«Мне помнятся и книги эти, Как в полусне недавний день. Мы были дерзки, были дети, Нам все казалось в ярком свете… Теперь кругом и тишь и тень. Далека первая ступень»
В. Я. Брюсов
Ах… Что мне делать? Думать о том, как я должна убегать от Слепого, слишком… странно? Ведь вожак сам редко попадается мне на глаза, так же, как редко я могу его встретить в Четвёртой или в коридорах. И в день я вижу его от силы раза три — когда в последний раз он отсиживался в спальне? Его нет, но почему-то я уверена, что попробуй я намеренно скрыться от него, как вожак тут же появится прямо у меня перед глазами. Это его особое умение, про которое говорил Табаки, что он появится, будь в этом необходимость — слишком вольное определение для этого «дара», ведь моё стремление убежать от него также можно трактовать как необходимость в нём, конечно, в более негативном ключе, но ведь вполне можно. Иногда мне кажется, что стоит только подумать: «Может, мне скрыться от него?» — только допустить саму эту мысль, как он тут же появится даже в самом опустевшем месте, где и буду лишь я одна, и побеги я в любую открытую дверь — он будет за ней. Так же «иногда» мне кажется, что Слепой и вовсе не человек или же не самый обыкновенным представитель этого рода, в нём есть что-то, заставляющее тебя трепетать под его взглядом в хорошем или в плохом смысле, но оставаться к нему равнодушным не может никто. Каждый в Доме имеет мнение о нём, и для каждого он слишком таинственный или же странный — не «с изюминкой» или «необычный», а именно странный и таинственный. Он знает мнение каждого о себе и позволит тебе потеряться. Жуткие мысли — я знаю это, но именно из-за них я никак не могу решиться выйти из Четвёртой. Может, придумать план побега? Ещё один такой же продуманный, как тот, которым я воспользовалась для побега из родного дома? Но что может помешать Слепому узнать его, если он видит мои сны. Какой же бред… Почему я только склонна верить словам Слепого? Да именно оттого, что он такой странный и загадочный. — Талант, что с тобой? Ты не заболела? — спрашивает у меня Табаки, подползая поближе. — Нет, всё в порядке, — я медленно привстаю на постели. — Ты валяешься так уже полдня, не ешь, не спишь. Что-то мне не верится, что ты здорова. Сегодня ты слишком много думаешь. Я молчу. Раньше я всегда слишком много думала, мой брат даже любил повторять: «Тебе лишь бы подумать», но это было раньше, сейчас я другая, и прежней мне уже не стать. Именно поэтому мои старые привычки всем кажутся непривычными, и, видя их, они думают, что я «больна». Интересно, что бы они подумали, увидев меня пару лет назад? — Только вот о чём же? — он ухмыляется. — Или, может, о ком? Я так и не знаю, по кому ты вздыхаешь! — А нужно ли? — я усмехаюсь, ведь Табаки абсолютно уверен, что думаю я именно о «ком-то», конечно, он прав, но ведь мне и без этого «кого-то» есть о чём подумать; или, может, это как-то проступает на моём лице — эта любовная ирония? — Конечно! Что за вопрос? Кто, как не я могу тебе помочь в делах сердечных? От его шутовства тянет рассмеяться и я улыбаюсь, но улыбка получается какой-то измученной. Этими сердечными делами я уже сыта по горло и не могу никуда деться от них. — Ну так кто? — не отступает он. — Кто он? — Почему ты решил, что это «он»? — стараюсь выглядеть серьёзно. Табаки отшатывается с лицом, полным ужаса. Я не выдерживаю и смеюсь. — Не смешно, Талант! — негодует он. — Я же совершенно серьёзно! — А кто сказал, что я шучу? — не могу сдержать усмешки, так что он прекрасно понимает розыгрыш и толкает меня в бок. — Ну вот, хоть повеселела немного, — вздыхает Табаки, — ну так и кто это? Только правду! — он делает преувеличенно серьёзное выражение лица. — Слепой, — на выдохе отвечаю. — Я так и знал! — с победоносным видом радуется он, но спотыкается, увидев моё печальное лицо. — Да ладно тебе, — продолжает Шакал, — это не самый плохой вариант, наверное. — Наверное… — киваю я. — А ну не кисни! — командует он. — Можем перекурить и обсудить всё это. — Да не хочу я курить, — говорю я и сама удивляюсь своим словам. — Ты точно больна, — Шакал щупает мой лоб и озадаченно убирает руку. — А ты не можешь как-нибудь подзадержать Слепого? А то я хотела уйти и… —…сбежать? Талант, бегством ничего не решить! — в нём начинает просыпаться наставник. А вот и