Камилла - рыжая куртизанка.

      В любой провинции Тамриэля, в самых глухих лесах или рядом с городами, в пустынях жарких или ледяных - стоят они. Тёмные боги Тамриэля. Вечные дети, играющие в куклы, по-детски жестокие. И как дети же, разнятся они характерами. Благородные или даже добрые, или злые, жестокие, или плюющие на всё, кроме своих игр...       Это - Принцы Даэдра, говорящие с людьми через статуи. Дары их богаты, но и плата велика.       Садитесь и слушайте...       В одном крупном, хоть и не стольном, городе провинции Сиродил жила-была обыкновенная имперская семья. Отец - купец, мама - домохозяйка и управляющая, и две дочки-погодки на выданье.       Речь пойдёт о старшей из них. Звали её Камилла.       На весь Скинград, пропахший вином и осенью, славилась, да и за пределами тоже. Ростом невелика, стройна и изящна, как лесная лань. Глаза - чистый изумруд с желтизной, в пол-лица - каджитам на зависть. Кудри пламенные - казалось, тронь, и обожжешься. А кожа бела, как первый снег, только веснушки золотые, как последние листья на этом снегу. Лицо - хоть бери холст и пиши. Пройдёт - мужчины оборачиваются. Танцевать возьмётся - словно птица вспорхнёт или бабочка. Запоёт - ручей золотыми колокольцами прозвенит. А улыбнётся - сердце замрёт, да долго будет стоять в задумчивости: то ли дева юная, то ли виденье светлое промелькнуло.       Хороша была Камилла, да водился в этом золотом яблоке свой червячок. Не хотелось ей замужней женщиной прозябать да детишек нянчить. И менестрелем по дорогам бродить в нищете да рваных опорках, ради медяков постоялые дворы развлекать - тоже не хотелось. Но и дворцы богатые её не влекли: там же только попробуй что-то не так спеть, мигом в опалу попадёшь.       Хотелось ей иной свободы. Чтобы все любили. Чтобы за красивые глаза позволялось всё, что угодно. Хоть резкое слово, хоть измена, хоть убийство. Чтоб не она перед мужем стелилась, а мужчины перед ней. В общем, хотелось ей абсолютной свободы, чтобы ни от кого не зависеть. И невдомёк ей было, что смерть - это и есть абсолютная свобода...       Был то День Призыва Сангвина. В Бруме самые злые метели, в Лейавине бесконечные дожди, а в окрестностях Скинграда - лёгкий морозец да беленький снежок, что легко проминается и тает под ногами. По хрусткой сухой стерне, что торчала из-под снега, добралась Камилла до статуи Сангвина. Почему? А не было у неё иных вариантов. Купишь где-нибудь алхимический ингредиент, мигом заметят и вопросы начнут задавать. Да и идти до других Лордов далеко, и боязно. А тут - пару шагов от дома, да пару бутылочек из отцовских подвалов прихватить - и вот оно счастье.       А так как день был Сангвинов, то Лорд Разгула откликнулся сразу. И был щедр, как никогда в другие дни. - Здравствуй, красавица, - парень, похожий на дремору с разноцветными глазами и при этом божественно прекрасный, присел на постамент статуи толстопузого скампа. - Какая нужда привела? Вижу, ты не годишься на то, чтобы мой подарок отрабатывать. Красива ты, да бесталанна. - Я петь умею, - возмутилась красавица. - Но в менестрели не идёшь, - усмехнулся даэдра. - А какой прок от твоего пения в четырёх стенах? Аль смелости не хватает?       Опустила Камилла голову: что правда, то правда. - Но я добр сегодня, поэтому попробую помочь. Расскажи мне про своё горе.       И рассказала дева про жизнь свою сытую, да несчастную в четырёх шёлковых стенах, да в перспективе - замужество постылое. Даже прослезилась от жалости к себе. - О, как я тебя понимаю! Работать ленюся, воровать боюся, а просить не смею, - засмеялся Принц. - Насмотрелся я на таких как ты. Но не все так хороши, и не все отваживаются просить меня о помощи. Слушай, крошка. Знаю, чем тебе помочь. Становись моей служанкой. Ты ведь хочешь, чтобы мужчины тебя любили? Вот и будут любить... по четыре штуки в ряд, и никто под венец не потащит. И вина у тебя будет больше, чем в подвалах у твоего отца - самого лучшего! Соглашайся! - А цена какая? - Душа твоя, естественно.       Красива была Камилла, да глупа. Подумалось ей: "Да зачем мне эта душа? Одни проблемы с ней, то болит, то плачет. Избавлюсь, и буду жить припеваючи." - Согласна! - и хлопнула даэдрического Принца по протянутой ладони.       