Яд, заключённый в хрустале

      Нужны были деньги, чтобы купить молока и хлеба. Воровать совсем не хотелось, но разве что сначала. Азарт, жажда риска и что-то ещё одолевали, затмевая здравый разум. Представление об очередном нарушении закона дурманило, разнося высококачественный адреналин по крови. Однако красть у прохожего, увлечённого явлением тленности бытия, я не собиралась. Достаточно скучно и обыденно. Поэтому-то я и сунулась в чужую квартиру, где ты застал меня.       Стоя у открытого холодильника, я разглядывала всю еду, находившуюся в доме, — именно те продукты, что сердце желало. Интересно, заметил бы ты пропажу? «Забавно, пожалуй, красть пропитание из жилища незнакомца, а не грязные купюры», — фраза крутилась на повторе в мозгах. И настолько прочно я погрязла в мыслях, что не заметила, как оказалась в помещении не одна.       В лёгкие проник тяжёлый табачный дым. Тот, которого до тошноты в душе не хватало. Поморщившись, я обернулась. Руки тряслись, глаза из-за невнятного волнения слезились. Какая-то мразь играла на клавишах-струнах нервов печальную «Protégé-moi»¹ (простите, я в музыке — нуб, дегенерат). Но я собрала оставшиеся силы воедино и натянула на рожу маску из чего-то отдалённо напоминавшего спокойствие (надеюсь). Страх постепенно отступил на второй план.       — Если ты не вызвал полицию до сих пор, значит… — я замялась: не ожидала, что заговорю вслух.       — Не каждый день ко мне врываются домой, чтобы унять голод, — облокотившись о дверной косяк, парень лениво травил себя.       В попытке опереться о стену я случайно включила свет. Внешность никак не совпадала с тем, что ты столь жадно и сладко вдыхал. Тощий и высокий. Человек с маленькими голубыми глазками и пышными пшеничными локонами. Насмешливый и невинный одновременно. Не слишком заметный и чересчур необыкновенный. Противоречивый. Тот, кто разглядывал меня, сощурившись.       Намеревалась ли я уходить? Не хотела ни в коей мере, почему — чёрт бы знал. Наверное, заинтересовал ты неудачницу-воровку.       Подарив бычок пепельнице, ты открыл окно. Голову вскружил самый мелодичный на свете запах — аромат Весны. Воздух так и пел, используя различные голоса природы. Он кишел музыкой и, несомненно, звучал прекрасней в сотни тысяч раз симфоний Баха. Не выдержав, поддавшись собственным прихотям, я тоже прильнула к подоконнику. Так мы впервые вместе встретили рассвет: на концерте сестрицы Весны, не проронив ни слова, затмив улыбками невзгоды.       Дни тянулись, пока я бесцельно шаталась по улицам, изредка воруя на пачку-другую сигарет и что-то съестное. Воспоминания терзали, возвращая образ удивительного добряка-чудака перед глазами. Терпение лопнуло, и я всё-таки припёрлась к тебе домой снова. В этот раз ты застал меня врасплох не у холодильника, а в тот момент, когда я старательно копалась с замком.       — Соскучилась? — хрипло, но с нотками елейности спросил, нависнув над ухом.       — Есть хочу, — вздрогнув, пожала плечами. А что оставалось?       Будучи на кухне, ты накормил дважды не званную гостью. Молоко и хлеб — вкуснейшая пища. Очаровательный полумрак и апрельский восход солнца — составляющие плацебо, которое организм принимал со странным удовольствием. Ты — яд, заключённый в хрустале. Я — турист, бултыхающийся в цитоплазме. Слова — излишни, действий — достаточно. Менестрель души восстал из самых мёртвых на этой бездарной планете. Мне нравился голос Молко.       Противоречивый что-то чёркал на листе формата А4. Он легко и небрежно направлял карандаш, чуточку хмурясь. Я подошла ближе и стала вглядываться в рисунок. О, канцелярский подчинённый абсолютно точно выполнял приказы. Стакан с белой жидкостью, побывавшее в печи тесто выглядели, как настоящие. И моя рука в кои-то веки смотрелась живой, а не машинально сжимавшей стекло.       — Минимализм в совершенстве, — шепнула и улыбнулась. Весьма некстати обернулся ты и повторил ту же манипуляцию губами.       Мне нравился голос Молко, его патлы — нет. Твой голос звучал бархатисто и нежно, на вкус он был приятней земляники. Волосы напоминали, как бы банально ни было, шикарные колоссальные поля и колосья пшеницы. Ты был лучше Молко. Ты читал вслух так, что внутри всё замирало и наслаждалось. Он так элементарно не смог бы.       