решить. — Конечно, со Слепым будет тяжело, и он никогда в жизни ничего такого не поймёт и не заметит — ещё бы, не видя твоего раскрасневшегося лица — но нужно бороться, сдаваться ни в коем случае нельзя! Ты же не сдавалась всё это время, хотя я уверен, что с нами было очень непросто. — Это слишком тяжело. И слишком сложно. — Я опускаю голову. — И ты хочешь убежать? Так же, как от своей семьи? — Откуда ты?! — Сфинкс рассказал мне. Так что? Ты хочешь просто сбежать? — Угу. Молчание. — Ну, как знаешь. Я, конечно, помогу, чем смогу, и ничего говорить не стану, но я всё же против этого. — Спасибо, Шакал. В дверь стучатся. Не так, как делают это Ящики или воспитатели, а робко, стараясь не потревожить. Я хмурюсь и смотрю на Шакала, тот пожимает плечами, и я кричу громкое «да?». Шакал подъезжает к двери, из-за которой появляется другой колясник — Первый, как я его называю, из Фазанов. — А здесь нет Таланта? — спрашивает он. — Вот он. — Табаки большим пальцем показывает на меня. — Ты как нельзя кстати, Первый, — я вскакиваю с постели и бегу к нему, — мне нужно прогуляться, составишь мне компанию? — А, да, конечно, — отвечает он, и я разворачиваю его и вывожу из Четвёртой. За спиной слышу усмешку Шакала. — Ты не против прогуляться до Кофейника? — спрашиваю я и отпускаю его коляску. — Не против, — он пожимает плечами. — Чудесно, значит отправляемся туда, нам по прямой, — ладонью я прочерчиваю прямую до конца коридора. Пока мы движемся к Кофейнику, где Слепого я видела лишь раз, когда готовила ему кофе, начинаю озабоченно оглядываться, в надежде не увидеть среди прохожих знакомую фигуру. — Как думаешь, — не отрываясь от своего занятия, спрашиваю я, — мне пойдёт более короткая стрижка? — Я не знаю… Я совсем не понимаю в этом. Волосы уже совсем отросли и щекочут плечи, что я очень не люблю, поэтому уже давно хотела подстричь их покороче. Где мои девчачьи замашки? Где любовь к длинным волосам и сложным причёскам? Да, я всегда была далека от общепринятого образа девушки, но здесь, пожалуй, мне это лишь на руку. — Тогда не знаешь, кто здесь может подстричь? — М-м, — он машет головой, — я мало чего знаю о Доме. — Хм… Тогда мне стоит спросить у кого-нибудь из завсегдатаев Кофейника, правда? — риторический вопрос, но Фазан всё же отвечает на него: — Я… не знаю. — Сконфуженно, будто своим вопросом я пристыдила его. — Не парься, — выдаю я, — всё хорошо, не нужно так нервничать. Говорит та, которая сейчас панически боится встретить своего состайника. Конечно, мне стыдиться встречи со Слепым так же глупо, как и Первому стыдиться того, что он не знает, где можно подстричься. Ладно, это чуть менее глупо. — Ах, ладно, идём, — я прохожу дальше, Первый за мной. Боковым зрением замечаю, что Первый раскрывает рот, пытаясь что-то сказать, но его слова быстро заглушает Рыжий, появившийся из-за двери Второй: — Талант, вожак только искал тебя… — Ой-ой-ой, Рыжий, пожалуйста, скажи ему, что я в Четвёртой, — прошу я, и вожак Крыс вскидывает брови. — Вы не поладили с ним, что ли? — он чешет в затылке. — Что-то вроде этого, — уклончиво отвечаю я и перевожу тему: — Не знаешь, где здесь можно подстричься? — Хм… — он какое-то время смотрит на меня, хмурясь, затем вздыхает, — у Птиц можешь спросить, они на все руки мастера. — О, спасибо, Рыжий, — благодарю я и продолжаю свой путь. — Мы всё ещё идём в Кофейник? — спрашивает Первый. — Ага. — Но зачем? Ты же всё узнал. — Разве ты не хочешь выпить кофе и слегка перекусить? — Эм… — Не волнуйся, я угощаю! Уверен, тебя тоже хорошенько тормошат Фазаны, разве тебе не хочется отдохнуть от них? — Да, конечно, но… — Ты же знаешь, я не держу тебя. Если хочешь, можешь уходить в любой момент. Он вздыхает, а я победно посмеиваюсь. Один очень верный психологический ход — шокировать людей своей добротой, от которой не так просто отвертеться — куда легче уйти от злого или безразличного, нежели от доброго. Напряжение немного спало, и я наконец могу спокойно выдохнуть, но зачем меня искал Слепой? Зачем я сейчас ему? Не понимаю ни его целей, ни мотивов и вряд ли пойму когда-либо. Нужно отвлечься. Неожиданно звуки разговоров и топот толпы немного притихают, и я слышу тихий треск хвороста позади себя, который становится громче, будто кто-то идёт по сухим веткам в мою сторону. Кто додумался притащить в Дом