Так и стала красавица Камилла куртизанкой. Лучшей на всю округу. Тяжко ей было поначалу, а потом привыкла. Даже понравилось. А уж потом жить без этого не смогла.       Не сразу узнали родители, что происходит с их старшей дочерью. Отчего она то возвращается поздно, то спит до полудня, а то и вовсе исчезнет на сутки. Что-что, а язык был у Камиллы подвешен, как у хорошего менестреля. Врала убедительно, мол у подруг заночевала, или на празднике задержалась, или на свидание сбегала, да не заладилось что-то. Месяца три так тянулось, пока тревога за дочь однажды не одолела слишком сильно, и не начали родители расспрашивать подруг и друзей... - У меня? Может, ошиблась? Я Валерия, а есть ещё Валенсия... - Не видел я её на дне рождения! Они с нашей остроухой уже две недели в ссоре. И вряд ли помирились, Нилли до сих пор шипит при упоминании... - Это к Ягаку-то она на свидание ходила? К Ягаку-Чёрные Ногти? Не смешите мои тапочки. Ягак парень неплохой, но моется редко, и вообще - орк! - А у Люськи... тьфу - Люсьена рыжего, вообще невеста. Ревнивая! Мила эту девицу боится, как огня: с той станется ей глаза выцарапать и подарить на память.       "Врёт Мила, - подумал отец. - А что если... неспроста у неё такие бусы красивые появились. Кто такой богатый расщедрился? И платье, мы такого не покупали, с таким декольте, что содержимое вываливается..."       До самого вечера бродил, всех друзей обошёл, только домой собрался...       И тут, на беду, появилась его Мила на улице. Одна. Поздним вечером. Хоть и Второго Зерна на улице, да прохладно, ветер свищет, сыростью тянет, а она - идёт, расправив плечи, в том самом бесстыжем платье. Хотел было отец окликнуть дочь, да дёрнул его кто-то: "Не показывайся ей на глаза, проследи!"       Крался он за ней по теням, как вор, и вывела она его далеко в кущи разнотравные, прямиком к статуе Сангвина. Увидел он толпу народа, и затаился, даже дышать почти перестал. И дождался.       Вышли к статуе три девицы. Красивые, как на подбор. Одна златовласая, другая чернокудрая, а третья - его Мила! И давай в бесовском танце извиваться, одежды с себя срывая. А люди у статуи глядят, кричат что-то, да вино в себя заливают. Захолонуло сердце у купца, а в животе, словно против воли, пожар запылал, аж невмочь терпеть: две Милины подружки танцевали не хуже дочери, а он был ещё не стар, даже сейчас мог на что-то сгодиться.       Зажмурился он, чтобы от сраму не помереть, да от чувства тёмного, но любопытство пересилило, и он увидел, как какой-то франт с испитым лицом, но в очень богатой одежде, Камиллу обнимает за те места, что приличным девушкам открывать не положено, а та смеётся, улыбается, и только что не мурчит, как каджитка. И двух подружек её так же кто-то тискает, а чернявую прямо в траву завалить пытаются.       Тут Мила рассмеялась особенно звонко да запустила в кусты кружевной подвязкой, что чулки удерживала, и оголилась вся. А подвязка прилетела прямо на голову затаившемуся отцу. Он её подобрал машинально, и сбежал, пока не заметили...       Ох и крика наутро было, ох и слёз... - Да не ходила я ни к какому Сангвину, - оправдывалась дочь. - Это всё злые люди на меня навет навели. Завидно им, что Перси на меня глаз положил, а их дочерей стороной обходит! А я всю ночь с ним под ручку гуляла! - Это не тот Перси, который позавчера ногу сломал? - ехидно вопросил отец. - Ему всё зелье подобрать не могут, чтоб срасталось быстрее! Пойдёт не раньше недели, с палочкой, а не с тобой.       Мила аж поперхнулась: не думала, что отец будет знать правду о парне, который аж на другом конце города живёт. Кто ему разболтал? - Что, нечего больше врать? - ещё более язвительно произнёс купец. - А вот это не ты потеряла? - да и сунул её под нос потерянную подвязку.       