Город.

Баронг шел по Городу, напевая недавно услышанную песенку о Переговорщице и Страже. Песенка была страшненькая, люди почтительно расступались перед Зеркальщиком, солнце уже скрывалось за тучами – вечер был идеален для работы. Баронг предпочитал работать по детям или женщинам – у них послушные, лепкие лица, моментально отражающие самые тонкие нюансы, но сегодня, как и весь последний месяц, он был вынужден искать зрелых мужчин с грубоватыми манерами. Притом не любых, а тех, что уже начали стареть и даже понимать, что стареют, но еще не застыли окончательно в смиренном принятии. Таких было немного, особенно в Городе. Про Зеркальщиков говорили, что они похищают души. Разумеется, это было неправдой. Говорили также, что они знают о Городе даже больше координаторов, чувствуют его лучше Шаманов и способны изменять его по своей воле. Еще говорили – тихо-тихо, только убедившись, что Зеркальщик прошел и никак не может услышать – что именно Зеркальщики держат всех здесь. Баронг давно был безразличен к этим слухам. Это уже отражалось. Это было скучно. К тому же, это было неправдой. В основном. Зеркальщики действительно знали Город лучше всех. Они знали, с кем на самом деле вели Переговоры Переговорщики и почему координаторы с такой жадностью смотрели на новичков, видели закономерности в ритуалах Шаманов, могли договориться с фонарями. Но единственное, что волновало Зеркальщиков – это отражения. Бережно, по крупицам они собирали человеческие лица. Осторожно касались тонких, незаметных мимических морщинок в уголках глаз и губ. С трепетом присоединяли разудалые жесты к своим необъятным коллекциям. Они творили зеркала. Или зеркало – одно на всех. Никто не знал точно, кроме самих Зеркальщиков, а те лишь лукаво отмалчивались. Никаких повторений. Только новый материал. Только то, что не успели собрать за долгие годы другие товарищи по специализации. Задания Баронга давно перестали быть простыми. Он искренне гордился некоторыми своими находками: тенью нежности на лице умирающего Стража, на секунду дрогнувшими в робкой надежде глазами безумного старика-Проводника, по-домашнему взлохмаченной гривой едва проснувшегося Дворника. Зеркальщиков не любили. Встреча с ними сулила беду. Впрочем, в Городе все, что было связано с зеркалами, считалось дурной приметой. Надо ли говорить, почему? Нет, не надо. Это уже отражалось. Зеркальщики были невыездными. Если бы их хоть сколько-нибудь волновал этот факт, это бы немного примирило бы с ними население Города, но их абсолютно устраивало такое положение вещей. Узнать Зеркальщика легко. Он выглядит как ты. Баронг искал бессилие. Казалось бы, чего уж проще – вот уж этого в Городе достаточно, с лихвой хватит на то, чтобы утопить все человечество. Увы, ему был нужен совершенно особый оттенок: скрываемое от себя и других, прикрытое самоуверенностью, задрапированное надеждой и строгим расчетом. Бессилие должно быть чистым от отчаяния или смирения, свободным равно от борьбы и обреченности. Внезапная вспышка пронзительного осознания, тут же вытесненная разумом в безопасную зону отрицания. И все это на лице мужчины, начинающего принимать приближение старости. Очень тонкий момент. Такие встречаются нечасто. Город понимал всю сложность и терпеливо ждал, давая все новые отсрочки и благостно принимая другие маленькие подношения. Зеркальщики очень редко исчезали под фонарями. Практически никогда. Говорят, те из них, кто все-таки растворялся в свете, делал это нарочно – ради пополнения коллекций. В своих поисках Баронг решил отправиться в кафе «Dyled». Милое заведение, где собирались подопечные Кавансит. Среди них можно было поискать что-то похожее, а затем довести выбранную жертву, что называется, до кондиции. С огромным сожалением Баронг в очередной раз отмел кандидатуру Брема – Страж отчетливо осознавал собственное бессилие, а нужно было озарение. Увы, увы, какой типаж пропадает… У Зеркальщиков нет