хворост? Так и вижу, как кто-то собрал упавшие с дуба ветки во внутреннем дворике и теперь в охапке притащил их сюда, но зачем? Неужто собрался устроить костерок в комнате? Хруст веток становится ближе, и я едва ли не физически ощущаю влажную прохладу леса на своей спине и руках — находясь в замешательстве от такого феномена, оборачиваюсь в сторону звука и чувства. Но позади меня лишь поток людей, и ни у одного из проходящих нет в руках хвороста или даже одинокого сучка с дуба. Я фыркаю и разворачиваюсь, но тут меня ожидает не длинный коридор, а Слепой, стоящий едва ли не впритык ко мне. Я делаю шаг назад. Он хватает меня за запястье. Сердце пропускает удар и тут же продолжает биться в ускоренном ритме. Это чувство схоже с паникой, разве именно его должны испытывать влюблённые? — Слепой, — я пытаюсь вырваться из его хватки, но он сжимает запястье сильнее, и мне сводит руку. — Отпусти, мне больно… — Талант… — его голос мягче действий, но я не хочу слышать, каждое слово остро врезается в память, где мне сложно от них избавиться. Я прерываю: — Пожалуйста, дай мне уйти (от этих чувств)… — неожиданно жалобно звучат мои слова. Его глаза расширяются от удивления, а хватка ослабевает. Мне удаётся выскользнуть, и, не оглядываясь, я бегу прочь, будучи уверена, что в таком состоянии Слепой простоит хотя бы пару минут. Оборачиваюсь, уже видя перед собой двери Кофейника, — Слепого не видно, как не слышно и взволнованных возгласов, что могли бы сообщать о его приближении. Выдыхаю, руки трясутся, сжимаю их в кулаки и сую в просторные карманы. На меня удивлённо косятся, и в надежде не вызывать косых взглядов своим взволнованным видом я прячу лицо, занавесив его волосами, и упираюсь спиной в стену. Нужно успокоиться. Но вот что только ему было нужно от меня? И почему именно сегодня, когда я хотела скрыться от него? Умеет же наш вожак выбирать момент — ничего не скажешь. Моё волнение перерастает в злобу. А может, он давно уже знает, что я влюблена в него, и так он решил поиздеваться надо мной? А что? Довольно неплохой вариант. Он проницателен — возможно, даже слишком — и раньше смог без труда определить мою ложь и с Волком, и с полом — что ему может помешать сделать это снова? Злоба перерастает в обиду. Тогда он решил, что будет довольно забавно, переведи он мои чувства в повод для веселья. Я ничего о нём не знаю — ни его мотивов, ни его принципов — и если кто-то скажет мне, что он вправду любит потешиться над другими, я не слишком удивлюсь. И почему только я выбрала его сторону в этой борьбе вожаков? Обязана? Чушь. Всё лишь потому, что я люблю его. Чувствую, как слезы текут по щекам, а обоняние мгновенно покидает меня. Нужно держаться стойко, слёзы не помогут — вот только почему моя в этом уверенность никогда не работает? Манжетой вытираю выступившие слёзы и одним движением убираю с лица волосы. Сквозь толпу уверенно прорывается Первый, по губам читаю его извинения окружающим — уши также заложило, поэтому не могу расслышать его слов. Но, несмотря на то что моё чувство слуха притупилось, отчётливо слышу тихое завывание ветра и скрежет раскачивающегося в нём дерева. Оглядываюсь. Я в замкнутом помещении, в конце коридора, дверь в Кофейник закрыта, что означает, что здесь не может быть сквозняка и скрежета?.. Неужели я начинаю сходить с ума? Слух подводит меня? Нет, звук скорее доносился не извне, так, как сейчас разговоры толпы — приглушенные и размытые звуки, — а из головы, словно мои собственные мысли, но лишь с одним отличием от них — этот звук заглушал звуки реальности. — Талант! — прерывает мои рассуждения взбудораженный Первый. — Что случилось? — Ничего важного, дружище, — включаю уже изрядно забытое мной двуличие и легко улыбаюсь, — мы с вожаком немного не поладили, я не хочу сейчас разговаривать с ним. — А, ясно, — он кивает, — понимаю. Что он понимает? Моё недопонимание со Слепым далеко от его представлений. — Ну что ж, пойдём, — машу рукой в сторону двери, а другой уже проворачиваю ручку. Кофейник встречает нас громкими разговорами и смехом, Конь машет мне рукой из-за стойки, а Лэри в другом конце зала радостно улыбается. Здесь шумно, как бывает довольно редко. На ближайших к барной стойке местах расселись парни из всех стай, они едва помещаются там, несмотря на сдвинутые столы и занятые места у