Тут Камилла покраснела: крыть нечем! А мать села тихонько в угол и заплакала. Разве она не кормила дочь? Разве обижала? Разве позволяла белые ручки работой уродовать? За что ей такое наказание, за что такой позор? - Вот что, дочка, - сурово сказал отец. - Пока я держу себя в руках, одумайся. На что тебе эти нечистые деньги? У нас всё есть. Не нуждаемся. Хочешь, учителя музыки или пения тебе найдём. А парни и так за тобой бегают... - Это разве парни? - захохотала Камилла. - Размазни, которые знают только о пестиках-тычинках, а что делать с женщиной, и не ведают! И подарка от них не допросишься, купят тебе дешёвенькое колечко, и ходят гоголем. А ведь мне, с вашей подачи, за них замуж идти! Детей рожать! И терпеть этих пищащих, визжащих и писающих в пелёнки, пока они не вырастут! Не для того я на свет появилась, чтобы... - А для чего? - перебил её отец. - Чтобы кобели похотливые тебя по кругу пускали, да деньги в набедренную повязку запихивали? Кого я воспитывал, шлюху? Вон из моего дома, и не показывайся, пока не поумнеешь!       И указал ей на дверь. - А и уйду! - закричала Камилла. - Сами пожалеете, назад позовёте, а я не вернусь!       И выбежала за дверь.       Ждали её месяц... два... год... потом отец, скрипнув зубами, вычеркнул её из своего сердца, да наследство младшенькой дочери отписал. А уж та не подвела - удачно замуж вышла и дело отцово продолжила.       И только мать ходила в храм Юлианоса, не переставая, просила мудрости для непутёвой беглянки...       Хоть и хорохорилась Камилла, а покидать отчий дом оказалось больно.       Всё, что было при ней - платье бесстыжее, в котором она соблазняла мужчин у статуи, драгоценности, купленные ею на их деньги, да ещё полный кошель денег. Ценили, ох ценили Милу мужички. Знать, не совсем бесталанной оказалась купеческая дочь, на что-то сгодилась.       Вот только не знала она, что, оказывается, дорога ей её шёлковая клетка, так дорога, что выть хочется, и бежать обратно, и умолять на коленях: простите дурынду непутёвую, примите обратно!       Вот только нет пути назад даэдропоклоннице, душу продавшей за наряды да за мнимую свободу.       Шла она по улицам навстречу солнышку, что то и дело выныривало из-за крыш, и голову гордо задирала, чтобы ни одной слезинки не выкатилось. А месяц Второго Зерна зеленел, цвёл и пах, бросая ей в глаза солнечных зайчиков из окон, да в лицо - запахи молодой листвы. Жить бы и радоваться. Да только не ей. Этого ли ты хотела, рыжая краса? О таком ли счастье просила Сангвина?       Вспомнилось ей тут сказанное священником в храме Юлианоса: "Даэдра одарят щедро, да цену возьмут дорогую. Такую дорогую, что за всю жизнь не расплатишься. Да и дары у них при ближайшем рассмотрении окажутся не тем, чего ты просила. Бойся их даров!" Посмеялась она тогда и значения не придала.       Но только за воротами она дала слезам волю. Оплакала свою дурость, и загубленную честь, и проданную за фальшивое золото душу...       И пошла вперёд. К статуе. Больше ей идти было некуда.       Сангвин ждал её. Такой же нечеловечески прекрасный. - Я так и знал, что ты примешь это решение, - спокойно изрёк он. - Теперь ты полностью моя, и ничто тебя не держит. Ну что ж... Энни, покажи ей её новый дом. А ты, Камилла, не печалься. Принадлежать мне не так уж плохо. Куда лучше чем Молаг Балу, например. Или Намире. Красота и эстетика, какие ты любишь, обеспечены. Так что утри слёзы, тебя ждёт новая жизнь.       Улыбнулся своей магнетической улыбкой и пропал.       И чернокудрая бретоночка Энни отвела её в глубь лесов, где в разнотравье затерялся охотничий домик. В начале ей показалось, что заброшенный, но вошла внутрь - и обомлела. Ковры, меха, шёлковые покрывала, цветы, свечи - всё немыслимо дорогое; в воздухе ароматы духов - ненавязчивых и нежных. В вазончике на столе - сладости. И на кровати, разодетая как кукла, сидит белокурая Гвенни и улыбается приветливо: - Здравствуй, сестра. Добро пожаловать домой.       Со временем ей удалось забыть всё. Беззаботное детство. Весёлую юность. Наивные мечты. Она наслаждалась роскошью, купалась в ласках мужчин. Ей нравилось, что все самые богатые самцы Скинграда, его окрестностей, а год спустя и всего Сиродила стремятся вкусить её тела. Это ведь тоже известность. И в некотором смысле независимость.       Так протекло два года.       А потом появились эти пятеро и перевернули всё с ног на голову.