координаторов. Зеркальщики – вещи в себе, замкнутое сообщество с неизменным количеством участников. Они не копят на билет отсюда, не отлынивают от своих обязанностей, не нуждаются в поддержке и напоминаниях. Их все устраивает. Зайдя в Dyled, Баронг приветливо махнул рукой знакомым. Кавансит тут же отвернулась, не желая смотреть на собственное лицо. К самому Зеркальщику она относилась нормально, то есть со смесью безразличия и вялого любопытства. Он не входил в ее круг забот, а значит на его судьбу ей в общем-то было плевать. Но нет-нет, да и мелькал интерес: а каково это – быть им? Брем кивнул, отмечая присутствие Зеркальщика, но Баронг знал, что Страж рад его видеть. Эх, ну что этому дураку стоило еще чуть-чуть верить в себя? Или хотя бы осознать свое бессилие в присутствии Баронга? Увы, это переживание осталось укрыто от зеркал. С тяжелым вздохом человек без собственного лица сел за свободный столик. Вокруг него словно висел купол почтительной тишины, но уже через несколько шагов о чем-то шептались смешливые девчонки, изредка стреляя глазками в собственные отражения. Зеркальщик и чужие рассказы – вот самые безопасные способы узнать, как ты выглядишь в Городе. Поэтому их и терпели. А еще из страха. - Здравствуй, Баронг, - Брем подошел сам, видимо, решил уберечь подопечную от необходимости всматриваться в собственные синие глаза. - Привет, сосед, - старая шутка. Их имена, согласно одной из трактовок, принадлежали одному региону. Но Зеркальщику больше нравилось считать себя ножом, чем балийским чудовищем. – А свари-ка мне фирменного. Стражи чаще всех ладили с Зеркальщиками. Неспособные сами активно выражать эмоции, они, как завороженные, смотрели на собственные лица, хохочущие и плачущие, дурашливо подмигивающие и коварно ухмыляющиеся. Что Брем нашел в замкнутой координаторше, Баронг искренне не понимал. Да, есть долг, есть необходимость этот долг исполнять, но нашел бы себе Барда посимпатичнее или Оракула какого! Нет, надо было обрекать себя на эту темницу. Глупо считать, будто Стражи бесстрастны. Они просто не могут выражать чувства, отсечены от этой способности своей суровой специализацией. И чем спокойнее их подопечные, тем сильнее разрыв между переживаемым и выдаваемым вовне. Стражей, служащих Плетельщикам, порой принимают за тихих Картографов или Проводников. Зеркальщику было несложно порадовать приятеля. Он широко улыбнулся и с удовольствием причмокнул, предвкушая наслаждение от знаменитого кофе Брема. И только его цепкие глаза внимательно рыскали по отходящему Стражу, ища новые нюансы, еще никогда прежде не отражавшиеся в зеркале. Есть! Нотка осуждения, как нотка корицы, в сочетании с яблочным раздражением и сладковатым стыдом в том, как он взялся за турку. Едва заметные, почти неслышные – как практически всегда у Стражей, но от того еще более ценные. Само сочетание не новое, но пропорции… пропорции решают все. Баронг с благодарностью принял кружку с ароматным напитком. Простые радости не чужды даже Зеркальщикам. Яркий, жаркий вкус кофе, подчеркиваемый острыми специями и ребристой поверхностью посуды – хорошо! По лицу Брема пронеслась тень зависти, но тут же исчезла. Скучно, это уже было… Плеснуть, что ли, кипяток ему по глазам, вдруг удастся поймать удивление? По залу разнеслись пронзительные ноты смутно знакомого мотива. Со вздохом Баронг отставил кружку и обернулся к координатору. - Плохое настроение, камушек? – ласково поинтересовался он через весь зал. Она, конечно, услышала. Мужской голос из динамиков с неприкрытой ненавистью проорал «Shut your mouth!», но Зеркальщик вежливо сделал вид, что это к нему не относится. Просто поморщился. Кавансит не пошевелилась, но трек сменился на что-то безыдейное и простое. Баронг удовлетворенно кивнул и вернулся к напитку. Если бы вредная девчонка повернулась к нему, вместо того, чтобы изъясняться намеками и грубить, он бы увидел ее ревность. А так еще одна драгоценная