В квартире прочно застыло ощущение уюта и чарующего спокойствия — того, чего мне не хватало всю жизнь. Наверное, поэтому-то я и пришла ещё раз. Но взламывать ничего не понадобилось: под ковриком лежал ключ.       О, я определённо радовалась. Впервые меня где-то ждали не потому, что брошенным ошибкам судьбы, последствиям стечения обстоятельств положено жить в детдоме. Хоть факт и являлся до жути простым, а я чертовски радовалась. А как иначе-то? Чувствовать себя нужным — это главное богатство. Разумеется, я не понимала, почему именно я, а не какая-нибудь поэтесса с белоснежными зубами привлекла твоё внимание.       Не в силах остановить с каждой минутой всё более довольную улыбку, я отправилась в душ. Раскидав по полу одежду, забралась в ванну и стала наполнять её водой, Н₂O — пеной с запахом подснежников.       Ты вошёл без стука, открыв специально не запертую дверь. Выключив воду, Противоречивый опустился напротив. Я благодарила Бога за то, что кожа была и так красна от градусов Цельсия. Никто не заботился об освещении.       — Побрей меня, — и это не представлялось возможным. В какой, чёрт возьми, позе? Да и не было видно ничего. Но и к этому ты приготовился: — Садись.       — Я тяжёлая, раздавлю, — попробовала вежливо отказаться. Однако кто б послушал?       — Не настолько, чтоб кишки полезли наружу, — то ли отмахнулся, то ли усмехнулся.       И я попыталась, дрожа. Конечно, основную массу перенесла на колени, дабы и вправду не лишить тебя внутренностей. Вручив бритву и пену, хозяин жилплощади вдруг принялся говорить:       — Раймонд. Феликс Раймонд. У меня аллергия на насилие и детей. Я хочу жениться на Луне, — и я бережно прикоснулась к его коже, отчего мы оба вздрогнули.       Немного сухой эпидермис, щетина в несколько миллиметров, влажные уста. Я чувствовала тёплый, обволакивающий взгляд на своей шее, затем — лёгкие шаги подушечек пальцев по затылку. Ты будто бы танцевал вальс своими фалангами, заставляя закусывать губы.       Смущение постоянством не отличалось. С одной стороны я чётко осознавала, что дискомфорта ты не причинил бы ни в коем случае, с другой — а чего вообще можно было ожидать от чудака?       Собравшись с духом, я намазала тебя пеной и стала аккуратно проводить по коже бритвой. Искренне стараясь не поранить, боялась. Противоречивый молчал некий промежуток времени, но резко заговорил, чем спровоцировал порез:       — Я люблю хлеб с молоком потому, что они напоминают о падших ангелах, — и я шепотом выругалась. — С малых лет такая ассоциация.       — Заткнись, — прошипела, аки химера. А он даже не шелохнулся, надо же. — Иначе я смогу иметь честь лицезреть кровавый фонтан прямиком из твоей милой глотки.       Вообще-то теория об ангелах приглянулась мне в ту минуту, но здравый разум взял верх (как некстати). А ты, как ни в чем ни бывало, продолжил усмехаться и вальсировать, отчего я улыбнулась:       — Мне скучно. Расскажи что-нибудь, иначе помру здесь. А что, если у меня СПИД? Будет забавно, если ты наглотаешься заражённой кровушки, да? — его слова начинали и нервировать, и приводить в нелепый восторг. Никто со мной так увлечённо не трепался о том, чего у него уж точно не было (так подсказывала интуиция). Никто не был со мной таким, как он — неоднозначным, интересным, добрым и понарошку дураком.       — Мари Дюплесси. Я родилась примерно за пять минут до того, как родителей застрелили, — предложения слетали не с губ, о нет, они откровенно вырывались из глубины души. Никому я не называла настоящего имени, не трезвонила о первых мгновениях жизни. Пугало происходящее безумие. — Мне нравится вкус собственной крови, разбавленной сливками. Вместе с хлебом. Ну, или французской булкой из пекарни за углом.       И снова порез. Я не сдержалась и пригубила чуточку алой. Твоей. Не без пены. Незадавшийся жених прижал к себе сильней и, к сожалению, закончил танец на позвонках. Постаравшись, я засунула куда подальше эмоции, дабы не сорваться окончательно, и просто… просто находилась рядом. Так прошла очередная ночь.       Молко всегда гнездился рядом со мной. Он согревал в холода, залечивал раны физические да духовные, поднимал настроение. Брайан Молко, сам не зная того, стал для неудачницы кем-то большим, нежели вокалистом депрессивной группы.       