бара — может, это Логи, и у них очередное собрание по обмену информацией? -…ант, тебя иска… — пытается говорить Первый, но из-за шума в Кофейнике мне его едва слышно. — Подожди! Мы отойдём дальше! Забираюсь в дальний угол Кофейника и присаживаюсь за столик. Шумная компания остаётся позади, и становится немного тише. Тут же к нам подскакивает Кролик и интересуется, что мы будем заказывать. — Два кофе и столько же булочек, — быстро говорю я, не смотря на Кролика. — П-простите… — вдалеке слышится знакомый тонкий голос. — Чего, девочка? Потерялась? — похабно замечает кто-то из сидящих. Я оглядываюсь на звук и вижу Глоссарию, робко направлявшуюся к нашему столику, но встретившую какого-то на редкость мерзкого типа. Я хмурюсь. — Хэй, — окликаю парня, — не тронь девчушку. Глоссария, присаживайся к нам. Она кивает и быстро подбегает к нашему столику. Парень нервно оглядывается на меня, но никак не отвечает, будто за моей спиной стоит кто-то куда выше его. Неужто Слепой? Надеюсь, что если и так, то лишь образно. — Кажется, я славлюсь известностью протеже, — усмехаюсь я. Глоссария присоединяется к нам. Ситцевое платьице и милые заколки-цветочки на волосах скрывают в ней образ заучки, и я невольно улыбаюсь. — Три кофе и три булочки, — проговариваю я, обращаясь к мирно стоящему Кролику. Он кивает и уходит к барной стойке. — И чей же ты протеже? — спрашивает Глоссария. — Думаю, Слепого, — мрачно отвечаю я и вздыхаю. А ведь и правда — Слепой постоянно был тем, кто пытался меня защитить и уберечь от чего только можно. Надо полагать, что и влюбилась я в него именно по этой причине. Как же шаблонно. Но сегодня Первый оказался в дверях Четвёртой как-никак вовремя, может, именно эта прогулка сможет что-то изменить? Так зачем он приходил?.. — Дружище, — спокойно проговариваю я, выходя из состояния задумчивости, — что тебе нужно было в Четвёртой? — А, — он тоже уже успел забыть об этом, — я хотел взять у тебя урок рисунка. Знаю, что ты отлично им владеешь, вот я и… — Любишь рисование? — прерываю его я. — Да. — Как же сделать?.. — Хлопаю по карманам. — Кажется, у меня с собой даже карандаша нет, только блокнот. В другой раз, хорошо? — Да, конечно. — Он оживляется. — А можно посмотреть блокнот? — Пожалуйста, — я опускаю взгляд к широким внутренним карманам жилета с длинным полами и понимаю, что этот жилет принадлежит Слепому. — Чёрт. В горле встаёт ком. Я всё это время ходила в жилете Слепого и даже не заметила этого — просто потрясающе. Надо избавиться от него. Оглядываюсь на столик, за которым сидит Лэри — он как раз прощается с Логом и, кажется, собирается уходить, — приглашаю его подойти ко мне, он кивает и идёт. Выкладываю из карманов блокнот и портсигар, снимаю жилет. — Лэри, будь другом, отнеси этот жилет в спальню. Ты же в Четвёртую? — говорю я, передавая одежду Логу. — Хорошо, — соглашается он и уходит. — Вот блокнот, — передаю сборник своих зарисовок Первому. Перевожу взгляд к портсигару. Я уже успела хорошенько понервничать, и желание курить проснулось, вот только я не взяла спички — очень жаль. Смотрю вокруг, у кого можно попросить зажигалки. — Талант, я тебя искала, — начинает Глоссария, — через две недели праздник в честь начала летних каникул. Акула попросил тебя ему посодействовать… Вижу, что к нам быстро идет Мартышка, неся чашки с кофе и булочки. Он останавливается перед столиком, выкладывает всё содержимое подноса и разворачивается, чтобы уйти, как я его окликаю. Глоссарии приходится замолчать. — У тебя не будет зажигалки, Мартышка? — Конечно, будет, — гримасничает он. — Не дашь мне на время? — Расскажешь мне что-нибудь интересное? — с ехидной улыбкой спрашивает он. — Интересное? — я хмурюсь, не понимая, чего именно он хочет от меня. — Да, что-нибудь забавнее обычного, — уточняет он, но мне это ничего не даёт. — Хорошо. Я попробую. — Тема? — Что ты знаешь об омонимах? — гордо отвечает он и выжидает. Мгновение уходит на вспоминание курса русского языка и значения этого слова. А вспомнив, приходится хорошенько подумать, вспоминая одинаковые по написанию и звучанию, но различные по смыслу слова. Всё же озарение приходит ко мне, и я, зная, насколько это глупо звучит, хмурясь, произношу: — В моей комнате бардак, а на столе стоит бардак*. Он усмехается: — Мило, держи, — он протягивает мне коробок