Один за двоих

Если есть ад, то он, наверное, такой… Дым, огонь и стенки стальной коробки, которая должна была уберечь от смерти, а стала ловушкой. В последний раз отчаянно тяну рычаг и отдергиваю руку - пальцы, локоть, а потом и спину стягивает до боли знакомая судорога. …Никогда еще не видел, как плавится титановая броня: вокруг крышки люка воздух сгущается, матовая поверхность ползет волнами, потом болты просто вытекают из своих гнезд, я едва успеваю шарахнуться в сторону. А я-то думал, что хуже уже не будет! Но если за дело берутся нарьяги, преисподняя кажется курортом. Композитные сплавы превращаются в странно перекрученную бугристую субстанцию, которая крошится кусками и опадает вниз. Как просто! Сейчас нас закидают гранатами, и все кончится. Меня разбирает смех. Надо бы проститься с жизнью, поцеловать напоследок губы Танюшки, бессильно повисшей на моем плече, но я удобнее перехватываю винтовку и Татьяну. Держитесь, суки, я иду! Темно-синие предутренние сумерки сделались красными от пылающих танков, черные стволы сосен расчерчивают футуристическую картину ровными полосами. Среди всей этой сцены - мечты художника-авангардиста Ландкрауза - только одна фигура - нарьяг. Поверх меховой куртки и кожаных, заправленных в сапоги штанов болтаются красные лохмотья, похожие на основательно разодранную тунику. Ветер треплет темно-алую тряпку, в отблесках огня знакомое лицо кажется донельзя вымученным, Шику пытается держаться, но мне кажется, он сейчас упадет. Вытаскиваю Таню, окончательно сомлевшую, когда люк едва не обрушился на наши головы, укладываю на нетронутый снег под кривой сосенкой. - Спасибо, Шику, погоди, я сейчас… Снова запрыгиваю на горящую броню танка. - Там не быть живые, - говорит он надтреснутым голосом. Правду говорит? Я пытаюсь понять, кто мне нынешний Шику: друг или враг? Что сейчас творится в его промытых нарьягами мозгах? - Я сейчас, - говорю с нажимом и прыгаю в люк. Однако мне так и не удается пробиться в машинное отделение, за перегородкой бушует пламя, ясно, что спасать уже некого. Едва покидаю раненого «мустанга», внутри взрывается остаток боезапаса, ударной волной меня швыряет в снег. Сдергиваю кислородную маску и вдыхаю ледяной дымный воздух, кружится голова. Шику медленно движется ко мне, краем глаза я вижу его, чувствую исходящую от него угрозу, но не могу даже пошевелиться. Что-то внутри не дает мне сопротивляться, я не могу поднять винтовку и попытаться остановить нарьяга прежде, чем он своей странной силой остановит мое сердце. Со стоном приподнимаюсь на руках. Шику идет, шатаясь, голова его не покрыта, отросшие было волосы снова стали выпадать, и теперь шевелюра мальчика покрыта жуткими проплешинами, как у онкологических больных. Скулы выпирают под тонкой бледной кожей, глаза глубоко запали. Он хрипло, со свистом дышит, но… он никогда еще не был таким сильным. - Ты похож на загнанную лошадь, дружище, - говорю я и понимаю, что несмотря ни на что, не боюсь его. Не потому, что мальчик не опасен или слаб, а потому, что мы связаны на всю жизнь чужой смертью. - Каррихра! - выкрикивает Шику хрипло. - Лжец! Нар-шина запретил ложь. Ты обмануть меня! И умереть за это! Что тут скажешь, он прав! С трудом встаю на ноги, все тело ломит. - Убьешь меня? Ну, давай! Ужас дрожит в зрачках парнишки вместе с отблесками пламени. Он вздергивает подбородок, будто пытается отвернуться, но глаз отвести не может. - Ты не Нар-одар! Вы оба лжецы, ты и твой брат! Криво улыбаюсь, глядя на его сомнения. - Да, я солгал тебе, накажешь меня? Распорешь живот и съешь ррицу? Шику стискивает худые кулачки, на него больно смотреть: он весь трясется. Что с ним сделали? Снова бесчеловечные эксперименты? Недаром у него теперь такая силища! Мальчика надо лечить. - Нет, - с надрывом шепчет он, - просто убью. Ты не достоин жизни, посланник Звезды не лжет… - Он