черточка утрачена безвозвратно. Жаль, очень жаль. И почему эта парочка такая упрямая? К Зеркальщику подсел Исповедник с усталыми глазами. Просто взял, отодвинул стул и уселся, словно так и должно быть. Пришел защищать свою драгоценную координаторшу? - Меня зовут Баронг, - спокойно представился Зеркальщик. – И я это ты. - Ты это я, - подтвердил Исповедник, опуская ресницы. Выдержать собственный пристальный взгляд не всякий сможет. Кавансит, например, на это не способна. Но мужчина напротив пришел к неожиданному выводу: - А раз ты – это я, то дай совет. Баронг сочно расхохотался. Все-таки Исповедники не от мира сего, даже с учетом Города. Это надо же такое придумать! Он хохотал долго, со вкусом, словно пробуя каждый звук на вкус и приходя от него в восторг. Исповедник терпеливо ждал. - Гремиал, - дождавшись, когда собеседник успокоится, назвался странный Исповедник. – Кусок одежды епископа. - Тряпочка, значит? – лениво полюбопытствовал Баронг, довольным котом разваливаясь на стуле. Он никогда не упускал возможности спровоцировать случайных встречных на яркие эмоции. Это было профессиональное, специфика специализации, если хотите. Сам он при этом руководствовался лишь чистым расчетом. Ему было доступно пережить не так уж и много: азарт коллекционера, раздражение от неудач и удовольствие. Этого хватало. Для всего остального были однажды отраженные чувства. - Тряпочка, - покорно согласился новый знакомец. Скучно. Стандартное лицо, банальная реакция. Под параметры поиска не подходит. Сжавшиеся в непроизвольном, неосознаваемом раздражении пальцы моментально расслабились. Эх, взять бы тебя пяток лет назад, когда ты еще мог сопротивляться… - Мне нужен совет. - Не будь тряпкой, - Баронг ехидно осклабился, заранее предчувствуя неудачу. Так и есть. Иронично дернулась бровь, пахнуло утомлением, но ничего более. Было, было. Вероятно, кто-то из собратьев по зеркалу уже однажды работал с этим отказавшимся от борьбы мужчиной. Возможно, именно эта обработка и довела жертву до такого состояния. Однако это Город. И даже Зеркальщик не откажет в помощи. - Почему ты не обратишься к ней? – вся наглость слезла с Баронга, как слезает старая кожа со змеи, как снимаются ножны с ножа. Тон его был спокоен и деловит. Он просто уточнял детали. Координаторы обладают всеми способностями своих подопечных, Гремиалу был нужен Исповедник – сложить два и два может каждый. - Не хочу, - Зеркальщик чуть приподнял бровь, предлагая продолжить. Это был не его жест, так себя частенько вел сам Гремиал. – Это касается ее. - Ей все равно, - мягко произнес Баронг. Он все больше отражал Исповедника, все точнее вливался в его образ. - Но мне-то нет! – Гремиал сжал кулаки и беззащитно улыбнулся. У Зеркальщика на миг остановилось сердце. Ах! Это был редкий момент, поистине ценный дар – беззащитность того, кто давно отказался защищать себя. Не смиренное «Давайте, ударьте меня», а трогательное, наивное, детское «Я не могу, помоги, пожалуйста». Надежда, робость, проснувшаяся вера в чудо в самом конце пути. Впрочем, Исповедник не заметил восторга собеседника. – Понимаешь, я думаю, что скоро закончу здесь. Дело действительно было серьезным. Исповедники нечасто покидали Город – впрочем, кто вообще покидал его часто? Они выслушивали людей и давали советы. Их редко слушались, а они все равно должны были следить за судьбами тех, кто обращался к ним. Баронг представил на секунду, что он не Зеркальщик, знающий тайные тропы и секреты Города, а простой человек, лишенный особых сил, не понимающий, что вокруг творится, но вынужденный отвечать, соболезновать и помогать. Да, есть легендарное везение горожан. Да, дав некоторое количество верных, с точки зрения Города, ответов, Исповедник получал новые знания, возможность смотреть глубже и видеть больше. Но многие кончали с собой раньше. Выслушал Исповедь – и пережил все услышанное. Дал совет – и в ту же секунду увидел, во что это