Днём в квартире ничего занятного я не нашла, разглядывая потолок и в кои-то веки радуясь жизни столь непритворно. Однако ночью, придя откуда-то, ты сразу потащил меня на кухню. В ожиданиях разговора я, скажем так, трапезничала. А на коже бледной красовались порезы в обрамлении раздражения. С ними ты выглядел только чудесней, но никак не хуже. И идеально отглаженная одежда не сочеталась с внутренним миром.       — Раймонд? Что-то случилось? — не выдержала. Да оно и понятно: жертва стала самым близким человеком воровке, хозяин дома пригрел на груди скиталицу, а она отвечала нескончаемой взаимностью.       Выдохнув, встал. И сказал всего лишь три слова, которых вполне хватило, чтобы получить ответ на заданный вопрос:       — Просто подойди сюда, — и снова игра с дыханием. Безусловно, досада и толика волнения пронзили нервные окончания. Что, скажи на милость, случилось тогда? Понятия не имею, но всем сердцем ненавижу это.       Повинуясь, я старалась отгонять дурные мысли. Не особенно выходило, признаться. Оказавшись в нескольких сантиметрах друг от друга, мы стали поддерживать визуальный контакт голубых и зелёных глаз (а тебе нравились они?). А потом… а потом ты притянул за плечи к себе и шёпнул:       — Молоко на губах. С крошками хлеба, — и легко коснулся своими губами моих, ласково провёл по ним языком и продолжил поцелуй, после чего ухмыльнулся: — Сладко и горько. Приятно, досадно. Неэтично, но вкусно.       Поцелуй тот был короткий, но такой… родной, дьявол тебя подери. Уйдя в постель, мы провели целую ночь в объятиях под тонкой-тонкой простыней, вроде, льняной. Вот только наутро проснулась я одна. Эдакая досада.       Я ждала сутки. Двое. Изводила себя, грызла ногти, кусала до крови губы. Органы ежесекундно менялись местами. В глазах застыли слёзы. Желудок отказывался принимать пищу. Спазм, казалось, навечно сдавил горло. Мозг работал в аварийном режиме, изнывая в стонах беспомощности.       В полиции ожидали послания налево, направо и кое-куда ещё. На окраинах несколько ночей назад видели высокого парня с неестественно длинной шеей. В моргах и больницах, к счастью, не нашли пропавшего.       Слёзы отныне лились ручьями, а руки покрывали незначительные шрамы от кухонного ножа. На рассвете в окно постучались. Я ринулась из угла комнаты, сметая всё на ходу и калечась. Конкретно удивившись, увидела голубя с запиской. Что-то вякнув вслух, я трясущимися руками отвязала от его лапки бумагу. Не особенно хотелось читать, если честно, но я смогла:       «Не жди. Не факт, что вернусь. Квартира твоя. Пожалуйста, не продавай.       Так будет лучше. Хорошего много нельзя. Нужно уметь уйти. И — вернуться.       Хлеб с молоком напомнит тебе о падших ангелах… и обо мне. Так ведь?       Ну, а мне — о тебе. Не забуду, поверь.       Надеюсь, однажды ты станешь Луной. Моей».       Тишина. Мрак. Нет, оглушение и издевательство. Рухнуло все, что несло когда-либо ценность. Забрав из холодильника еду, я принялась вдыхать её аромат. Жадно. С пристрастием. И, кто б сомневался, она пахла тобой — безмерно прекрасной недосказанностью, оригинальностью, исключительным противоречием, такой несвойственной людям добротой и... милой сущности любовью.       О да, ты — яд, заключённый в хрустале. То самое нечто, заставившее впасть во вневременную кому, нечто в облике хрупком и невинном. Чудак. Противоречивый.       Я — турист, бултыхающийся в цитоплазме, в содержимом клетки, твоей задумке. Я — урод, ждущий и жаждущий чуда. Я — инструмент, на чьих внутренностях ножом исполняют «Still loving you»². Я обязательно захлебнусь белоснежным напитком, подавлюсь буханкой-другой. Я буду смотреть на твой рисунок, попытаюсь выжить в рутине нудной и отвратительной целиком.       Весна — моя клетка. Рассвет — её угол, скопище боли и внутренней тьмы. И останков света, пожалуй. Плацебо теперь убивает безжалостно.       Ты намного лучше Молко. Хотя бы потому, что я тебя... ну, ты понял, наверное? Когда ты говорил, я пробовала на вкус голос, что замечательней спелой ягоды. Неповторимый. Благодаря тебе свершилось невозможное. Или я всего лишь сошла с ума.       Не ждать? Забыть? Обойдешься. Я стану Луной. И обязательно дождусь. Ты только вернись.