропонижающие, широкопрофильную сыворотку, иммуномодулятор и антибиотик и предписала постельный режим, обильное питье и щадящее питание. Остаток вечера вернувшаяся домой Руфь промаялась, не находя себе места, даже книга не смогла занять ее внимание. Очень хотелось поговорить с Дядей Шалвой и нажаловаться на его ученика. И за то, что „обманул ожидания“, и за его подруг, которые явно относились к нему теплее, чем просто друзья, и вообще... Позвонила маме и поговорила с ней и с Папой Леоном. „Ты — красавица и умница, — папа заметно постарел, но, как и давно — в детстве, когда она говорила ему не про важные для нее вещи, а о постороннем, понял ее и услышал то, о чем она не рассказала, — не кидайся на первого встречного, если он тебя обидел — он тебя не стоит“. Мама тут же добавила: „Но, если считаешь, что это твое счастье — борись за него“. «Никакое он не „счастье“!» — ответила Руфь и успокоилась, убедив себя, что все дело в острой жалости, которую у нее вызвало это Рыжее Несчастье. На следующий день Рыжее Несчастье выглядел гораздо лучше, все еще лающе кашлял, говорил мало и тихо, воспаление с миндалин начало проходить, но температура была повышена, хотя уже незначительно. — Я должен вас знать? — Денис сам спросил это, на третий день. Руфь привезла ему и девушкам нормальной домашней еды, исключительно критично относясь и к их кулинарным способностям, и к возможностям местного общепита. — Вы были у меня год тому назад, расспрашивали про Дядю Шалву, — спокойно сказала Руфь. Позволить добираться до космодрома монорельсом и пешком больному, которому сама же выписала постельный режим, она не могла. Повезла на своем флайере всех троих. И с ними же пошла общаться с персоналом космодрома — убеждать, что восстановление душевного покоя есть необходимый элемент лечения. А потом был корабль и еще больше загрустившее Рыжее Несчастье, убедившееся, что не помнит даже больше, чем думал. И вместо восстановления душевного равновесия вышло совсем наоборот. Даже температура подскочила, и самочувствие резко ухудшилось. Зато корабельный медсканер позволил установить точный диагноз: оказалась вирусная инфекция, которую обычно легко переносят в раннем детстве, либо прививаются перед школой. По счастью, уже предпринятые Руфью действия были адекватным лечением, и было решено установить комфортную среду на корабле и больше больного никуда не катать. Стать корабельным медиком в собирающейся команде Руфь уговорил Миша — пилот и друг Рыжего Несчастья, прилетевший и присоединившийся к живущей на стоящем в ангаре корабле троице через неделю, когда Руфин пациент практически выздоровел и смирился со своей собственностью. Дядя Шалва идею неожиданно одобрил, для своего ученика записал длинное ругательное послание, которое тот же Миша свел к фразе: „Короче, Дэкс, ну ты понял — в следующий раз утонешь — домой не приходи — голову оторвут!“ — и Руфь перевезла на корабль со странным названием „500-Веселый“ личные вещи, кулинарную миниоранжерейку, любимую кухонную утварь. И еще ни разу не пожалела об этом. Летать на транспортнике с двумя подругами и двумя Настоящими Мужчинами оказалось даже лучше, чем жить нормальной семьей, как она мечтала в детстве. Рыжик увидевший, что девушка задумалась, решил поиграть с кистями ее длинной, почти до пола свисающей шали. Руфь понравилось накидывать такие на плечи поверх платья, и она приобрела несколько цветастых тонкой шерсти огромных платков в крайнем рейсе на Русь Светлую — любопытную удаленную планетку, населенную последователями странного языческого культа, отрицающими „необязательные для выживания рода“ веяния прогресса, но тем не менее имеющими и что продать галактическому сообществу и что купить. Руфь повернулась и наклонилась к коту: — Сметаны не дам! — Мря? — проказник тут же поник, сел и посмотрел виновато. — Не дам! — снова строго повторила Руфь и добавила: — и Денису запрещу! — Уу-мря! — возмутился Рыжик. Но тут же подскочил, обежал вокруг ног Руфи, и понесся к шлюзу. Как кот чуял, что команда возвращается, Руфь не знала, но по его поведению было понятно, что вернулись либо парни, уходившие на переговоры с потенциальным клиентом, либо девушки, решившие попробовать спа на местных серных источниках.