выльется, но не можешь никак изменить сказанное или помешать увиденному воплотиться. Гремиал открылся перед Зеркальщиком с новой стороны. Он бросил вопрос отражениям и удивленно присвистнул – его собеседник прожил в Городе почти десять лет и сохранил рассудок. Судя по послужному списку, он не раз проходил по самой кромке безумия, успел наглотаться отчаяния и поверить в собственную безнаказанность. Он очень многое пережил. Вероятно, он и правда скоро закончит здесь. – Давным-давно я видел, что она будет искать Исповеди. Это… следствие одного из моих советов, - Гремиал замялся, не зная, как объяснить, но Баронг жестом успокоил его. Сейчас он его понимал. – Беда в том, что она очень часто уходила в Тупики и сильно опаздывает. Я боюсь, что она… - Не успеет, - закончил за него Зеркальщик. – Что ты уйдешь раньше. Исповедь должна быть добровольной, по условиям специализации ты не можешь ее торопить. - Да. Именно так, - Гремиал поднял глаза на свое точное отражение. - Ты сжульничал, - Баронг позволил себе тонкую усмешку. Беседа с Зеркальщиком – один из немногих способ нарушить жесткие условия работы Исповедников. Ведь это все равно, что говорить с самим собой. – Но ты просил совета для себя, а не помощи ей. - Подскажи, - спокойно произнес Исповедник, откидываясь на стуле и не сводя пристального взгляда с собеседника, - как мне подтолкнуть ее к Исповеди, в которой она нуждается, до того, как я уйду? Выдержать собственный взгляд могут немногие. Баронг не смог. Он опустил ресницы и в ту же секунду увидел. Он-Гремиал принимает Исповедь у одинокой, запутавшейся в себе Плетельщицы – потом она погибнет в свете фонарей, так и не сумев примириться с Городом. И он знает, что она умрет, знает, как она умрет, ведь именно его слова приведут ее к этому. Но эта смерть запустит цепочку событий, одним из которых станет бессильное отчаяние Кавансит. Помни Зеркальщик себя в этот миг, он бы захлебнулся от счастья – настолько полной и чистой была эта эмоция. Он-Гремиал видит, что координатору нужен совет, он практически уверен, что знает верные слова. Но она выкручивает собственное время, уходит в Тупики, выводит Заблудших, принимает все новых новичков под свою руку. - Ты увидел, - констатировал Гремиал-Баронг. - Да, - Баронг-Гремиал с трудом цеплялся за память о том, что когда-то был кем-то другим. Забыл. - Что мне делать? Исповедник молчал очень долго. Его собеседник терпеливо ждал. Он знал, как тяжело искать слова, знал, как замирает сердце от страха ошибиться – даже спустя десять лет. У того, кто сидел напротив, опыта было меньше, в некотором смысле. А значит торопить не следовало. Наконец Исповедник заговорил. - Закончили? – не оборачиваясь спросила Кавансит у Зеркальщика. Тот сморщился. - Я ненавижу Исповедников, - с чувством произнес он, глядя на то место, где только что сидел Гремиал. Исповедь, принятая у самого себя, стала последней на его счету. Сжульничать не удалось. Он рассыпался стеклянными осколками под неверящее молчание окружающих. Сейчас зал кафе бушевал, орал, вопил, топал ногами и воодушевленно пел, радуясь за собрата. Координатор со вздохом поскребла пальцами то место, где был шрам Гремиала. За десять лет она к нему привыкла. - Они вас тоже, - если бы Баронг знал ее чуть хуже, он бы подумал, что она сочувствует. – Поймали что-нибудь? - Да, - в конце концов, улов действительно был достойный, пусть и не тот, какого он жаждал. – Одиннадцатый за год? Поздравляю. Кавансит кивнула, принимая поздравления. Баронг поднялся, собрал осколки зеркала с пола, положил один из них перед координатором и вышел из обезумевшего от радости Dyled’а. Девушке о последнем желании ее бывшего подопечного он не сказал. И не потому, что это было бы нарушением правил Исповеди, - снова ставшего собой Зеркальщика не волновали ограничения иной специализации. Просто она не извинилась за грубость. И ее отчаяние в видении ушедшего Гремиала было прекрасным.