просто молчит, - усмехаюсь я, вспоминая ваши с ним разговоры. Ты молчал, чтоб не солгать, по глазам Шику вижу, что и он это понял. - Ты не Нар-одар! - кричит он, протягивая вперед дрожащие руки, будто пытаясь защититься. - Он тоже! Он мертв, он солгал мне и умер! Темная чаща разносит его крик. Я делаю шаг навстречу и накрываю его ладони своими. «Ты можешь прийти, когда захочешь». «Я хочу! Хочу!» Мой старый дом. Почему же так темно? Все портьеры закрыты. Ах да, сейчас ведь ночь, но в гостиной горит торшер, и мягкий свет очерчивает круг возле кресла. Кажется, ты даже не удивлен, когда видишь, что я не один, встаешь нам навстречу. - А, Шику, здравствуй. Привет, Дан. Чай уже готов, пойдемте за стол. Шику удивленно озирается, цепляясь за мою руку. Мы усаживаемся на кухне, ты разливаешь чай по фарфоровым чашкам из старого сервиза. Ты всегда заваривал божественный чай, нигде и никогда я не пробовал ничего подобного. Только у тебя и еще у мамы. На столе в корзинке зефир и печенье. Ты садишься напротив нас, будто определяя границу, кладешь подбородок на сцепленные пальцы и задумчиво наблюдаешь, как мы пьем чай: я с удовольствием, Шику - с опаской. - Останешься со мной, Шику? - вдруг спрашиваешь ты. Мальчик переводит растерянный взгляд с меня на тебя и обратно, мучается выбором. Мы с тобой переглядываемся с улыбкой, нам не надо слов, чтобы понять друг друга. - Почему ты не предлагаешь остаться мне? - спрашиваю. - Потому что это твой дом, ты и так рано или поздно вернешься сюда. - Лучше рано, - иронизирую я. - Лучше поздно, - хмуришься ты. - Шику, пей чай, он не отравлен. О, зефир! - я хватаю лакомство из корзинки, но ты не бьешь меня по руке, как в детстве. - Шику, попробуй, это тебе не цаква. Мне, наконец, удается заставить его улыбнуться. Мальчик несмело протягивает руку и пробует незнакомую штуку, кивает, мол, вкусно. - Ну, так что? Останешься? - спрашиваешь ты. Мордашка Шику светится от счастья. Мне становится немного грустно. - Тогда мне пора, - говорю я, вставая, - дела, дела… В первый момент мне кажется, что все случившееся приснилось: горящий «Мустанг», Шику, чаепитие... Я снова лежу в танке, ощущая спиной каждую кочку. - Проснулся? Знакомое лицо склоняется надо мной, круглое, с хитрыми зелеными глазами и угольно-черными бровями. Голос тоже кажется знакомым, но, хоть убей, не могу вспомнить, кому он принадлежит. - Не узнал, - с притворной грустью констатирует незнакомец, на самом деле он вполне весел, - Райт, дубина, это же я, Жан Веньяр к твоим услугам. - Богатым будешь, - шепчу, чувствуя, что голос куда-то подевался. Сколько же я провалялся на снегу? Теперь я его узнал, твой приятель по академии, командир танковой роты, Веньяр. Другого такого шутника и не сыщешь во всех вооруженных силах империи. Рядом с Жаном сидит полусонная Танюшка. - Жан, как я здесь оказался? - спрашиваю, хватая его за руку. - Вы попали в засаду. Ты как-то выбрался из танка, девочку вытащил. Ай, какая красивая девочка, сам бы такую вытащил! - Жан! - Тут мы подоспели, пугнули их, нары и убрались, они сейчас умные стали, на рожон не лезут, но ты с одним сцепился, не помнишь? - Веньяр задумчиво наморщил нос. - Помню, - чуть не в крик говорю я, - что было дальше? Куда он делся? - Он тебя заворожил, - уже серьезно продолжает Жан, - вы оба упали. Мы поостереглись стрелять, и девочка очнулась, закричала нам. Ну, так он потом поднялся, а ты остался лежать. - Он сказал что-то? Веньяр странно смотрит на меня, будто врач, прикидывающий, сколько взять с больного за лечение. - Нет, ничего не сказал. Он… заплакал. - А потом? - Потом ушел. Он еле живой был, доходяга, даже патроны тратить не стали. Жан усмехается и протягивает фляжку. Я делаю глоток и не чувствую вкуса, только аромат крепкого коньяка. Пью, то ли за здравие, то ли за упокой моего маленького спасителя. Конец первой части.