спичек и, приплясывая, удаляется. — Спасибо, — верчу коробок в руках и провожаю Мартышку взглядом. Глоссария всё это время всем своим видом говорила, как её сильно раздражает то, что я её прервала. Я легко улыбаюсь, стараясь выглядеть чуть более сожалеюще, и раскрываю портсигар. — Нижайше прошу простить меня, — клоню голову. — Продолжай, Глоссария, — закуриваю, — что там с праздником? — Эм… — она косится на сигарету, но уверенно отводит взгляд и продолжает: — Акула попросил тебя помочь ему с организацией праздника, вот и подослал меня — все уже знают, что мы с тобой ладим. — Ладим, говоришь? — Я не свожу с неё взгляда и запиваю горечь затяжек сладким кофе. О празднике и Акуле говорить бессмысленно — не отвертишься, — а вот на тему «ладим» поговорить можно. — А разве нет? — она удивляется. — Хах, никогда не думал, что скажу это, но я действительно поладил с ребёнком. — С ребёнком, — она хмурится. — Будь я совершеннолетним, может, даже попытался бы тебя удочерить. — Не думала, что ты любишь детей. — А я и не люблю, поэтому всё происходящее ещё более удивительно. Первый отрывается от разглядывания рисунков. — Это очень здорово, Талант! — вскрикивает он. — Даже без обработки цвета, эти эскизы невероятно живые! Это рисунки, которые я делаю за максимально короткий срок — укладываясь в пару минут; задача в них стоит только в том, чтобы сделать заготовку, ведь, как правило, для этого мне никто не позирует. В таких набросках нет ничего, кроме контура — ни цвета, ни тени, ни тона. Они на самом деле выглядят очень живыми и «вхарактерными», но, собственно, на этом их плюсы и заканчиваются. — Ты даже свой автопортрет делал! — Вздор! — не соглашаюсь я. — Такими пошлостями я не занимаюсь. — Но вот, разве не ты? — он показывает мне один из разворотов. — Это мой брат, — откладываю сигарету в пепельницу и принимаюсь за булочку. — Вы очень похожи, — дивится Первый. — Неправда, — дуюсь я. — Так вот почему ты не любишь детей, — приходит к какому-то умозаключению Глоссария, — это твой надоедливый младший брат. — Нет, он не младше меня. — Хм… А чем же вы отличаетесь? — спрашивает Первый. — Он совсем не человек искусства — это видно и в его ровном почерке, и в тихом сне, и в полном отсутствии чувства ритма — танцы совсем не его. Он сторонник здорового образа жизни и совершенно не нуждается в измерителях времени. В нашей семье он был свободен, поэтому брат всегда выбирал свой путь. Последнее предложение звучит как пафосная концовка, а ведь на деле это самое главное наше различие. Брат пытался помочь мне, но я не выдержала и сбежала раньше, чем ему удалось что-то сделать. Наверное, он был бы единственным, кто, узнав, где я прячусь, не проболтался бы родителям, и наверняка он единственный, кто по-настоящему скучает по мне. Ещё одна причина для встряски нервишек. Хоть по мне и не скажешь, но я та ещё паникёрша, мне лишь бы дать повод, а до нужного состояния я уже сама себя доведу. Печально вздыхаю при мысли об этом — где мои стальные нервы и выдержка, которой так хвалится моя семья? Откуда эта мягкотелость и ранимость? — Но внешне вы не отличаетесь, — подмечает Первый. — Неправда, — снова бурчу я. — Хорошо, хорошо, — он смеётся и возвращает мне блокнот. Я вздыхаю: конечно, различия между нами не глобальные, но мне всегда казалось, что люди первым делом замечают их. — Ладно, что у нас со временем? Привычным жестом я проворачиваю запястье тыльной стороной к взгляду, но часов на нужном месте не оказывается, и тут я вспоминаю, как снимала их с руки и убирала в карман жилета, ведь всё сегодняшнее утро я провела наедине с Табаки. Оглядываю Кофейник в надежде встретить Лэри, отчаянно пыхтящего над какой-нибудь невыполнимой задачей, что могла бы задержать его на лишние десять минут, но того уже и след простыл. Чувствую острый дискомфорт от неимения с собой измерителя времени; и как только Четвёртая так мастерски обходится без этой жизненно необходимой информации? Я никогда не смогу понять, а уж тем более научиться. После быстрого прощания с жилетом, я осталась лишь в майке с большой проймой рукава, в которых проглядывался бинт, хотя, честно признаться, нужда в нём была небольшой, ведь после того, как я сильно похудела, от груди осталось одно название, но мне было чуть более комфортно, находясь в нём. Эта майка крайне