Ведьмострочники

Чудом было то, что они, оглушенные бесславно закончившимся боем и собственным горем, расслышали хрип того, кто чудом остался жив. Вытащили его из замка, едва дышавшего, белого от потери крови. Йеннифэр, недовольно ворча, взялась выхаживать. Не ради его никому не нужной жизни. Из благодарности за то, что помог защитить Цири. Только потому. Нильфгаардец, который уверял, что он — не нильфгаардец, пошел на поправку быстро. Были за него и молодость, и сила, и бешеное желание встать на ноги. Цири таращилась на него во все глаза, рассматривала, как диковинное животное, пытаясь уверить саму себя в том, что нет при нем больше страшного шлема с черными крыльями, и что все, так испугавшее ее там, в полыхающей Цинтре, в Цинтре и осталось. Много лет прошло. И много дней с того самого, когда они вывезли Кагыра из замка Стигга, привязав к спине Плотвы. Нильфгаардец окреп и даже начал пытаться снова упражняться с мечом. Цири посматривала на него украдкой, искренне стараясь не краснеть, когда он стягивал рубашку и начинал неуклюже вертеть финты и пируэты. А когда Кагыр позвал ее встать против себя в учебном поединке, согласилась — почти не колеблясь. Были у них и выездки, и походы к реке за водой, и легкие, едва ли случайные касания рук, которые было страшно продлить и столь же страшно прервать. Были и взгляды Йеннифэр и Геральта — по-доброму насмешливые, встревоженные, наполненные заботой. А потом захотелось — им обоим сразу, в одну и ту же теплую ночь, — сбежать, найти широкую поляну на самом берегу речки, окруженную зарослями камыша и понять, что сказать им друг другу нечего. Да и не нужно. Руки его были теплыми, шершавыми — вовсе не как у Мистле, но ни чуточки не хуже. Губы — мягкими, требовательными. Где-то настойчиво пели лягушки, но куда громче было сбивчивое дыхание — его, почти испуганный, но протяжный и согласный стон — ее. Сплелись руки, скользнули по коже, чтобы поймать желанное тепло, чтобы найти, чтобы отдать, чтобы взять свое. И стало совсем не страшно. Растаял где-то в прошлом черный рыцарь на взмыленном коне. Растворился в жаре объятий, ушел вместе с быстро унявшейся ее первой болью. Просто не мог быть тем, жутким, он — терпеливо и ласково распалявший ее, согревавший в прохладе ночи, а когда невозможно стало больше сдерживаться, прошептавший ей во влажные волосы: — Цири… — Кагыр… — ответила она, впервые назвав его по имени. — Кагыр.