удобная, и я очень люблю надевать её, но всегда прикрываю её верхней одеждой; после приключений в коридоре и благополучного попадания в Могильник я перестала слишком волноваться, что бинт может проглядывать в рельефе одежды или виден в её вырезах, — на все вопросы отвечаю «так и надо», имея в виду «мне прописал доктор». Хоть какие-то в этом есть плюсы. — Когда ты последний раз ел? — интересуется Глоссария, наблюдая, как я расправляюсь с третьей булочкой. — М… — немного времени на раздумья. — Вчера? — Что? Почему так давно? — Глоссария, я ем, когда хочу этого, а не когда «нужно» или «принято». Нужно есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть. Обоих перекашивает от этой сложной истины, я усмехаюсь. Глоссария недовольно хмурится, но ничего не отвечает. И только скажите мне, что я говорю что-то не так. Я не люблю еду, на самом деле не люблю. Не люблю сладкое или острое — ничего, что многие люди не просто едят ради утоления голода, но и поглощают в неограниченных количествах просто потому, что любят. Я не имею предпочтений в еде, да и вообще стараюсь ограничить её потребление, обычно выдерживая чувство голода до последнего, чтобы утолить его в один присест. Я тот редкий тип людей, которые вполне могли бы жить без еды, если бы она не была одной из основополагающих вещей человеческой жизни. В моей семье даже время приёмов пищи было прописано в особом порядке: их было четыре, не считая чаепитий между едой. Свои же порции я часто отдавала нашему псу. Мне всегда было легче быть голодной, нежели сытой. Чувство сытости сильно утяжеляет, делает более неповоротливым и медленным. — Нужно идти, — напоминаю я, — к Птицам. Тебя проводить, Глоссария? — А, что? Я не могу пойти с вами? — хмурится она. — Не стоит. По правде говоря, мне кажется, что я начинаю сходить с ума, так что за тобой я могу не уследить, — доверительным шепотом сообщаю я, и она хмыкает. — Ладно, я уйду. Она строит обиженную мордашку, но, хоть сказанные мной слова и прозвучали шуткой, они были правдивы, ведь я на самом деле не могу быть уверенной, что в нужный момент смогу правильно среагировать. Оставляю несколько купюр под опустевшей кружкой и встаю с места. Втроём мы покидаем Кофейник и выходим в коридор, Глоссария сразу же заворачивает в сторону лестницы, а мы с Первым идём дальше, к Третьей. Что интересно, в коридоре второго этажа практически нет окон, а те, что есть, выходят лишь на внутренний дворик. Освещение здесь выключают только по ночам, поэтому определить, какое сейчас время суток, по положению солнца мне не удастся. Где моё внутреннее чувство времени? Дом — это не то место, где есть ориентиры помимо часов (да и тем я время от времени затрудняюсь верить), будто его жители настолько не любят время, что изменили его ход, хотя у многих, не считая ребят из Четвёртой, есть часы. — Тук-тук, можно? — дверь приоткрыта, так что я открываю её полностью и просовываю голову, не перешагивая порог. Ответа не следует, и я прохожу в глубь прихожей, Первый плетётся где-то позади, что-то мямля. В Гнезде подозрительно тихо. Зайдя в спальню, вижу сидящего на стремянке Стервятника и остальных Птиц, собравшихся вокруг него. Машу рукой Главной Птице, он улыбается и говорит: — На этом собрание окончено. Раздаются вопли. Стервятник спускается со своего инсценированного трона и хромает ко мне с Первым. — И чего же вы пожаловали? Что-то случилось? Первый покрывается испариной. — Нет, — отвечаю, — я хотел остричь волосы, мне подсказали, что у тебя найдётся мастер. — Это к Красавице. Я киваю, не надеясь взглядом найти нужного паренька, но Стервятник оборачивается, и Красавица тут же оказывается у него за спиной. Очень интересно всё происходит в Гнезде; глядя на здешний порядок, мне кажется, что в Четвёртой непорядок с субординацией. Курильщик позади меня мнётся, а затем выдаёт тихим шепотом: — Талант, можно я уйду? — М? — сначала следует удивление, но оно быстро сменяется пониманием, — да, конечно, если тебе здесь неуютно. — Правда? В его глазах надежда, и даже если бы я не понимала его чувств, пока он находится здесь, я бы всё равно позволила ему уйти. Первый относится к тем людям, которые обескураживают своей искренностью. Я киваю, и он ещё некоторое время поражённо смотрит мне в глаза, затем кивает в ответ и уезжает, а я тихо посмеиваюсь, глядя ему вслед. — Ах, мы испугали ещё одного Фазана… — печально вздыхает Большая Птица. За мной следует усмешка, и я снова выхожу в прихожую, где в небольшом чулане устроилось креслице на колёсиках и облупившееся зеркало, но несмотря на это, света здесь неожиданно много: кажется, что его в этой комнате больше, чем во всём Гнезде. Стервятник проходит дальше и садится на табурет в углу комнатки, видимо, он собирается следить за всем процессом. — За результат не отвечаем, — он прикрывает глаза. — Волосы не ноги — отрастут, — я усмехаюсь. Это был мой девиз, к которому я прислушивалась каждый раз, усаживаясь в кресло парикмахера. Стервятник медленно кивает, не открывая глаз. Я сажусь в кресло, и меня тут же отворачивают от зеркала — конечно, я бы и так в нём мало что увидела, но подобный жест должен хорошенько пугать людей, сильно заботившихся о своих волосах. Закрываю глаза. И снова это наваждение: за спиной слышу шорох листвы под мягким ветром. Нет, это уже не листва, это хвоя, её длинные иглы легко щекочут мои плечи и шею. Я не могу обернуться, я сижу смирно. Это всё ложь, просто переутомление, слишком много сил и нервов было потрачено за последние пару дней, вот мой мозг и ослабил оборону. Нужно успокоиться. Я не в лесу, позади меня Красавица, а передо мной Стервятник. И только моё самоубеждение начинает работать, как ветка-галлюцинация делает рывок под сильным порывом ветра, будто лишний раз подтверждая, что она абсолютно реальна. Я вздрагиваю и отрываю глаза. — Не бойся, всё будет в порядке, — успокаивает меня Красавица, — не первый и не последний раз я подстригаю кого-то. — Я не волнуюсь о своих волосах, — вздыхаю. — Что же тогда? — Стервятник смотрит на меня с интересом. — Кажется, я начинаю сходить с ума, — жалуюсь я Птичьему вожаку. — С чего это ты решил? — он вскидывает брови и говорит голосом тоньше, чем раньше. — В Доме я слышу лес. — Лес? — он переспрашивает поражённо. — Да… — я опускаю глаза. — Ветер, шелест листвы, скрежет веток, я даже ощущаю эту пресловутую влажную прохладу леса. Стервятник не отвечает, а только изрекает многозначительное «хм» и погружается в себя. Я хмурюсь, глядя на него и дожидаясь ответа, но его так и не следует. Боюсь, после сказанного мной в Четвёртую пожалуют Пауки из Могильника. — Разве ты не хочешь оставить длинные волосы? — спрашивает Красавица. — Кажется, девушкам такие нравятся больше. — О, нет, — я смеюсь, — на Четвёртую и так приходится слишком много бисёненов** на один квадратный метр. Он усмехается. — Не люблю я длинные волосы, — честно отвечаю я. Красавица ещё некоторое время примеряет прически на мои волосы, я же прошу только вернуть прежнюю длину, на что он долго хмурится и потом выдаёт: «Я постараюсь». Стервятник всё это время не поднимает головы, о чём-то серьёзно думая, а я не понимаю, что происходит; нет, конечно, то, что у меня начались галлюцинации — это ни капли не здорово, но чтобы вот так переживать об этом и тщательно обдумывать… Мне так и хотелось сказать ему: «Всё в порядке, переживать не о чем». Всё из-за нервов. Некоторые мои родственники обожали повторять «все болезни от головы», с чем я никогда не соглашалась, ведь, к примеру, типичное ОРВИ, с которым сталкивался каждый, уж никак не берёт своё начало с эмоций или перенапряжения. Но сейчас я понимаю, что это правда, за исключением лишь этого ОРВИ (но разве исключения из правил не подтверждают его верность?), и все болезни от головы, — да и не только болезни, — все проблемы от головы. Всё от чувств. Никогда я ещё не испытывала таких сильных чувств к человеку, до этого момента я была уверена, что влюблялась, но сейчас я понимаю, что это не так. Или, может, это я мыслю неправильно? Может, раньше я именно влюблялась, но любить мне никогда ещё не приходилось? Это слишком сложно, слишком непонятно и слишком не поддаётся логике. Слишком не в моём духе. Я погружаюсь в собственные рассуждения незаметно, глубоко, взглядом фокусируюсь в одной точке и не свожу с неё взгляд. Типичное состояние моей задумчивости. Я прокручиваю в голове наши встречи со Слепым, считая короткие диалоги, и по груди расходится странное тепло, которое берёт свое начало где-то под рёбрами. Это ощущение вызывает улыбку, сдержать которую становится слишком сложно. Я неправильно сравнила это чувство с паникой. Да, они схожи: пульс ускоряется, выступает испарина, а в голове мутнеет; но паника — чувство отрицательное, от которого хочется сбежать, а это чувство, напротив, хочется испытывать максимально долго, оно пьянящее и тёплое, приносящее радость. Странное чувство. Интересно, что именно в организме отвечает за это ощущение влюблённости? Звучит оглушающий свист, я вздрагиваю и поднимаю голову. — Ты слишком много думаешь, Талант, — неодобрительно говорит Стервятник. — Да, бывает, — сконфуженно отвечаю я. Красавица в зеркале кивает на мою голову, я начинаю разглядывать свежую причёску. Они немного короче той, что была у меня, когда я только появилась в Доме, только без чёлки. Я благодарю и оплачиваю стрижку. Стервятник продолжает коситься на меня, я криво улыбаюсь и выхожу. В Четвёртую возвращаться мне хочется меньше всего, поэтому я прогуливаюсь по коридорам. Без часов я не могу точно сказать, который час, но моё внутреннее чутьё говорит, что уже близко отключение света. В коридорах толпятся люди — изредка проскакивают воспитатели, но в основном это подростки. Сейчас хочется уединиться в тишине и ещё раз хорошенько обдумать испытываемые мною эмоции и ощущения. Бреду в направлении чердака. Да, это опасно, ведь там запросто можно встретить Слепого, но варианта получше я найти не могу и иду по выбранному маршруту, проходя мимо комнат. В одной из стай надрывается радио и выдаёт мне в дорогу строчки, которые в дальнейшем я буду вспоминать ещё очень долго.«Не ищи на Земле рай, Влюбись и страдай***»
На пересечении коридоров, как всегда, темно и безлюдно. Удивительное место, ничего не скажешь. Несмотря на принятие Нового закона, парни всё же не слишком жалуют коридор девушек, и здесь так же, как и раньше, никого нет. Хотя львиная доля девушек наверняка шатается по коридору парней. Здесь темно. Совсем. На пересечении коридоров, всегда безлюдном, нет ни единого работающего светильника. Я иду практически на ощупь, делая маленькие шаги, чтобы не оступиться, и выставляя руки вперёд во избежание столкновения. И это начинается снова… Шорох листвы окружает меня, словно я стою посреди леса во время бури, кажется, я даже чувствую, как ветер касается волос, и может, будь мои волосы длиннее, то они стали бы развеваться. Кто-нибудь, спасите меня, скажите, что я схожу с ума, отправьте меня в психушку, но не оставляйте меня стоять здесь с по-глупому вытянутыми руками, беззащитной от незнания и невидения происходящего. Мои мольбы были услышаны, и я чувствую, как меня толкают вперёд, а дальше тянут за руку. Я поддаюсь и следую за невидимым спутником в узкий коридор, едва тронутый уличным светом фонаря. Он резко останавливается, а меня останавливает стена — крайне грубо по отношению к девушке — я оборачиваюсь, опираясь о стену, и в тёплом искусственном свете вижу тёмный силуэт с длинным спутанными волосами и отсвечивающие белизной глаза. — Слепой… Бежать некуда, да и бессмысленно по большому счёту. Сейчас я лишний раз убеждаюсь, что не могу скрыться от него, но в любом случае то, что происходит сейчас, в тысячу раз лучше того, что было минуту назад. То чувство приятной паники не приходит, чувствуется лишь лёгкое огорчение и неясное чувство смирения, будто сейчас моя судьба не в моих руках, и каким бы противником фатализма я не была, но моя судьба сейчас в руках Слепого, и он решает, что со мной будет дальше. Объясните мне, почему я чувствую это? Это не мысль, и я её не думаю, это именно чувство, шестое или девятое — это судить не мне, но это нечто неподвластно логике и неподвластно разуму, это — ощущение, приходящее откуда-то извне, а не зарождающееся во мне самой. Может, оно и вовсе не моё? Слепой недолго стоит неподвижно, будто чувствует все мои внутренние терзания и ждёт их завершения, а я успокаиваюсь и потрясённо гляжу на него, не в силах ни сказать, ни оттолкнуть. Он делает шаг вперёд, я — шаг назад, окончательно припечатывая себя к стене; его ладонь ложится на моё плечо, а свободной он упирается в стену совсем рядом с моей головой. — Талант, — его слова прерываются очередным порывом ветра очередной моей галлюцинаторной фантазии. Я плохо слышу его. А он будто понимает это и наклоняется ближе ко мне, и дыхание прерывается, когда наши лица оказываются на одном уровне в каких-то жалких пяти сантиметрах друг от друга.